И пожнут бурю

Дмитрий Кольцов (2025)

Один из самых больших XXI веке, и уж точно самый большой за последние 15 лет роман, написанный на русском языке. Результат многолетнего исследования автора, посвященного истории становления циркового искусства в Европе. Последние годы Второй империи. Молодой арабский партизан, боровшийся за независимость своего народа от колонизаторов, взят в плен французскими солдатами. Позже он оказывается продан в качестве раба в самый большой в мире цирк, которым управляет жестокий Хозяин, готовый лить кровь своих сотрудников ради денег и влияния. Попав в цирк с блаженным названием «Парадиз», герой становится свидетелем всего ужаса, что творится в нем. Цирк — это отдельное государство, отдельный маленький мир со своими законами и порядками. Состоящий из двух разных половин, перекрытых ширмой, он абсолютно не такой, каким кажется посетителям, ведь страх правит в нем. Почему он захватил души обитателей цирка? И почему еще ни один сотрудник не смог покинуть цирк живым?

Глава IX

К утру, когда «Гора» почти на полном ходу мчалась по своей особой дороге, а до Лиона оставались сутки пути, Омара знал почти весь цирк. Он теперь уже спокойно стал проводить время в вагоне-ресторане, став местной знаменитостью. Он успел познакомиться с Клэр, которая, как и многие другие, обратила внимание на его неестественного для араба цвета глаза. Лишь у нее хватило смелости озвучить это Омару при знакомстве, что позволило бен Али сделать вывод, что этой смелости у нее было столько, что хоть ушами пей. У вас еще будет возможность убедиться в этом, дорогие читатели, главное — не бросайте читать.

Вскоре молва о том, что об Омаре бен Али все отзываются как о будущем великом артисте, дошла и до Мишеля Буайяра. И, дабы не допустить дальнейшего распространения этой ложной информации, а если уточнять, то для, того, чтобы об этом не прознал Хозяин, он решил вызвать Омара к себе в вагон для короткой беседы. Узнав от Клода, что Буайяр хочет его видеть, Омар, находясь в этот момент в вагоне Альфонса Лорнау, покорно отправился к управляющему, справедливо полагая, что ничем хорошим беседа эта не обернется.

Однако Омар направлялся к Буайяру полностью уверенный, что ничего отвратного не совершил, да и не мог он этого сделать за двое суток, из которых он больше спал, нежели бодрствовал. Может, старик вообще хотел сообщить что-то приятное, хотя, по лицу Клода, выражавшему ликование обиженного мальчишки, наконец добившегося возмездия за сломанную игрушку, это вряд ли можно было допустить. Как ранее узнал бен Али от Клэр, которая не спешила говорить, с кем состоит в близкородственных связях, Буайяр редко кого к себе вызывал даже «на земле» (то есть не в пути, а во время стоянок цирка в городах), а, чтобы вызвать человека прямо в поезде, заставив преодолеть расстояние в несколько десятков вагонов — такого почти никогда не случалось. Это слово «почти» подтолкнуло Омара спросить о случаях, когда же это случалось, и какие этому способствовали обстоятельства. И только Клэр успела открыть рот, дабы поведать (она, как и Омар, находилась в вагоне Альфонса Лорнау), как раздался рявкающий голосок Клода, который дал арабу две минуты, чтобы привести себя в некий порядок перед аудиенцией, невзирая на то, что вагон его находился достаточно далеко. Делать было нечего, пришлось идти. Но, как чуть выше уже было сказано, Омар не видел за собой поступков, могущих спровоцировать разговор так, чтобы шел он в формате допроса и морального избиения. Посему у Омара сохранялось настроение спокойное и жизнерадостное, пусть и разбавленное каплями сомнения.

Перед тем, как войти в вагон, Клод остановил бен Али и дал несколько указаний, как себя следует вести; указания эти почти не отличались от тех, что озвучивал Альфонс перед знакомством с Густавом. Только теперь эти почти идентичные слова невероятно раздражали Омара. Лично он был уверен, что это потому, что исходили они от грязного подхалима, даже не имевшего фамилии. Когда они все же вошли внутрь вагона, то он показался Омару мрачным обиталищем старого крота, поскольку света в нем было настолько мало, что любой человек, если бы он вошел сюда, мог почувствовать себя настоящим слепцом.

Буайяр сидел за столом, разобранном из состояния обеденного в состояние письменного. Старик высматривал что-то в бумагах, разумеется, почти ничего не имея возможности увидеть толком. На столе стояла небольшая керосиновая лампа, от которой пользы было едва больше, чем от дырявой лодки посреди океана. Обратив внимание на вошедших, Буайяр молча пригласил Омара за стул, одиноко стоявший напротив стола, а Клоду указал на дверь:

— Простите, я не понимаю, — судорожно произнес Клод, подходя ближе.

— Выйди пока что, Клод, — сказал Буайяр и убрал в сторону бумаги, — погуляй несколько минут, а мы в это время поговорим.

— Но…месье Буайяр…я…

— Вон выйди, баран глухонемой! — с чугунной тяжестью взревел Буайяр.

Клод поспешил удалиться. Омар, сев на указанный стул, пребывал в некотором удивлении от увиденной сцены. Никогда прежде он бы не подумал, что Клода не допускают до каких-либо дел. Буайяр же прибавил немного огня в лампе и, поняв, что этого явно недостаточно, в течение пары минут зажег свет во почти всех лампах, находившихся в вагоне. Сделав дело и вернувшись за стол, он заговорил:

— Знаешь, Омар, здесь существуют правила, которым каждый должен следовать, независимо от того, кажутся они ему несущественными или дикими, либо же нет. Правила позволяют контролировать наши поступки и эмоции, ограничивая тем самым нашу звериную сущность. Сегодня утром до меня дошли сведения, что ты уже успел стать знакомым всей труппе, а с некоторыми артистами и вовсе чуть ли не сдружиться. Я вынужден тебя предупреждать, Омар. Ты в цирке всего третьи сутки, но уже проявляешь ненужную и местами опасную активность, к тому же сопровождая ее чистой ложью относительно твоего рабочего статуса. Тебя многие артисты считают полноправным артистом, таким же, как и они. Но я напомню тебе, ты — простой грузчик, даже еще не приступивший к работе. Не знаю, как у тебя получится с этой-то работой справиться, поскольку у тебя явно самая активная мышца — это язык. Будь добр вернуться к себе в вагон и не выползать из него, пока тебе этого не позволят. Желаю доброго дня!

Омар опешил:

— Подождите, вы разве не для беседы меня пригласили? Вы не дали шанса мне озвучить свою позицию.

— А зачем? — Буайяр усмехнулся, — твое мнение разве кому-то нужно? Мне не нужно уж точно.

Омар вскочил со стула, чем немного испугал Буайяра и заставил его сжать кулаки и выпучить глаза:

— Нет уж, вы меня выслушаете, — Омар приблизился к столу и пристально посмотрел Буайяру в глаза, — я не позволю разговаривать со мной, как с дерьмом!

Вдруг в вагон зашла незнакомая девушка. Вошла с противоположной стороны, спиной к Буайяру. По стуку небольших каблуков он, однако, сразу догадался о личности посетителя. Девушка была одета весьма по-простому: аккуратные ботиночки с известными каблуками; брюки, сшитые, вероятно, из дорогой и очень качественной ткани, весьма хорошо сидевшие на стройных тонких ногах; такая же стройная талия подчеркивалась шерстяным жакетом без рукавов, открывая свету белоснежную рубашку, плотно прилегавшую к телу. Омар не сразу обратил внимание на внешность девушки, сконцентрировав интерес на выражении лица Буайяра в тот момент, когда девушка заговорила:

— Месье Буайяр, секретарь куда-то подевался, так что папа отправил меня за вами.

Золотистый голос девушки все-таки заставил бен Али поднять на нее взгляд. Совершенно случайно оказалось так, что взгляды их встретились. Оба сразу их отвели, как бы страшась чего-то. Буайяр медленно поднялся и, махнув рукой Омару, пошел к человеку, позвавшего его через свою дочь. Девушка пошла следом, не проронив боле ни слова. Омар машинально слегка поклонился и пошел было из вагона, но почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее — не потому, что она была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые видны были во всей ее живописной фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда она взглянула на него, было что-то особенно доброе и нежное. Когда он оглянулся, она также повернула голову. Искрящиеся, казавшиеся затемненными от густых длинных ресниц, изумрудные глаза ласково, пристально остановились на его лице, и тотчас перенеслись на ожидавшего шпрехшталмейстера. В этом коротком взгляде Омар успел заметить легкую оживленность, которая играла в ее лице и порхала между искрящимися глазами и едва заметной улыбкой. В душе Омара осталось сладостное чувство, которого он не испытывал прежде. Пораженный произошедшим, он вышел из вагона, полный надежд увидеться с незнакомкой вновь.

В проходе ожидал Клод, докуривая очередную сигарету. Увидев Омара, выходящего из вагона, он поспешил забежать внутрь. Омар же отправился к Альфонсу, надеясь поделиться с ним впечатлениями. Идти, однако, пришлось ему немного меньше, чем он думал. Альфонс ожидал араба в вагоне-ресторане. Там же находились Клэр, Венцель Лорнау, Катрин и еще несколько артистов. Завидев, как бен Али заходит в вагон, Клэр подскочила и сказала:

— Ну как? Что он тебе сказал?

— Я так понимаю, что особо ничего страшного не произошло, — подметил Альфонс, вглядываясь в глаза бен Али, — или я ошибаюсь?

— Сложно сказать, — сказал Омар, занимая свободное место, — он успел разве что разъяснить пару вещей, от которых я был не в восторге, наподобие запрета выходить из вагона без стороннего одобрения и каких-то странных правилах здешнего поведения.

— Не переживай, Омар, — произнес Альфонс, — можешь быть уверен, что право свободного хождения по поезду у тебя есть, за тебя поручится Густав, он цирковой казначей, имеет большое влияние. Про правила, которые для тебя обозначил старик, даже не думай, ему не хочется, чтобы в цирке появился кто-то, кто мог бы свободно мыслить и заражать этим других артистов.

— Почему же вы тогда все свободно ходите, не навлекая на себя его гнев? — возмутился бен Али.

Клэр устало вздохнула, понимая, что ей придется рассказать новоприбывшему о своем статусе. Альфонс допил содержимое стакана, стоявшего на столике, и подсел к Омару.

— Послушай, ну сам посуди — ты всего трое суток в цирке. Да, это наша вина, если это так можно назвать, что ты уже такой популярный, ведь если б не я, вытащивший тебя из твоего вагона, ты продолжил бы в нем молча сидеть, ожидая команд сверху, как раз так, как этого хочет Буайяр. От этого идет первая причина. Вторая же исходит от того, что каждый из нас, исключая Клэр, в цирке служит уже более десяти лет, кто-то вообще появился на свет в «Парадизе». Для них даже прозвище придумали — «рожденные в Раю», ха-ха! Некоторых людей просто раздражает факт того, что есть люди, вмиг становящиеся популярными, и они пытаются использовать все имеющиеся у них рычаги давления, в первую очередь, власть, лишь бы ослабить и унизить перед собою этих людей. Таков жизненный цикл, потому что все разные. Буайяр, видишь, такой.

Заметив на себе укоризненный взгляд Клэр, Альфонс поспешил исправиться:

— Ну, может и не Буайяр, но старина Клод точно такой вот. Я с самого начала обратил внимание, что ты ему не нравишься. Ты слишком свободный, это его раздражает. Это раздражает всех их, главных. До того, как стать личным помощником старика Буайяра, Клод работал с нашими уродцами. Вот работа-то была в радость ему! Совершенно безмолвные, психически и морально слабые, полностью покорные. Были бы все такими идеальными уродами, то и жизнь была бы намного легче, согласен?

Омар, как и все присутствующие, посмотрел на Альфонса с непониманием его слов. Поняв, что начал закапывать сам себя, Лорнау-младший поспешил вновь исправиться:

— Эээ…ну…ты меня понял, надеюсь, — Альфонс, чтобы защититься, слегка рассмеялся, — а вот Клэр, например, имеет защиту потому, что приходится старику Буайяру внучкой…

— Вот прохвост старый! — бросила девушка, — то несешь несуразицу, то людей сдаешь с потрохами!

Омар взглянул на Клэр с неописуемым интересом, от чего той стало не по себе. Во взгляде бен Али можно было прочитать закипавшую ненависть к человеку. Клэр, дабы не доводить до возможного конфликта, быстро взяла ситуацию под свой контроль:

— Омар, не надо паники, — сатирически сказала девушка, — я совершенно не имею никакого отношения к делам, что проводит дедушка. Все наше общение сводится к совместному ужину, и то, чаще всего только в дни, когда цирк переезжает. А «защиты», как выразился месье Лорнау, у меня никакой не присутствует. Хожу я по поезду свободно потому, что не боюсь наказания, прекрасно зная, что его не последует. И тебе советую поступать также.

Омар слегка остыл. Все успокоились. Бен Али крикнул Сюлару, который все это время стоял за баром, чтобы тот сварил ему крепкого кофе. Араб не решился никому рассказать о своей встрече с неизвестной девушкой, при этом не отпуская мыслей о ней. Ее белокурые волосы, достигавшие середины спины, ее изумрудные глаза, пронзавшие насквозь, ее белое лицо, все это не давало покоя Омару, который пытался отвлечься, вступая в диалог, шедший в вагоне-ресторане, но каждый раз его мысли вновь концентрировались на ней. А разговор шел о Лионе, об этом можно было и не гадать. Обычно зимы в Лионе были малоснежными, либо обходились без снега вовсе. Насчет зимы 1869 года, а именно пока только декабря и наступавшего в этот месяц Рождества, можно было также не сомневаться, что снега будет мало. Снегопад, чудом произошедший прошлой ночью, не оставил практически никаких следов на земле, разрушив все надежды многих артистов, долгое время не видевших настоящей, снежной зимы. Несмотря на наличие на востоке Альп, Лион и окружавшие его земли сильно холодным регионом не были. Даже наоборот, самый суровый климат в метрополии наблюдался (и наблюдается по сей день) на севере страны, в регионах Бретань, Нормандия и Пикардия. А Лион, считавшийся по влиянию городом под номером два, после, естественно, столицы империи, зимами никогда не баловал народ. Если же отбросить погодную составляющую, то циркачей, в особенности их начальство, очень привлекала лионская публика, слывшая очень задорной и любившей всякие развлечения. В Марсель «Парадиз» приехал из Генуи, завершив свое Итальянское турне, принесшее гигантские деньги и гигантскую известность, и до этого раза никогда в Лионе не останавливаясь. По словам Пьера Сеньера, это было большим упущением, поскольку французские города были более густонаселенными, чем итальянские, а итальянцы, только что пережившие Рисорджименто, достаточно пассивно отнеслись к масштабным представлениям; это особенно было наблюдаемо на юге, в Неаполе и в Венеции. Жители ли же севера, в частности Пьемонта, Ломбардии и, отчасти, Тосканы с большим ликованием встречали циркачей. Но главный бастион сапожного полуострова — вечный город Рим — взять удалось с очень большими потерями, с финансовыми, но еще и несколько артистов погибли, что заставило Сеньера раньше намеченного отправиться во Флоренцию. Поэтому на родную Францию и, в частности, на Лион, возлагал он свои наибольшие надежды. И «Гора» неслась уже с бешеной скоростью, заставляя посуду на столах дребезжать, а людей качаться и даже иногда падать. Угля для этого требовалось невероятно много, поэтому с недавнего времени цирк, закупивший паровозы системы Мейера, которые конструировались по танковому методу, то есть не имели тендера, а уголь хранился в отдельных резервуарах самого локомотива, использовал дополнительно еще и два тендера, по одному на каждый локомотив. То есть полностью реализовывался тип кратной тяги. Это позволяло «Горе» за несколько дней преодолевать расстояния в сотни километров. Скорость следования поезда была бы еще выше, если бы в составе не находилось почти шестьдесят вагонов.

К моменту, когда произошла встреча Омара с незнакомой девушкой, которая запала тому в душу и отчаянно не хотела из нее вылезать, поезд проезжал город Валанс, и, как и были верны подсчеты Сеньера, утром следующего дня, то есть 18 декабря, должен быть в окрестностях Лиона. Большой вопрос у собравшихся вызвал тот факт, что маршрут следования цирка получался крюкообразным.

— Очень интересно, почему Хозяин решительно отвергнул юг страны, полностью исключив из турне Тулузу, Аквитанию и даже центр — долину Луары, — сказала Клэр, разглядывая маленькую карту Франции, которую достала из заднего кармана штанов, — после Лиона у нас будет Дижон, а после Дижона никаких остановок вплоть до Парижа. Это странно, как минимум.

— Кто знает, какие черви завелись в голове у Хозяина, — сказал Альфонс так, что всех вокруг передернуло, — может, они точат и точат его сознание, подбивая вот на такие бессмыслицы. Однако здесь не нужно искать подоплеки, мне кажется. Ты еще в цирке не оказалась, Клэр, когда мы совершили наше последнее до этого турне по Франции. Тогда, наоборот, весь маршрут строился на том, чтобы побывать в городах на западе страны, минуя такие гиганты, как Марсель и Лион. Так, мы на целую неделю застряли в Ла-Рошели, потому что пришлось поворачивать «Гору» обратно из-за невозможности железной дороги на дальнейшем пути выдержать весь состав.

— И что же, вы завершили турне в Ла-Рошели? — ехидно спросил Омар.

— Нет, что ты, — отмахнулся Альфонс, — мы как раз-таки поехали через центр, вместо побережья, как раньше было задумано. И завершили в Тулузе, не став доезжать до средиземноморья. Возвращались мы, вроде, через Орлеанскую дорогу.

— И как давно было это турне? — скептически спросила Клэр.

— Лет семь назад. Тогда мой брат ходить нормально еще умел. А как прошла зима шестьдесят третьего, то ноги начали опухать. Бедная Агнес помнит те жуткие дни до сих пор, словно они были совсем недавно.

Агнес в это время также не было в вагоне-ресторане, как и в прошлый раз, и ответить, правда это, или вымысел, она не могла. Но, в отличие от прошлого раза, она находилась не во втором вагоне-ресторане, а непосредственно в вагоне своего отца. У него вновь обострились боли, поэтому за ним был необходим особый уход. Вновь вступал в применение уже известный вам опиум, но теперь его требовалось гораздо больше, поскольку к меньшим дозам развивалось привыкание. И к той дозе, что применит Агнес в этот раз, привыкание также разовьется. Ничего не сделать. «Придется бежать за доктором Скоттом, чтобы он дал папе поспать», — думала Агнес, видя, как от примененной дозы коричневого яда легче не становилось.

Тут, не знаю уж, то ли на радость, то ли на беду, в вагон зашел Алекс Моррейн. Агнес, разумеется, знала, что он имеет врачебное образование, но не спешила доверять ему. В этот раз Алекс, будто предвидя возможный ход событий, оказался с докторской сумкой — кожаным саквояжем среднего размера, по всей видимости, наполненным всяческими медицинскими принадлежностями.

— О, господин Моррейн, — устало обратилась Агнес к Алексу, вставая с кровати.

— Доброго дня, Агнес, — сказал Алекс без единой доли прежней мягкости, по-настоящему серьезно, — я вижу, что совсем плохо…

— Да, к большому сожалению, дозировка опиума была увеличена, однако даже спустя полчаса совершенно не возымела эффекта.

Алекс подошел к Густаву, лежавшему на своей кровати, специально модифицированной так, чтобы оставалась возможность ногам пребывать в состоянии, похожем на подвешенное, дабы не допускать давления на них со стороны самой кровати. Густав, пребывавший в сознании, однако мало соображал в моменты приступов, и не смог различить, кто именно пришел к нему — сам Герман Скотт, либо же один из его ассистентов, среди которых Алекс Моррейн являлся старшим (как по возрасту, так и по статусу).

— Месье Лорнау, вы меня слышите? — спросил Алекс, вплотную приблизившись к Густаву.

— Мой Бог, спаси меня, избавь от этой муки, — пробормотал Густав и откинул голову, совершенно потеряв всякую возможность соображать.

— Я хотела иди в ваш вагон, за господином Скоттом, — тихо сказала Агнес, подойдя ближе, — он сказал, ежели что случится крайне сложное, то немедля звать его.

— Именно поэтому я здесь, — сказал Алекс, поставив саквояж на пол, — доктор Скотт отправил меня к вам на всякий случай, чтобы я, случись чего, немедленно оказал помощь. И я вижу, что помощь здесь действительно понадобится.

— Если вам удастся хоть немного ослабить его мучения — вам благодарность на века будет!

— Не переживай, Агнес. Попробуем несколько методов.

Агнес замолчала и предложила себя в качестве временного ассистента, что было удовлетворено. Моррейн раскрыл саквояж и достал оттуда несколько предметов: два небольших жестяных лотка, пару скальпелей, ножницы, бинты, ланцет, скарификатор, две большие иглы и железный шприц, завернутый в мокрую марлю. Все данные предметы Алекс поместил на небольшой железный столик, стоявший рядом с кроватью. Достав последние предметы, в числе которых были склянки со спиртом, опиумом и ртутью, а также длинный кусок ткани, который должен был исполнять функцию жгута, Моррейн закрыл саквояж и попросил Агнес наполнить два небольших тазика горячей водой и один принести пустой, что она поспешила сделать. Исполнив просьбу Моррейна, она поинтересовалась, что он собирается делать.

— Процедуру флеботомии, — сказал Алекс и понял, что это слово совершенно ничего для девушки не значило, — кровопускание, по-народному если.

От этого Агнес стало не по себе. Еще завидев огромное количество инструментов, которые достал Алекс, у нее что-то дернулось внутри, а узнав о том, какая именно процедура будет сейчас происходить с ее отцом, она невольно стала молиться, чем вызвала искреннее недоумение у Моррейна.

— Не время сейчас Бога поминать, — сказал Моррейн и стал мыть руки в одном из тазов, — внимательно слушай меня и делай все, что я скажу. Поняла меня?

— Разумеется!

— Превосходно. В таком случае, приступаем к флебо…кровопусканию. Резать будем сначала на локтевом сгибе, дабы очистить кровь, идущую напрямую к ногам от сердца. Далее вскроем вену на одной из ног, чтобы оттуда изгнать самую грязную кровь. Мы, к сожалению, находимся во внебольничных условиях, поэтому только этот метод и остается.

Агнес молча кивнула, выразив готовность помогать. Опустив каждый медицинский инструмент в горячую воду из второго таза, Алекс взял правую руку Густава и нащупал нужную вену. Подозвав Агнес, он попросил ее туго завязать длинную ткань чуть выше локтевого сгиба. Когда это было сделано, Моррейн обработал место с помощью салфетки, промоченной в спирте, и с помощью скарификатора вскрыл вену на руке Лорнау-старшего и быстро подставил под ней пустой тазик. Кровь хлынула струей. И пока она стекала, Алекс рассмотрел ноги Густава. Ступни их полностью покрылись трофическими язвами, почти до бедер они были опухшие и невероятно красные. Также выбрав для процедуры правую конечность, Моррейн подготовил необходимые инструменты. На сей раз скарификатор оказался слишком громоздким для вскрытия подколенной вены, поэтому Алекс решил использовать ланцет, дабы избежать слишком больших проколов и порезов. Дождавшись, когда крови изо вскрытой на руке вены будет достаточно, чтобы наполнить половину тазика, Алекс резко зажал вену и попросил Агнес взять один из бинтов, лежавших на столике, и медленно перебинтовать руку отцу. У девушки немного дрожали руки, но она смогла справиться со страхом и исполнила просьбу Моррейна. Когда она сделала пять оборотов, Алекс ее остановил и продолжил далее сам, так как вена уже была перекрыта. Профессионально перевязав руку, Алекс принялся за ногу. Благо, она находилась, как сказано было раньше, в слегка подвешенном состоянии, так что прилагать особых усилий для того, чтобы держать ногу, не пришлось. Нащупав уже на ноге необходимую вену, Алекс обработал и ее спиртом, далее взял ланцет со столика, предварительно предупредив, что из подколенной вены кровь струится намного быстрее, поэтому сразу тазик был поставлен на кровать. Проколов ланцетом нужную вену, Алекс сначала ее зажал, дабы накачать кровь, поскольку из-за того, что она почти что висела, кровь немного отступила из нее. Когда Алекс понял, что пора, то резко убрал пальцы, сдерживавшие напор, и тазик продолжил наполняться бордовой кровью. И в действительности, точно так, как сказал Алекс — из подколенной вены кровь струилась намного быстрее. Не прошло и двух минут, как тазик оказался полностью заполненным кровью. Заметив это, Моррейн так же быстро, как и в случае с рукой, снова зажал вскрытую вену и попросил Агнес забинтовать колено полностью. Завершив процедуру кровопускания, Моррейн вымыл руки в том тазу, в котором мыл их в первый раз, и взглянул на Агнес. Девушка, казалось, очень устала и готова была свалиться в любой момент.

— Это еще не все, Агнес, — громко произнес Алекс, обтирая руки полотенцем, — твоего отца следует успокоить, иначе он не сможет уснуть, а будет мучится весь день и всю последующую ночь.

— Что нужно сделать, чтобы папа успокоился? — жалобно спросила Агнес.

— То же, что и всегда — колоть опиум. Более действенных средств у нас, к сожалению, нет, медицина не придумала еще. Поэтому будем колоть. Однако теперь, думаю, эффект будет получше. Дозу мы сохраним, увеличивать опасно, может и летальный исход наступить, а нам этого, конечно, не хотелось бы.

Алекс взял склянку с опиумом и железный шприц, предварительно вставив в него иглу. Откупорив склянку и набрав четверть от шприца, Моррейн положил сам шприц на столик, решив осмотреть левую руку Густава. Он заметил, что на кисти левой руки уже вылезли трофические язвы, пусть и небольшие. Нащупав самую хорошую вену, Моррейн взял шприц и, как всегда вначале обработав место прокола спиртом, ввел дозу опиума в организм старшего Лорнау. Все использованные инструменты Алекс положил в таз, в котором перед всеми процедурами их сполоснул. Вновь вымыв руки, Алекс попросил Агнес поменять воду в тазиках и хорошенько промыть каждый инструмент. Девушка покорно выполнила поручение Моррейна.

— Последнее, — сказал Алекс и заметил, что выражение лица Агнес вновь приняло испугавшийся вид, — да не страшись ты так, здесь ничего пугающего нет. Я дам тебе несколько настоек на травах, добавляй их в чай, в кофе, что пьет отец. Перед сном по две чайные ложки давай чистой. Это поможет уснуть. Постарайся несколько дней опиум не давать ему; я вижу, что ты каждый день даешь ему опиум, потому как иначе всего за неделю такой большой флакон, что дал вам доктор Скотт, не исчерпался бы. Дам несколько совершенно банальных советов, которые и так вам известны, но вы должны как догме им следовать, иначе будет еще хуже. Убери от отца весь алкоголь, в особенности так горячо любимую им водку. Пускай ест больше каши, супов, салатов, а не жареной курицы и рыбы. Пускай пьет больше воды, воды! Так и он сможет лучше себя чувствовать, без ежедневных приступов, и ты будешь более разгружена.

— Разве можно его в чем-то убедить? — устало сказала Агнес и села на стул, стоявший рядом, — он неуправляем, по крайней мере, для меня. Может, дядя Альфонс сможет что-нибудь сделать.

— Может, и сможет, — произнес Моррейн и сел в кресло Густава, — главное, это не отчаиваться и не полагаться на один лишь опиум. Он может быть использован только лишь как средство последней обороны от болей, когда ничего более не помогает, иначе у человека появляется зависимость от этого, не побоюсь слова, яда. Ты услышала меня, Агнес?

— Конечно, доктор Моррейн! Я всеми силами буду стараться следовать вашим указаниям!

Алекс хотел было что-то произнести, как одна из дверей вагона отворилась, и внутрь вошел Альфонс Лорнау. Из-за этого Алекс резко вскочил с кресла, дабы не иметь лишних неприятностей. Альфонс недоверчиво посмотрел на Моррейна, потом на Агнес, потом переместил свой взгляд на уже спавшего Густава, и прошел к столу брата.

— Я не совсем понимаю, — сказал Густав, доставая из ящика стола коробочку, — почему здесь находишься ты, Алекс. И почему здесь так воняет спиртом и кровью?

— У папы случился приступ, и доктор Моррейн пришел, чтобы нам помочь, — быстро проговорила Агнес, чем удивила и Альфонса, и Алекса.

— Раз так, то хорошо. Надеюсь, с твоим отцом сейчас все в порядке, ему лучше?

Получив утвердительный ответ от Агнес, Альфонс открыл коробочку, в ней оказались сигары, взял две штуки, и убрал коробочку обратно в ящик стола, из которого ее достал. Потом презрительно посмотрел на Алекса и быстро вышел из вагона. Моррейн же предложил все убрать и выпить по чашке чая. Агнес вежливо отказалась, от чего Моррейн почувствовал себя преданным, однако виду не подал и, собрав все инструменты и медицинские принадлежности, откланялся и вышел через противоположную дверь. Агнес же присела подле отца и стала наблюдать за тем, как он мирно спал после перенесенных процедур. Ей самой страшно хотелось спать, если не спать, то, хотя бы, ненадолго прилечь, однако она понимала, что эта роскошь в данное время просто непозволительна.

Возвратившись в вагон-ресторан, Альфонс передал вторую сигару Омару, а сам занял свое место. К ранее находившимся в вагоне артистам присоединились двое укротителей — Хосе и Марко Оливейра, братья из испанского городска Фигерас, что в Каталонии. Они укрощали тигров и львов еще до попадания в «Парадиз» и, заключив контракт с Сеньером, продолжили заниматься любимым делом. Им было обоим уже за тридцать лет, семьи каждый из них не имел, всю жизнь отдали они профессии. Сегодня же решили они выйти, чтобы получше узнать новоприбывшего и послушать его рассказы о жизни среди песков. Как, наверное, многие из вас, дорогие читатели, смогли понять, самым часто употребляемым напитком во время переездов был алкоголь. Однако это применимо было только лишь к взрослым, и, в основном, к мужчинам. Детям, которых в цирке было с полсотни, запрещали употреблять, хотя находились смельчаки, которые проворачивали целые шпионские операции, чтобы украсть полупустую бутылочку чего-нибудь градусного. Крали чаще всего из-за красивых названий на этикетках. Если же цирк находился в городе, то повара отправлялись на рынок, чтобы приобрести продуктов, в числе которых были также кофе, а в особо крупных городах еще и чай.

Альфонс, покуривая сигару, сидел задумчивый и, будто встревоженный чем-то. Омар обратил на это внимание и подошел к нему.

— Что тебя гложет, Альфонс?

— Сейчас был в вагоне Густава. У него приступ очередной случился. Больно смотреть на это, Омар. Больно осознавать, что брата скоро может не стать…

— Не нагружай себя, — сказал Омар, — я уверен, Густав проживет еще много лет, а болезнь — это как сопровождение, посланное Господом, чтобы слишком легко не было.

Альфонс ничего не ответил Омару, продолжив курить. А Омара вновь зазвали рассказывать истории, которых у него было еще очень и очень много. Однако его мысли продолжали вариться в котле раздумий насчет личности девушки, встреченной сегодня.