Голод

Лора Таласса (2020)

Четыре Всадника пришли в наш мир, чтобы уничтожить человечество. МОР, в надвинутой на лоб короне. ВОЙНА, высоко вздымающий стальной клинок. ГОЛОД, с косой и весами в руках. И СМЕРТЬ мрачный, со сложенными за спиной темными крыльями, с факелом, что курился ядовитым дымом. Они пришли, чтобы убить всех нас. Ана да Силва всегда предполагала, что умрет молодой, но никак не ожидала, что это произойдет от рук Голода — бессмертного, который спас ей жизнь много лет назад. Но если всадник и вспомнил ее, то определенно без особого тепла. Ведь при следующей встрече с ним ее ранят и оставляют умирать. Только она не совсем умирает. Если Голод в чем-то и хорош, так это в жестокости. Глупые жалкие людишки иного и не заслуживают. Как бы Голод ни старался, он не может забыть того, что они однажды с ним сделали. Но когда Ана, призрак из давнего прошлого, загоняет его в угол и угрожает расправой, это выглядит настолько очаровательно, что он решает оставить ее при себе.

Глава 12

Вопреки сказанному, я все же пытаюсь бежать из комнаты, куда меня возвращают после ванны. Даже несколько раз пытаюсь. Главным образом из-за своего вечного непобедимого любопытства. К тому же мне скучно. В чужой комнате не так-то просто найти себе занятие. Ну и, ко всему прочему, перспектива остаться голодной меня не так уж сильно пугает.

Нет нужды говорить, что я каждый раз попадаюсь. Я даже не планирую всерьез бежать отсюда — я еще не отказалась от намерения отомстить, — но надеюсь отыскать какой-нибудь острый предмет, которым можно проткнуть всадника.

Враги мы или не враги, в конце концов?

К сожалению, если тут где-то и валяется оружие, то я его не нахожу.

После четвертой попытки всадник просто говорит:

— Еще раз сбежишь, и я пущу в ход растения.

Вот это уже действенная угроза. Удивительно, что он сразу не припугнул меня по-настоящему. Все-таки мой похититель — не кто-нибудь, а печально известный Голод.

Поэтому я смиряюсь с реальностью своего положения. Сидеть мне теперь в этой комнате до тех пор, пока Голод не решит, что нам пора уходить.

Снова оставшись в одиночестве, я от скуки исследую шкаф, чтобы переодеться во что-нибудь более подходящее. Ситцевое платье, на котором я останавливаюсь в конце концов, привлекает ярким узором и облегающим кроем. А вот сапоги я решаю оставить старые: размер ноги у меня больше, чем у прежней хозяйки этой комнаты.

Я осматриваю еще кое-какие вещи этой девушки, перелистываю несколько книг в ее шкафу, а затем перехожу к дневникам, занимающим целую полку. Можно только предполагать, что их писала та самая девушка, которая жила здесь. Записи в них именно такие — заносчивые и пустые, каких можно ожидать от богатой, окруженной заботой девочки-подростка, и под каждой стоит подпись: «Вечно твоя, Андресса».

Мне в жизни сильно не хватает подобных драм. Увы, даже во времена апокалипсиса на мою долю их не досталось.

Что оказывается неожиданным, так это пикантные любовные письма, которые я нахожу под матрасом. Все они от некой Марии, таинственной корреспондентки, которая, судя по всему, знала толк в вагинальных ласках. Хочу сказать — здорово знала толк.

Мне бы такую Марию.

Эти письма развлекают меня на какое-то время. Но их не так уж много.

А потом… скука. Часы за часами сплошной скуки. Такой, что я наконец засыпаю, раскинувшись на кровати Андрессы, среди самых сокровенных ее писем и дневников, разбросанных вокруг.

Просыпаюсь от урчания в животе. За окном первые лучи солнца уже осветили небо. Я слышу негромкие голоса, и на секунду все кажется таким обыденным, и я почти забываю, что заперта в доме со всадником апокалипсиса, и голоса за дверью принадлежат одним из последних живых людей в этом городе.

В желудке снова урчит. Отказ кормить меня был, безусловно, мощной угрозой со стороны Голода, будь он проклят.

Проходит еще час, и наконец я слышу решительные шаги — это могут быть только шаги Жнеца. Больше никто здесь не осмеливается ступать с такой хозяйской уверенностью. Звуки приближаются к моей комнате и стихают у самой двери.

Откашлявшись, я говорю:

— Если ты не принес кофе или еды, то я не хочу с тобой разговаривать.

Мгновение — и ручка двери поворачивается. В комнату входит Голод со стаканом воды и ломтиком какого-то фрукта в руках.

Он протягивает их мне.

— За то, что целых двенадцать часов не пыталась бежать, — говорит он.

Кажется, он ждет от меня благодарности.

Но в гробу я все это видела, как сказал бы поэт.

— Папайя? — говорю я, узнав фрукт. Это даже не целая папайя — всего лишь малюсенький кусочек. — Я взрослая женщина, а не птичка.

— Вероятно, ты забыла, что имеешь дело с Голодом, — с нажимом говорит он. — Радуйся, что я тебя вообще кормлю.

— Я хочу кофе. Вот тогда порадуюсь. Может быть. А какой-нибудь тортик наверняка пробудит во мне чувство благодарности.

— Ты ходячая головная боль, — бурчит он.

— Какой комплимент головной боли.

— Ты когда-нибудь перестаешь болтать?

— Только если мне положат что-нибудь в рот. Желательно еду, но член тоже годится.

Жнец закатывает глаза.

О, восхитительная реакция.

— Больше ты ничего не получишь, Ана, — говорит он и ставит принесенное на пол. — Или ешь это, или оставайся голодной. Мне все равно. — Он с хмурым видом пятится из комнаты. — Жду тебя в конюшне. У тебя пять минут.

______

Я использую эти пять минут для того, чтобы совершить набег на домашнюю кладовую. Мне удается отыскать торт и еще несколько лакомств. Сваренного кофе, к сожалению, нет. Нахожу я и нож, но его буквально негде хранить во время путешествия, разве что в сапоге. Но опять же — с моим счастьем я, чего доброго, сама на него напорюсь. Так что нож я не беру.

Когда я наконец встречаюсь с Голодом возле конюшни, он опять хмурится, глядя на меня. Кажется, это входит у него в привычку.

Его свирепый черный конь уже оседлан и ждет, а люди неподалеку готовят своих лошадей.

Уже не в первый раз мое положение кажется мне фантастически невероятным. Даже если забыть о том, что я пережила падение двух городов, или о том, что я живу в библейские времена. Просто сам факт, что я прошла путь от выхаживания этого человека до нападения на него и нынешнего полудобровольного плена, уже достаточно странен.

Я вытираю пальцы, уничтожая последние остатки крема от торта.

Голод замечает это, и его взгляд становится еще более хмурым.

— Ты опоздала.

Ошибка, которую я намерена повторять до тех пор, пока мы вместе.

— Радуйся, что я не сбежала снова, — говорю я. Нельзя сказать, что я и правда всерьез собиралась бежать. Чтобы ударить его ножом, нужно быть рядом.

Какое-то время он изучающе смотрит на меня своими пугающими глазами.

Затем уголок его рта кривится.

Ой-ой-ой.

— Если ты так решительно настроена сбежать от меня, — говорит всадник, — может быть, пора обращаться с тобой как с настоящей пленницей.

Я бросаю на Жнеца непонимающий взгляд, а он отходит к своему коню.

— Ты и так обращался со мной как с пленницей.

А как еще, по его мнению, назвать то, что он делал последние двадцать четыре часа?

Голод запускает руку в одну из седельных сумок. Я слышу лязг чего-то тяжелого, и он достает пару железных кандалов.

Железных. Кандалов!

Ну конечно, такой псих не мог не приберечь пару на всякий случай.

Он снова подходит ко мне и хватает за запястье.

Я пытаюсь вырваться, но тщетно. Еще миг, и Голод начинает защелкивать тяжелые кандалы.

— Что ты делаешь?

В моем голосе слышатся нотки паники.

Покончив с одним запястьем, всадник берется за другое.

— Вот бы еще рот тебе чем-нибудь заткнуть…

Я делаю вдох, чтобы успокоиться.

— Тебе не кажется, что это уже перебор?

Я же не сбежала, в конце концов! Это была просто бравада.

Я чувствую на себе пристальные взгляды людей Голода.

Вместо ответа Жнец подводит меня к темно-гнедой лошади. Берет под мышки, поднимает и усаживает на нее.

— Ты серьезно? — возмущаюсь я, глядя на него сверху вниз. — Я должна верхом в наручниках ехать? Это уж точно перебор.

— Не моя забота, — отвечает Жнец, возвращаясь к своему коню.

Я хмуро гляжу на свою лошадь.

— Ты же понимаешь, что я могу просто… — Я хотела сказать «ускакать», но не успела закончить фразу: заметила, что у лошади нет поводьев. Она привязана веревкой к одному из конников Голода. — Значит, мы едем в другой город? — спрашиваю я Голода.

Он и ухом не ведет.

— Правда? — обращаюсь я к проходящему мимо мужчине.

Тот тоже ухом не ведет.

— Кто-нибудь? — говорю я. — Ну хоть кто-нибудь? Неужели никто из вас, бесполезных мешков с дерьмом, не знает, куда мы едем?

— Заткни пасть, — говорит кто-то.

— Не разговаривайте с ней, — предупреждает Голод.

Я не могу понять, что он имеет в виду: «как вы смеете так разговаривать с моей дамой?» или «не подначивайте ее». Скорее, последнее, чего еще ждать от такого ублюдка. Но кто знает.

Остальные еще какое-то время возятся со сбором припасов, и вскоре наша маленькая группа пускается в путь.

Как только Голод пришпоривает своего коня, эта зверюга летит вперед так, будто его с цепи спустили. Они скачут галопом впереди, удаляясь все дальше и дальше, а потом Жнец поворачивает назад и возвращается к нам.

На миг человек и конь кажутся такими свободными. Бронзовые доспехи всадника блестят на солнце. Солнце, кажется, любит его: лучи подсвечивают волосы цвета жженой карамели, и глаза цвета мха ярко сияют. Он похож на сказочного принца.

Поравнявшись с нами, Жнец останавливается, и его люди тоже придерживают своих коней. Безжалостный взгляд Голода окидывает их всех разом. Это те, кто помогал казнить невинных, те, кто пытался зарезать меня, те, кто убил мэра и его семью. Это они проделывали то же самое с жителями всех разрушенных городов, через которые прошли.

— Забыл что-то? — подает голос кто-то из них.

На мгновение взгляд Голода останавливается на спросившем, а затем он снова обращается ко всем сразу.

— Вы все мне очень помогли, — говорит Жнец.

Живот скручивает от беспокойства.

— Но, — продолжает всадник, в его глазах появляется нехороший блеск, — недолго цветам цвести, и вы недолго были полезны.

В мгновение ока растения пробиваются из-под земли, их стебли тянутся вверх с немыслимой скоростью.

Я ахаю, когда первое растение обвивается вокруг лодыжки одного из стражников. Другое ползет вверх по его ноге.

Люди в ужасе. Один из них тянется к оружию, висящему на боку. Другой пытается поджать ноги. Все без толку. Лианы тянутся к стражникам Голода, как руки, и стаскивают их с перепуганных коней.

— Пожалуйста! — молит один.

— О Господи!

И крики, крики, от которых кровь стынет в жилах.

Я сижу, замерев от страха.

Несколько лошадей в испуге становятся на дыбы. Голод шикает, и это, как ни странно, их успокаивает. Они стоят смирно, только едва заметно переступают ногами, когда растения хватают всадников.

Тот, кто первым потянулся за оружием, теперь лежит навзничь и пытается отбиться от ветвей, оплетающих его. Кажется, растение от этого двигается еще быстрее и неумолимее.

— За что? — задыхаясь, выдавливает из себя один из стражников, умоляюще глядя на Жнеца.

Лицо у всадника просто ледяное.

— Потому что вы люди и вам назначено умереть.

Я слышу хруст костей и сдавленные крики. Люди из последних сил пытаются глотнуть воздуха. Проходит, кажется, целая вечность, пока они не затихают. И, наверное, слава богу, что затихают. Могло быть хуже: они могли все еще цепляться за жизнь, как тот старик, которого я видела, когда въехала в Куритибу.

Я хватаю ртом воздух. Мертвецы окружают меня со всех сторон.

Тот всадник, к которому была привязана моя лошадь, лежит неподалеку, разинув рот в беззвучном крике.

Дрожа, я смотрю на Жнеца. Он наслаждался убийством этих людей. Я видела это своими глазами.

Голод спрыгивает с коня, подходит к другим лошадям и начинает методично снимать с них седла и уздечки, напевая себе под нос. Одну за другой он отпускает лошадей, и те бредут прочь по пустынным улицам.

Наконец, он приближается ко мне. Я все еще сижу не шевелясь, окруженная плотным кольцом мертвецов.

— Иди сюда, цветочек, — говорит Голод обманчиво мягким голосом. Он делает шаг в мою сторону и протягивает руку.

Волосы у меня на затылке встают дыбом. Я уже почти убедила себя в том, что этого человека легко обвести вокруг пальца, а таких ведь нечего бояться, правда?

Но, черт побери, похоже, он не так прост, и, как бы ни был он обезоруживающе приятен в общении, все эти мертвые тела вокруг — напоминание о том, что он отвратительный монстр.

Увидев выражение моего лица, Голод поднимает брови.

— Если тебя так корежит от убийств, тебе не стоило меня разыскивать.

Он, конечно, прав. Я могла бы держаться подальше. К тому же эти люди, которых он убил, наверное, из тех немногих, кто и правда заслуживал смерти.

И все же…

Я смотрю в обезоруживающее дьявольское лицо Голода.

Кто-то должен одолеть это создание.

— Либо ты поднимаешь руки и не сопротивляешься, либо я силой стаскиваю тебя с этой лошади, — говорит он. — Могу сразу сказать, какой вариант тебе понравится больше.

Нехотя я поднимаю скованные руки, и всадник снимает меня с лошади.

Он свистит, и его конь подходит к нам.

Я не могу смотреть на этого человека. Ни тогда, когда он усаживает меня на своего коня. Ни тогда, когда он снимает упряжь с моей лошади и освобождает ее, последнюю. Даже когда он вскакивает в седло и усаживается позади меня.

Бронзовые доспехи Голода давят в спину, когда он прижимается ко мне и небрежно перекидывает тяжелую руку через мое бедро. От его близости меня еще сильнее колотит дрожь.

Жнец цокает языком, и его конь трогается, огибая тела.

Мы проезжаем не больше квартала, когда всадник негромко говорит:

— Ты дрожишь как осиновый лист. — Его дыхание тепло щекочет мне ухо. — Я уже говорил тебе, меня бояться нечего — во всяком случае, пока.

Жнец говорит мягко, но от этого только хуже.

— Зачем ты это сделал?

Мой голос похож на карканье вороны.

Наступает долгая пауза, и мне всерьез кажется, что до Голода не сразу доходит, о чем речь.

Он постукивает пальцами по моему бедру.

— Они бы очень скоро повернулись против меня, — говорит он наконец.

— Ты дал им собрать вещи и оседлать коней, — шепчу я. — Ты велел им приготовить лошадь для меня. Зачем? — Голос у меня дрожит. — Зачем, если ты собирался просто убить их всех?

— Ты полагаешь, будто мой разум работает так же, как твой. Это не так.

Несколько секунд мы оба молчим. Слышна только поступь коня и легкое позвякивание моих кандалов. Мы проезжаем мимо нескольких разлагающихся тел, зажатых в ветвях деревьев и лианах растений.

— Есть ли на свете такой ужас, который ты не захотел бы сотворить? — спрашиваю я.

— Когда имею дело с такими существами, как вы? — отвечает он. — Нет.

Мысли мечутся у меня в голове. Я чувствую себя потерянной. Вся моя жизнь разрушена, и вот я сижу на коне перед всадником, вместо того чтобы мстить. Это… не то, что я представляла себе, думая о том, как будут развиваться события.

Я болтаю ногами в тяжелых сапогах. Стремян под ногами нет, и сила земного притяжения, кажется, пытается оставить меня босой. Я виляю лодыжками, стараясь натянуть сапоги поудобнее. Это срабатывает… на несколько минут. А потом снова становится неудобно.

Не проходит и получаса, как решаю, что с меня хватит. Толку-то от этих сапог.

— Придержи меня, — бросаю я через плечо.

Наступает тишина. А затем:

— Если это очередная твоя уловка, потому что ты изголодалась по сексу…

Прежде чем Жнец успевает закончить свою мысль, я поднимаю ногу в сапоге и закидываю ее на седло. Как я и думала, мое тело тут же теряет равновесие.

Голод рефлекторно подхватывает меня, его рука крепко обвивается вокруг моей талии.

— Что ты творишь, Ана, дьявол тебя возьми?

Звеня кандалами, я расшнуровываю кожаный сапог. Потом хватаюсь за толстый резиновый каблук и тяну вниз.

— Снимаю эти чертовы сапоги.

Я стягиваю сапог вместе с пропотевшим носком. Кладу его на колени и принимаюсь за второй. Жнец ничего не говорит, но я чувствую, что он сильно недоволен. Очень, очень недоволен. Похоже, любое мое решение его раздражает.

Когда оба сапога сняты, мне удается открыть одну из седельных сумок Голода, а это чертовски трудно сделать в наручниках. Но мне удается, ура!

Спиной я так и чувствую неодобрение Голода. Однако он не останавливает меня, и я продолжаю свое дело.

Пытаюсь засунуть оба сапога в сумку, но тут за каблук одного зацепляются наручники и тянут его за собой. Я пытаюсь поймать его на лету, но при этом роняю второй. Оба сапога бьются о бок лошади, прежде чем свалиться на землю.

Наступает тишина.

А затем…

— Не моя забота, — говорит Голод.

Я оглядываюсь через плечо.

— Ты шутишь, наверное.

— Разве я похож на шутника?

Не похож, черт бы его побрал.

— Мне нужны эти сапоги, — говорю я. Это моя единственная пара.

— Я не буду останавливаться.

— Офигеть. — Я поворачиваюсь в седле лицом вперед, спиной к нему. — Офигеть.