Медвежье молоко

Елена Ершова (2025)

Оксана бежит от деспотичной матери к отцу в Медвежьегорск, но вместо тихой гавани попадает в центр мистических событий. Утром исчезает её дочь, и все вокруг утверждают, что девочки никогда и не было. На помощь Оксане приходит криминалист-одоролог Герман Белый. В это время в округе исчезают дети, а в лесах находят их тела с рябиной во рту. Герману предстоит разгадать тайну этих убийств и понять, как они связаны с легендами о белоглазой чуди. Когда по следу Оксаны пускается Великая Медведица, вода становится отравленной Болотным царём и начинается война между звериным и птичьим царствами. Оксане и Герману придётся войти в таинственный Лес, чтобы остановить убийства. Но смогут ли они преодолеть все препятствия и вернуться домой?

Глава 3

Отчий дом

Отец ушёл из семьи, едва Оксане исполнилось три года. Она не помнила его, но помнила ощущение полёта: чужие руки подбрасывали её вверх, было страшно и весело, а глаза слепило домашнее шестидесятиваттное солнце. В ящике письменного стола она долго хранила фотографию и едва узнавала себя в малышке с огромным бантом, чудом крепившимся к воробьиному хохолку, у отца был острый вороний нос и чёрные волосы. Мать косилась и неодобрительно шипела:

— Опять на кобеля любуешься? Ну смотри, смотри. Помни, кто тебя безотцовщиной оставил.

Во взгляде матери сквозило садистское злорадство.

Оксана плакала украдкой перед сном. Утром душила злость. Потом пришло спасительное равнодушие. И она испугалась, когда после выписки из роддома с незнакомого номера пришло сообщение: «Медвежонок, поздравляю с дочкой. Папа».

Это было похоже на шутку. Злую, затянувшуюся на двадцать три года шутку.

— Твои друзья? — спросила у гражданского мужа.

Тот прочитал смс осоловелыми от продолжительных пьянок глазами и ответил, что абонент ему неизвестен, что Оксану с дочкой ожидал домой только через пару недель, поэтому обещал Андрэ и Лешему пожить у него, что они талантливые музыканты, что он, Артур, будет у них на вокале и скоро — если Оксана наберётся терпения и перестанет быть такой сукой — они станут знамениты на весь мир, тогда бабки польются рекой.

Но Оксана быть сукой не перестала, ей нужны были деньги уже сейчас: на подгузники и смеси, коляску, ползунки, вещи, в которых Артур понимал ещё меньше, чем Оксана в фолк-роке. И потому случилась первая после выписки и самая крупная за последний год ссора.

Артур швырял из шкафа её вещи и орал, чтобы она катилась со своим ребёнком к матери. Оксана отвечала, что ребёнок и Артуров тоже, и к матери катиться не захотела. Более того, от одной мысли её бросало в холодную дрожь: представлялся торжествующий взгляд матери. Её монументальная — руки в боки — фигура и ядовитые, ненавидимые Оксаной слова «я-же-говорила!».

Оксане до подкожного зуда хотелось послать всё, но возвращаться было нельзя. Оставлять Альбину без отца было нельзя. И поэтому она запрятала обиду глубоко, на дальний чердак своей памяти, где зарастали паутиной душная злоба на мать и покинувшего семью отца.

И странное сообщение забылось под грузом насущных проблем.

А потом в дверь позвонил курьер.

— Вы, наверное, ошиблись, — сказала Оксана, подозрительно разглядывая огромного плюшевого медведя, перевязанного розовой лентой.

— Галерная, семнадцать, квартира десять, — ответил курьер и подсунул Оксане бумажку. — Распишитесь здесь и здесь.

На обратной стороне значился адрес и знакомое имя.

Оксанин желудок, измученный перекусами и изжогой, ощетинился иглами страха. Она машинально расписалась, посадила медведя в кресло и села напротив, свесив между колен дрожащие руки.

Альбина ревела, но, увидев игрушку, сразу замолчала.

Артур вторые сутки не появлялся дома. А вернувшись, вопросов не задавал. Зато на Оксанин номер пришло ещё одно сообщение: «Внучке понравился подарок? Перезвоню в 19:00. Возьми трубку, пожалуйста. Папа».

Время потянулось.

Оглушенная недосыпом, Оксана механически готовила, меняла памперсы Альбине, что-то отвечала мужу, выдыхающему перегар и вдохновенно рассказывающему о новом приобретении — клетчатом мешке с множеством трубок, который Артур называл волынкой и купил по дешёвке с рук всего за тридцать шесть тысяч.

От озвученной суммы Оксана сжимала зубы и чувствовала обжигающий гнев. Но в воображении возникала снисходительная улыбка матери, и «я-же-говорила» казалось страшнее волынки, безденежья и хронической усталости.

На всякий случай Оксана положила телефон в карман домашней кофты.

В половину седьмого она вышла с Альбиной на прогулку. Сердце колотилось прерывисто и безумно.

Она думала: а если это маньяк?

Думала: может, это жестокий розыгрыш?

Альбина ворочалась и никак не хотела засыпать. Оксана машинально качала коляску, глядя, как две вороны дерутся за кусок чего-то влажно алого.

Когда телефон зазвонил, она уже не думала ни о чём и поднесла его к уху.

— Привет, медвежонок.

Голос оказался высоким и надтреснутым, будто у заядлого курильщика. Оксана не нашлась, что ответить, едва удерживая телефон в потеющей ладони.

— Прости, что долго не звонил. Маша не давала видеться. Но теперь всё будет по-другому. Разрешишь?

Оксана сглотнула вставший в горле комок и спросила:

— Вы кто?

— Папа, — ответили в трубке. — Разве не узнала?

— Где вы достали мой телефон?

— У твоего мужа. Я не поклонник рока, но пенсионеров приглашали бесплатно. Поёт он отвратительно, зато водку пьет профессионально. И болтает без умолку.

— Действительно, — пробормотала Оксана, гадая, где и кому Артур ещё мог выболтать её номер, подробности семейной жизни и прочие личные, а может, и постыдные вещи.

В коляске снова захныкала Альбина.

Оксана качнула коляску, мазнув взглядом по воронью: их карканье было неприятным, режущим слух.

— Не знаю, кто вы и что вам нужно, — сказала Оксана. — Но не звоните мне больше и ничего не присылайте. Иначе я обращусь в полицию. До свидания.

— Нет, подожди, — голос в телефоне прозвучал бескомпромиссно, и она замерла. Словно невидимая рука сжала её запястье, не позволяя убрать телефон от уха и нажать отбой. — У тебя родинка на пояснице, — продолжил незнакомец. — И неправильный прикус. Ты просила маму поставить брекеты, но Маша ответила, что не позволит дочери выглядеть дурой с этими железками во рту и что над тобой будут издеваться одноклассники. Хотя почти все девочки в твоём классе их носили. А на выпускной ты пришла в старом платье, купленном на «Авито». Хотя я выслал пятнадцать тысяч на новый наряд. Маша вернула их почтовым переводом. У твоей дочери светлые волосы, как у тебя, и карие глаза, как у меня, — если бы ты в одиннадцатом классе не порвала фотографию, то увидела бы сходство.

Он замолчал, точно улавливая эхо её сердцебиения. Должно быть, оно разносилось сейчас по всему двору. Казалось, сердце вот-вот проломит грудную клетку и упадёт в песочницу. И если о родинке и Альбине мог рассказать Артур, то кто узнал о брекетах и выпускном? Оксана ревностно оберегала детские травмы и избегала обсуждать их даже с близкими подругами.

— Чего вы хотите? — наконец спросила она.

— Иногда звонить тебе, — прохрипели в трубку. — И однажды увидеть Альбину.

Оксана сглотнула.

Ей хотелось сказать: где же ты был? Где ты был раньше, когда я плакала ночами и ждала тебя? Где был, когда я сбегала из дома в общагу? Где был, когда выскочила замуж за первого встречного раздолбая? Где был, когда таскали Альбину по врачам? Где был двадцать три года и почему появился именно теперь?

И не спросила, ответив вместо этого:

— Ладно.

— Просто ладно? — спросили в трубке.

— Просто ладно.

В трубке засмеялись. По крайней мере, Оксане хотелось верить, что это был смех — отрывистый, сухой, будто воронье карканье.

Нечеловеческий звук.

Она нажала отбой.

Малышка с интересом наблюдала за птицами.

Сейчас, спустя восемь лет, Оксана отчасти привыкла к присутствию отца в своей жизни. Они время от времени созванивались, он присылал деньги и вещи для внучки и крайне противился тому, чтобы Альбину отдавали в детский сад. Оксана отмахнулась, но после череды больничных и сама отказалась от этой затеи.

Теперь же, стоя на крыльце чужого дома, думала, что отец выглядит так же, как в скайпе, и чуть более старым, чем на фото.

Нереально худой, сгорбленный годами. Нос острый, клювом. Волосы чёрные, прорежены у лба, глаза с прищуром.

— Наконец-то свиделись, дочка, — сказал он. — Альбину привезла?

— Спит в машине, — ответила Оксана. — Спасибо, Олег Николаевич.

— Папа, — ответил он. — Называй меня так.

Дом оказался деревянным, но добротным, на два подъезда. Скрипучие ступеньки привели в коридор на четыре квартиры.

Оксана внесла сумку в комнатку — там стояла двуспальная кровать, застеленная стареньким пледом, что вышли из моды ещё в девяностые, но нет-нет да встречались в хрущёвках-«бабушатниках». У оленя в области бока истончился ворс, и Оксана, вспомнив раненого лося, решила, что от пледа избавится во что бы то ни стало. Сумку бросила возле неказистого, потемневшего от времени платяного шкафа. Выглянула в окно — оно выходило на приусадебный участок, где топорщилась зеленью рассада, а над ней двумя параллельными линиями перечёркивали небо бельевые верёвки. Справа, за забором, краснел капот Оксаниной машины — возле неё мелькнула долговязая отцовская фигура.

Оксана поспешно спустилась во двор.

Сквозь окно виднелась белёсая макушка Альбины. Девочка спала. Отец же, прижав ладони к стеклу и сгорбившись так, что сквозь чёрную майку явственно выступали острые позвонки, смотрел на неё, почти касаясь окна покатым лбом. Узкие губы едва заметно шевелились.

Оксану кольнуло тревогой.

— Подожди, я разбужу сама, — поспешно сказала она.

Приблизившись, увидела на стекле оставленные дыханием разводы. Отец выпрямился, отошел.

Альбина захныкала спросонья. Ладонью, испачканной фломастерами, принялась тереть глаза.

— Приехали, солнышко. Уже всё.

— Я помогу донести, — предложил отец.

Оксана прижала к себе обмякшую дочь, рассеянно ответила:

— Нет, я привыкла.

Уже на пороге дома она оглянулась через Альбинино плечо: распахнув переднюю дверь, отец копошился в салоне, что-то перебирая, рассматривая, проверяя. Почувствовав взгляд, повернулся, но Оксана успела войти. В последний момент она увидела, что держал в руках отец: это были Альбинины рисунки.

Оксана отнесла дочь наверх, и та сразу уснула, свернувшись на кровати. Её лицо было умиротворённым и серьёзным. Оксана отвела со лба льняные волосы, обернула вокруг Альбининых ног угол пледа. Сколько ей предстоит провести в этом доме? У человека, ворвавшегося в её жизнь и едва знакомого по редким звонкам и переписке? Сколько она выдержала с Артуром? А сколько с матерью?

Оксана прикрыла глаза и представила, будто её несёт водяной поток, прибивая то к одному, то к другому берегу и никогда не задерживая на одном месте надолго. Когда впервые это началось? Кажется, в седьмом классе, когда Оксана пристрастилась ночевать у подруги. У той родители работали по сменам, часто оставляя девочку на полуслепую бабушку. Оксана приходила, смущаясь, но с удовольствием ела бабушкины щи и простенькие бутерброды с маслом. Её ни о чём не спрашивали, ни в чём не обвиняли, атмосфера в старой хрущёвке царила миролюбивая и уютная. Возвращаться домой Оксана боялась. Мать, хватаясь за сердце и закатывая глаза так, что становились видны страшные голубоватые белки, выла на тихой, монотонной ноте. Оксане хотелось забиться в угол, стать маленькой, как лесной зверёк. Она научилась отключаться от реальности, уходя в глубину себя, как в нору. Тогда мать переходила от воя к ругани и угрозам:

— Дрянь ты! Шалава подзаборная! — орала, выплёскивая слюну и злобу. — Ишь, глаза свои бесстыжие выпучила! Мать не жалеешь, до смерти доводишь! Лучше бы ты вообще на свет не появлялась! Лучше бы тебя в детдом отдать! Пусть тебя там в обноски одевают! Голодом морят! Глядишь, тогда человеком станешь, раз я из тебя человека сделать не могу!

Руку, впрочем, на Оксану она никогда не поднимала. А той думалось — пусть лучше ударит и тем удовлетворит ненасытную злобу.

Оксана не знала, почему, уходя, она каждый раз возвращалась. Может, потому что, накричавшись, мать садилась рядом, вздыхая так глубоко, что разрывалось сердце, гладила широкой ладонью Оксану по затылку и приговаривала плаксиво:

— Ох и непутёвая у меня дочь! Видать, Боженька так наказал, нести мне теперь этот крест до самой смерти. Потому и внучка народилась ненормальная. Ну да что поделать. Люблю я тебя, сволочь такую. Добра ведь желаю. Кому ты нужна, кроме матери?

Оксана соглашалась, что никому. И они ревели, обнявшись, со слезами выдавливая нарыв душевной муки и чувствуя после этого опустошение и лёгкость.

В дверь осторожно постучали.

Оксана встрепенулась и тихонько, чтобы не разбудить дочь, отпёрла.

— Ужинать будете? — спросил отец, деликатно оставаясь по ту сторону порога.

— Я буду. Альбина спит.

Отец стрельнул глазами за Оксанино плечо, и та неосознанно перегородила проход.

— Потом покормлю, ладно?

Отец покладисто согласился.

Кухонька оказалась тесной, но чистой. Пахло чем-то пряным и травяным. На столе, застеленном потёртой клеёнкой, стояли тарелки: две чисто белые и одна голубая с медвежонком.

— Сам готовишь? — спросила Оксана, помогая отцу выставить кастрюльку с пюре. Из-под крышки валил пар, но картошкой почему-то совсем не пахло. Оксана решила, что, наверное, не съест ни ложки, но обижать отца не хотела.

— Сам, я ведь один живу, — тем временем ответил он, раскладывая по тарелкам румяные, но тоже ничем не пахнущие котлеты. — Как от Маши ушёл, так и не женился.

— Засолки тоже сам делаешь? — кивнула Оксана на тарелки, полные маринованных огурцов, перцев, квашеной капусты и аккуратных, кругленьких, как на подбор, помидоров.

— Соседи помогают. А вот варенье сам варю. Попробуй, брусничное.

Оксана всё же решилась попробовать отцову стряпню и с удивлением обнаружила, что она довольно недурная. От пюре, как и от котлет шёл странноватый травянистый запах, но она списала это на обилие приправ и заварочный чайник, источающий густой травяной аромат.

— Я тебя все эти годы хотел повидать, — заговорил отец. — Машу обвинять не хочу, я виноват не меньше. Может, испугался ответственности. Может, не смог выдержать её характер. А характер её ты знаешь, — поджал узкие губы, глядя на Оксану исподлобья. — Хотел бы, чтобы она простила. Хочу, чтобы простила и ты.

— Давай не будем, — перебила Оксана. — Мы ведь приехали, и это главное.

— Я просто должен узнать тебя получше. Тебя и внучку.

Оксана улыбнулась через силу, ответив:

— Спасибо, что пригласил.

— Сколько пробудешь здесь?

— Не знаю… Не бойся, нахлебниками не будем.

Отец кивнул: уже знал по её прошлым рассказам, что Оксана работает на удалёнке маркетологом. Высококлассным специалистом ей стать так и не удалось, но на жизнь хватает.

— Буду помогать, чем могу, — сказал отец, разливая по чашкам прозрачно-янтарный ароматный чай. — Пенсию получаю хорошую, да и люди помогают. Вот, недавно травяным сбором угостили, трав в Карелии собирают великое множество. Хочешь, сходим завтра в парк «Вичка»? Сфотографируешься с медведем, — он натужно рассмеялся, — ненастоящий, конечно, но в наших краях и это достопримечательность. Да ты ешь.

Оксана пригубила из вежливости: язык обожгло, но вслед за этим пришёл душистый, пряный аромат. От него слегка закружилась голова, будто Оксана вдохнула кислород полной грудью. Она сглотнула, сказала:

— Вкусно.

Тут же захотелось ещё.

— Я на твоей машине вмятину заметил, — сказал отец. — Слева от бампера.

— Гадство, — поморщилась Оксана. — Наверное, всё-таки в отбойник вписалась. Это я лося объезжала.

— Какого лося?

— Жуткого, — она передёрнула плечами, вспоминая запёкшуюся глазницу и рваные, блестящие свежим мясом раны, и обнаружила, что почти допила чашку. — А у вас что, медведи водятся?

— Не видел пока, — ответил отец. Поднялся, подлил Оксане ещё чаю. — Ты пей.

Оксана пила. В животе разливалось приятное тепло, голова тяжелела. Ещё одну чашечку и упасть бы на подушку рядом с Альбиной. Отец говорил, и его голос проникал в сознание, будто через слой тумана:

— Теперь всё будет хорошо. Теперь вы дома. Мать-то знает, где?

Проваливаясь в сон, Оксана подумала, что не знает никто, но не нашла сил ответить.