Кричи громче

Елена Тодорова

Она для него всегда была под запретом. Дочь друзей его родителей. С детства они устраивали друг другу диверсии, дрались и спорили по каждому пустяку. Но он никогда не давал ее в обиду посторонним. Все умещалось в дружеские рамки. Пока по глупости и неосторожности они не оказались запертыми в секретном бункере. И там… все их чувства вырвались за границы дозволенного. Молодые. Дурные. Горячие. Двадцать семь дней. Он. Она. И тишина.

8

Мария

Впервые наш спор заканчивается ничьей. Обычно Ярик делает все возможное, чтобы выиграть. И сейчас я бы радовалась его победе, даже если бы сжульничал. Сделал бы, что угодно! Готова все отдать, только бы покинуть это ужасное место.

— Буууу! Аррр!!!

— ААААА!!! — визжу, отпрыгивая от Градского, выскочившего из-за угла.

Он, продолжая играть роль какого-то неандертальца, обхватывает меня руками и отрывает от пола. Пытаясь «сожрать», с дикими утробными звуками кусает и слюнявит мне шею.

— Аааа! Ярик, блин! Животное!

— Да и ты не божий дар!

Отлепившись от моей шеи, ржет как ненормальный.

— Пусти уже, идиот!

Яр забрасывает меня на диван. Приземляюсь на колени, лицом подушку рою, но, быстро сгруппировавшись, перемещаюсь и хватаю в руки пульт.

— О, нет, нет, — возобновляет Градский наступление. — Дай сюда, женщина.

— Черта с два! Сегодня я выбираю фильм. Моя очередь.

— А ты занимала? — спрашивает этот придурок на полном серьезе. — Я тебя не видел. Изыди!

— Сам ты… — вскрикиваю, когда он наваливается сверху. Зажмуриваясь, визжу и толкаю его ногой в живот. Руку с пультом при этом отвожу как можно дальше за голову. — Пошел ты в жопу!

— Ого, — дергая мои подтянутые колени в стороны, шокирует тем, что оказывается прямо между моих разведенных ног. — Даже так, — выдыхает в ухо, прижимаясь слишком тесно. — Ну, поворачивайся, святоша.

Я чувствую давление его эрекции непосредственно на промежность. Одежда в таком положении абсолютно не спасает. Задыхаюсь на вдохе и на миг замираю. Кажется, что свет мигает, как новогодняя гирлянда… Нет… Это, должно быть, в голове что-то коротит.

— Ты такой кретин! — Ярик ржет. И, прежде чем вырвать у меня пульт, как собака, лижет щеку. — Фу-у-у… Отстань!

Упираясь ладонями в диван, Градский плавно и быстро выпрямляется.

— Вот так вот, — садится и с важным видом воспроизводит вставленный в DVD-плеер диск. Сам же выбирает из списка фильм. — Хорошо, что у моего деда до сих пор есть такая же хрень.

— Типа, много ума нужно, чтобы понять, как им пользоваться, — фыркаю я, порывисто вжимаясь в свой угол.

— Много, не много, а ты поучись для начала у папочки.

— Это ты у нас папочка? Не беси меня, Ярик!

Он лишь ржет и качает головой. Знаю, что любит меня злить. Дурак. Дурак же!

Врубает, как обычно, какую-то пошлую комедию. А я сижу и продолжаю беситься. Делаю вид, что не смотрю. Но от нечего делать тоже, конечно, поглядываю.

— Хватит дуться, святоша, — сдается Градский минут через десять. Подставляет мне, как в детстве, мизинчик. Отвечаю ему факом и, скрещивая на груди руки, прячу пальцы. Знаю, что будет силой лезть. — Ты выбираешь «сопли», а у нас настроение и так «говно».

— Очень красноречиво и понятно изъясняешься, Яр. Мама может тобой гордиться!

— Прекращай. Знаешь же… Когда ты такая правильная, я хочу тебя испортить, — окидывает меня каким-то горячечным взглядом.

— У тебя температура подскочила?

— Нет, другое, — прочесывает ладонью короткий ежик волос. — Скажем так, более материальное, — подмигивает. — Можешь потрогать.

— Сам себя потрогай! Маньяк!

— Да, твой, — заявляет в который раз. Причем с нахрапистой такой невозмутимостью. — И это неизменно, как первый закон Ньютона.

— Первый закон Ньютона — это закон инерции. Яр, у тебя тройка по физике. Кончай умничать, скромник.

— Да, тройка. Формально. Так-то я вообще все годы списывал, — разглагольствует без какого-либо стеснения. — Предпочту просто умно и скромно кончить.

Я, конечно, привыкшая к подобным шуточкам со стороны моего Градского, но в этот момент вспыхиваю, будто пожаром объятая.

— Ну, ты… Скромно! Достал меня своими пошлостями! Смотри фильм лучше.

Он отворачивается и как будто забывает обо мне. Действительно внимательно следит за происходящим на экране, хотя там ни вдумываться, ни всматриваться никакой необходимости нет.

— Яр, — тихо зову его спустя какое-то время. — Ты помнишь, какой сегодня день? — Съезжая ниже на диван, закидываю ему на колени ступни. Мы часто смотрим фильмы именно так. Бывает, меняемся. Я сажусь, а он ложится и кладет мне на ноги голову. Ну, иногда и ноги тоже. Тогда оттягиваю ему резинки носков и стреляю по лодыжкам. Или подразнивая Кинг-Конгом, щипаю волоски. — Нам стоит начать делать какие-то насечки.

— Сегодня пятница, Маш, — так же тихо и мягко отзывается Яр. Проходится ладонями по моим икрам. Сжимает ступню. — Неделя. Прошла, блядь, ровно неделя.

— Я отмечу перед сном. Будем считать. Мы успеваем досмотреть фильм?

— Успеваем.

И вновь молчание затягивается. Хотя подмывает орать. До боли. До хрипа. Пока в легких кислород не закончится!

— Ты все еще злишься?

— Нет. Нет, Яр. Конечно же, я не злюсь на тебя, — выдыхаю едва слышно, пытаясь сдержать очередную порцию слез.

— Чего притихла тогда? Мм-м, Маруся?

— Я так устала, Ярик… Домой хочу. Очень-очень! Как ничего на свете… К папе и маме, — резко выпрямляясь, забираюсь к нему на колени. Обнимаю руками за шею, утыкаюсь лицом в грудь. — Порой мне кажется, что мы тут останемся навсегда, и я… Мы никогда не увидим родителей…

— Машка, вот не надо так… — вздыхает мой Градский. Поглаживая ладонями спину, поднимается одной к затылку. Сминает волосы. Трогает пальцами кожу. У меня моментально дрожь по телу проходит. — Я тоже не железный, святоша. Не нагнетай. Надо держаться. Навечно мы тут точно не останемся, — смеется, но как-то сипло и натянуто. — Хотя бы потому, что папашка Ридера периодически здесь появляется, обновляет запасы, следит за работой системы…

— Откуда знаешь?

— Ну, Ридер болтал.

— Ридер… Ну, вот скажи мне, где он? — отстраняясь, в глаза заглядываю. — Он-то в курсе, что мы здесь! Нас неделю нет! Не может быть, чтобы наши к нему не ходили. Как это вообще понимать?

— Не знаю, Маш. Мне тоже непонятно. Устал голову ломать, что могло случиться.

— Он ведь вроде не сволочь, чтобы намеренно нас здесь держать?

— Нет. Намеренно, точно, нет.

— Что же мы будем делать, Яр? — слышу, как голос начинает дрожать.

Градский крепче сжимает мой затылок и толкает совсем близко к своему лицу. Соприкасаемся кожа к коже. И глаза одновременно прикрываем.

— Я не знаю, Манюня. Я не знаю… — чувствую его горячее дыхание на своей щеке. И от этого меня почему-то вновь дрожь разбивает. Он ведь тоже, наверное, ощущает. Тяжело сглатывает и шумно вздыхает. Ведет ладонью по моей шее, ловит всех этих бесноватых мурашек. Добавляет им безумия. — Все будет хорошо. Обещаю. Не плачь больше.

— Мне с тобой… Я рада, что мы здесь вдвоем, — признаюсь почти шепотом.

— Я тоже. Но было бы правильнее, если бы я тебя не брал.

— Нет, нет… Ты что? Если бы осталась дома, умерла бы, не зная, где ты.

— Машка…

— Мы всегда вместе, помнишь, Яр?

— Всегда.

— И здесь…

— Справимся, — заканчивает он за меня.

— Да, справимся. С тобой мне не страшно. А тебе со мной?

— Э-э… Как бы мне, в принципе, не бывает страшно, — привычно хорохорится.

— Ой, ну, конечно… Гроза района, — смеюсь.

— Не, гроза района — это ты, Титова. Я просто Божище Градский.

— Ярополк Великий, блин!

— Ага, — важно кивает. — И весь твой, святоша. Пользуйся.

— Я пользуюсь.

— Мало.

— Кому это мало? Мне хватает.

— Мне — мало.

— Ярик… Какой же ты… Ярик!

— Ага.