И пожнут бурю

Дмитрий Кольцов (2025)

Один из самых больших XXI веке, и уж точно самый большой за последние 15 лет роман, написанный на русском языке. Результат многолетнего исследования автора, посвященного истории становления циркового искусства в Европе. Последние годы Второй империи. Молодой арабский партизан, боровшийся за независимость своего народа от колонизаторов, взят в плен французскими солдатами. Позже он оказывается продан в качестве раба в самый большой в мире цирк, которым управляет жестокий Хозяин, готовый лить кровь своих сотрудников ради денег и влияния. Попав в цирк с блаженным названием «Парадиз», герой становится свидетелем всего ужаса, что творится в нем. Цирк — это отдельное государство, отдельный маленький мир со своими законами и порядками. Состоящий из двух разных половин, перекрытых ширмой, он абсолютно не такой, каким кажется посетителям, ведь страх правит в нем. Почему он захватил души обитателей цирка? И почему еще ни один сотрудник не смог покинуть цирк живым?

Глава XII

Марсель встречал «Сен-Жоржа» неприветливым темным дождливым утром 15 декабря 1869 года. Людей на улицах было мало, да и те скорее спешили добежать до своих квартир. Единицы с зонтами гуляли по мостовым, видимо, тоже без особого интереса. Какой вообще смысл в прогулках под проливным дождем, да еще и по набережной, истязаемой бесконечными атаками морских волн, с каждым часом бьющих с еще большей силой? Ужасно депрессивная погода, словно собравшаяся залить весь мир холодными грязными слезами и утопить в них все живое. Однако, дорогой читатель, ты, вероятно, будешь удивлен, что дождливый день — не есть всегда плохо, что это замечательная пора для прогулки: вода помогает очистить кипящий котел, что называется головой, от негативных мыслей, скопившихся за долгое время. Для фланеров вообще погода не имеет значения, поскольку им важно лишь гулять — с зонтом или без, их это не интересует, хотя иногда зонт может быть превосходным дополнением костюма дамы или кавалера. Другой вопрос: а где гулять-то? И фланерам с бульвардье, особую любовь питающим к красивым городским пейзажам, проспектам и бульварам, и людям, желающим просто успокоить нервы и очистить мысли, важны места для прогулки. Если обратить внимание на картину Гюстава Кайботта³¹ «Парижская улица в дождливую погоду», написанную несколько позднее описываемых событий (в 1877 году), то можно увидеть, что площадь Дублина, изображенная на полотне, а также улица Турина, со стороны которой открывается перспектива, замощены брусчаткой, тротуары выделены небольшими бордюрами, дома вокруг построены по геометрической задумке. Но это Париж… Дождливый французский город, да и к тому же порт — малопривлекателен для большинства жителей, потому как только Париж был переделан к тому времени бароном Османом под настоящую европейскую столицу, а также город, достойный внимания фланеров и бульвардье (что, в общем-то, одно и то же). Другие же крупные города метрополии явно нуждались в таком же «ремонте». К примеру, тот же Марсель — соперничал с Лионом за статус второго после Парижа города, ну а портом он был точно главным. И каждый раз, когда город омывался дождем, улицы его превращались в грязевые реки, по которым ходить не представлялось возможным. Мостовых, которые уже были упомянуты, насчитывалось не просто мало — их практически не было. Крупнейший порт Франции гнил там, где только это допускалось законами природы. Справедливости ради стоит сказать, что доки и верфи исправно ремонтировались, однако перестройка их в камне гла медленно из-за нехвадки средств и способных рабочих рук. Эта проблема пускай висит на шее у городских чиновников и архитекторов. Мы же продолжаем путешествие по пути следования эскадры, вышедшей двумя днями ранее из Орана. Примерно в одиннадцать часов пополудни «Сен-Жорж» вошел в водные границы департамента Буш-дю-Рон. В это время Омара вывели из каморки, в которой он ютился двое суток, вместе со всеми вещами. Оставшийся путь ему пришлось стоять на верхней палубе корабля, под дождем, вместе с Жёвом, невозмутимо смотревшим вдаль, на Марсель, окутанный легкой дымкой влажного серого тумана. Небеса были затянуты беспросветными черными тучами, которые, казалось, все увеличивались и спускались на землю, чтобы поглотить в этой египетской тьме все сущее. Почти полуденное время походило на пять утра. Резкий холодный ветер обдувал конечности, будто пытаясь их оторвать и унести глубоко в морскую пучину на съедение жутким тварям. Море приобрело иссиня-черный цвет и забурлило, волны сильнее били о борта корабля, словно надеялись перевернуть его либо, наоборот, предупреждали о грядущей опасности. «Близится шторм, — подумал Жёв, посмотрев на небо и ощутив на лице холодные капли. — Нужно скорее добраться до города». Был отдан приказ увеличить мощность паровой машины до максимума. Для безопасности, соблюдая никому не понятные меры предосторожности, конвоиры надели на Омара наручники. Это его привело в недоумение, поскольку еще вчера вечером он практически без охраны стоял на верхней палубе «Сен-Жоржа», а сегодня утром его заковали в кандалы. Однако гнев свой он сдержал в себе, дабы не вызывать неприятностей. Ему хотелось поскорее избавиться от контроля со стороны ненавистных ему солдат. Теперича эти солдаты продавали его в рабство, также без зазрения совести, без малейшего сожаления по поводу его будущей судьбы. Многие даже считали это местью. Местью за десятки убитых французов, за разрушенные и разграбленные склады, за саботажи, за попытки бунта в гарнизоне. Теперича и Омар чувствовал, что это возможная Господня кара за совершенные, либо недовершенные дела. И эти кандалы тоже были небезосновательны — Омар отлично плавал. Майор Жёв понимал, что условия будущей сделки с Пьером Сеньером надо выполнить. Поэтому, почти добравшись до порта, он продолжал обдумывать будущий разговор. Не только с Сеньером, но и с Омаром. Хотя бы несколько предложений друг другу они должны были сказать. Чисто из французской вежливости, присущей как Жёву, так и бен Али, которому эту вежливость привил майор. И вот, стоя на палубе, они нехотя смотрели друг на друга, как на совершенно незнакомых людей. Мимика их была притуплена, глаза неотрывно от одной точки, упершись во что-то, не моргали, не выражали ни одной эмоции лица, будто боялись, что если хоть одна мышца, хоть одна морщинка дернется, то все — сродни гибели моральной. Однако Жёв, в силу своего возраста, а также врожденной вежливости, решился начать последний разговор:

— Ну вот и все, Омар, — Марсель… — больше ничего из себя он выдавить не смог.

— Интересно, надолго ли я задержусь в этом городе, — с долей наигранности произнес араб, отведя взгляд в сторону. — В Оране и то несколько лет прожил…

— Однако, мне кажется, это лучше, чем жить посреди пустыни, разве нет? Или ты по-другому мыслишь?

— Не все ли равно? Особенно теперь… Тем более, судя по отзывам всех тех, кого я спрашивал, мужик, что меня покупает, тот еще шакал — умело прячется, оставаясь на виду. Но он представляется мне тщедушным и наивным человечишкой, по дурости осмелившимя поиграть в серьезные игры.

— Как думаешь, что с тобой сделает твой новый хозяин?

— Новый хозяин? — возмутился Омар. — А был старый? Или ты себя считаешь моим хозяином? Неет… ты никакой мне не хозяин. Не был, не есть, и никогда не будешь мне хозяином.

Жёв сделал глубокий вдох, и на выдохе спросил:

— Хорошо… но сбежать будешь пытаться? Зная твою натуру…

Омар усмехнулся.

— Глупый вопрос. Нет, не вижу смысла так скоро думать над этим. Я оказался в незнакомом месте, очень далеко от дома, поэтому, сбежав при первом попавшемся случае, я лишь навлеку на себя гнев местных жандармов, сам же при этом добьюсь не слишком большой выгоды. Быть может, мне и вовсе понравится жить у Пьера Сеньера, если он окажется таким же тюфяком, как ты, ха-ха-ха!

— Я думал, ты ответишь по-другому, — Жёв достал из кармана брюк белый платок и обтер свои мокрые от дождя шею и лицо. — Но, все же, я хочу дать тебе несколько советов. Я прекрасно понимаю тебя, Омар. Однако поверь, то, что я тебе скажу, действительно тебе пригодится.

Омар недовольно закатил глаза и скрестил руки, заранее догадавшись, какие слова хотел произнести Жёв. Веяло банальщиной, для араба являвшейся затхлым архаизмом, но для старика она являлась ориентиром офицерской чести и нравственности истинного мужчины, зак которым нужно следовать каждому человеку. Возможно, в периоды угасания культуры, разложения общества, ослабления роли моральных ценностей, выхода на передний план маргинальных (прежде всего — финансовых и гипертрофированно-половых) и ярко-негативных эгоцентричных потребностей развращенных страшной и пустой по своей природе массовой культурой индивидов, не обладающих настоязей индивидуальностью, именно возвращение к т.н. нравственной банальщине, которую в большинстве своем перестали воспринимать всерьез, способно спасти медленно кровоточащий и гниющий общечеловеческий коллектив от вечного и неминуемо гибельного заточения и тюрьме грехов и пороков, ведущих к окончательному превращению мозга человека в скопление малозначительной розово-серой массы с единственной физиологической задачей — обеспечивать возможность спать, питаться и испражняться — без тех всесильных способностей, коими он обладал, развиваясь тысячелетиями, а не деградируя за десятки лет. Таковым, вероятней всего, и было мнение Жёва. Читатель может с ним согласиться, категорически возразить или же просто проигнорировать, дабы не застывать на одном месте и скорее двинуться дальше.

— Поверь, Омар, несмотря ни на что, я не желаю тебе зла и предостерегаю тебя от необдуманных действий. Там, в большом мире, куда большем, чем пустыня и Атласские горы, людей слишком много, они грызут друг другу глотки ради денег, славы, работы и даже простого куска хлеба, что часто бывает взаимосвязано. Бывает, люди там всю свою жизнь чистят ботинки, подметают улицы за гроши или торгуют телом, рано и поздно подхватывая сифилис и разлагаясь, как труп, еще при жизни. Ты достоин лучшей жизни, такая судьба тебе не нужна.

Омар отмахнулся и неохотно ответил:

— Читать нравоучения у тебя, видимо, получается куда лучше, чем исполнять должностные обязанности. Однако меня уже тошнит от этого! Хватит уже пытаться давать мне уроки жизни, Оскар! Опыта у меня и так предостаточно для того, чтобы все свои поступки тщательно обдумывать.

Жёв решил на пару минут замолчать. «Сен-Жорж2 уже подплывал к пристани, и майор думал продолжить разговор на суше. Для него было крайне важно дать наставления для Омара, пусть он не вызывал у него уже того сострадания, как раньше, и не хотел слушать. Омар же, стиснув зубы, выслушал, как ему казалось, совершенно не нужные мысли старика, желавшего умыть руки.

Когда «Сен-Жорж» пришвартовался, встречать гостей подошли старшие офицеры жандармерии Марселя. Это было ожидаемо, поскольку за неделю до отплытия из Орана Жёв отправил депешу мэру города с просьбой встретить на подобающем уровне. Спустившись с корабля, Жёв поприветствовал офицеров и без долгих прелюдий попросил доставить его, Омара и конвоиров в восточную часть порта. Пожелание было исполнено, вопросов никто задавать не стал. Восточный порт Марселя пользовался популярностью у самых интересных для полиции кругов местного (и не только местного, в принципе, тоже) общества. Контрабандисты, грабители любой масти, высший свет преступного мира, продажные чиновники и церковники, проститутки на любого клиента, подпольные игорные заведения для тех, у кого нет денег на Монте-Карло, но есть желание испытать плутовку удачу, а также отсутствует страх быть схваченным стражами порядка или прогореть. Впрочем, и стражи порядка порой сами были не прочь провести вечер за рулеткой в компании сослуживцев, бандитов и обаятельных женщин. «Чудовищная ядовитая плесень, отравляющая и губящая все вокруг себя, и которую сожжет лишь небесный огонь… — думал Жёв, глядя в слегка запотевшее окно экипажа и насупившись от отвращения. — Спорами своими эта зараза дурманит простых работяг… Да, только здесь и можно промышлять работорговлей». Через двадцать минут, уже будучи на месте, назначенном Пьером Сеньером, майор решил продолжить разговор с Омаром. Они сидели в крытом экипаже, так что дождь им не угрожал. Лишь стуки капель напоминали о том, что сейчас 15 декабря 1869 года. Вы удивитесь, наверное, что в середине декабря совершенно нет снега и идет дождь, а город окутан туманом. В это время года редко представляется возможность застать снег на средиземноморском побережье Европы.

Попросив конвоира, сидевшего в экипаже, выйти ко второму покурить (второй стоял у ближайшей сторожки и беседовал с кем-то из местных), Жёв настроился на продолжение прерванного разговора, но Омар, неожиданно, первым заговорил:

— Я тебе еще раз говорю, Оскар, твои советы похожи на неуместную шутку во время поминок. Даже не думай продолжать нести свои бредни. Это глупое и дурное занятие.

Майор опешил от столь явного антагонизма араба. Он не пребывал в объятиях иллюзорных представлений и отдавал себе отчет, что Омар перестал считать его другом и сколь-нибудь близким человеком, однако не мог представить, что его тот будет пытаться заткнуть. Старику стало тяжело сидеть, в груди закололо от горечи. Ему захотелось выпить.

— Хорошо… — произнес он и достал из шинели фляжку, наполненную коньяком, жадно отпил из нее и предложил Омару, но тот отвернул голову, дав понять, что отказывается. — Если же приключится беда с тобой, вспомни, чему тебя учили в гарнизоне.

— Обязательно, — с ноткой иронии ответил бен Али, не глядя на Жёва.

Разговора не получилось ни продолжить, ни завершить уже начатый. И они стали снова молча сидеть — друг напротив друга, как на корабле. Однако уже не смотрели их глаза напротив, а бегали по сторонам, ища удобную точку, чтобы не смущала. Жёв стал что-то записывать на бумажке маленьким черным карандашом. И то, и другое достал он из шинели, которую взял с собой, однако, зная, холодно не будет, а от дождя и зонт защитит неплохо. В шинели майор чувствовал себя уверенней, будто под защитой какого-то неизвестного, сильного и доброго существа. А Омар, не имея ни бумажек, ни чего-либо другого, снова принялся размышлять. Опять обо всем. О дожде, который впервые его так привлек. Да и, собственно, он очень редко видел дождь. Живя всю жизнь в пустыне, либо в местности, в которой дождь — нечто сродни чуду, Омар с особым интересом следил за мощными стрелами воды, которые бились оземь, либо о крышу экипажа, что постоянно заставляло араба слегка вздрагивать от непривычки. «И все-таки, а что же будет дальше? После пресловутой «сделки»… Что делать? Бежать или не бежать? Может свернуть сейчас шею этому старому подонку и незаметно удрать? Или остаться и принять смерть? А может смириться и продолжить существовать?» — такие мысли были в голове бен Али, пока он смотрел на дождь. Сердце билось очень сильно, будто готовое вырваться из и так настрадавшейся груди и проплыть через все Средиземное море обратно, домой. К семье, которую предал. К стране, которую предал. К предкам, которых предал. Себя самого он тоже предал. Размышления, на какую бы тему они не велись, особенно внутренние, происходящие в родных дебрях собственных мыслей, для человека порой являются способом достичь успокоения и эмоционального равновесия, на некоторое время отстраниться от гнетущей реальности, чтобы, словно под панцырем, почувствовать себя добродушной улиткой, которая прячется в домике при малейшей опасности. Поскольку в домике комфортно и уютно. И в домике собственного разума тоже комфортно и уютно. Таков человек, и таковы его психологические особенности и потребности, из которых одна — прятаться под мысленным панцырем для повышения уровня морального и психического удовлетворения. А ритм холодного дождя усиливал эффект от этого. Но от чего же такая депрессия? Не знал Омар, не знал и Жёв. Не знал, видимо, никто. Может, из-за тумана, окутавшего мысли людей в этот день…

Примечания

31

Гюстав Кайботт (фр. Gustave Caillebotte) (1848 — 1894) — французский художник-импрессионист.