Голод

Лора Таласса (2020)

Четыре Всадника пришли в наш мир, чтобы уничтожить человечество. МОР, в надвинутой на лоб короне. ВОЙНА, высоко вздымающий стальной клинок. ГОЛОД, с косой и весами в руках. И СМЕРТЬ мрачный, со сложенными за спиной темными крыльями, с факелом, что курился ядовитым дымом. Они пришли, чтобы убить всех нас. Ана да Силва всегда предполагала, что умрет молодой, но никак не ожидала, что это произойдет от рук Голода — бессмертного, который спас ей жизнь много лет назад. Но если всадник и вспомнил ее, то определенно без особого тепла. Ведь при следующей встрече с ним ее ранят и оставляют умирать. Только она не совсем умирает. Если Голод в чем-то и хорош, так это в жестокости. Глупые жалкие людишки иного и не заслуживают. Как бы Голод ни старался, он не может забыть того, что они однажды с ним сделали. Но когда Ана, призрак из давнего прошлого, загоняет его в угол и угрожает расправой, это выглядит настолько очаровательно, что он решает оставить ее при себе.

Глава 3

Я никогда не бывала внутри дома мэра, что даже как-то странно: ведь он-то бывал во мне много-много раз.

Мой взгляд скользит повсюду: от изящных фарфоровых ваз с засохшими цветами до люстры из граненого стекла. В гостиной висит огромная картина, изображающая Антонио с семьей. Картину явно заказывали несколько лет назад: дети с тех пор уже успели подрасти.

Прямо под картиной, держа на коленях косу, сидит всадник.

У меня перехватывает дыхание. Меня вновь, как в первый раз, поражает его внешность: волнистые волосы, сверкающие зеленые глаза. Он весь словно высечен из камня: далекий, недосягаемый.

Я пытаюсь как-то примирить это впечатление с самым первым воспоминанием о нем.

Шея — кровавое месиво с торчащими сухожилиями. Лицо и голова в грязи и крови, волосы прилипли к щекам…

— Так, что это у нас тут?

Голос у него как медовое вино, и это возвращает меня в реальность.

Я смотрю, смотрю, смотрю, не отрываясь. Мой острый как бритва язык отказывается мне служить.

Пока мы с Элоа молчим, взгляд Голода буравит меня насквозь. Дойдя до глаз, он останавливается ненадолго, но видно, что всадник меня не узнает.

Не узнает.

Вся вина, весь стыд, все то, что я держала в себе годами… а он меня даже не вспомнил.

Я стараюсь не выдать горького разочарования. За пять лет работы на Элоа я ни разу не упомянула, что уже встречалась со Жнецом. Я согласилась на этот ее нелепый план только потому, что у меня с этим всадником осталось кое-что незаконченное.

К сожалению, финал зависит от того, вспомнит ли меня всадник.

Элоа делает шаг вперед.

— Я пришла к тебе с подарком, — вкрадчиво произносит мадам.

Всадник смотрит куда-то между нами, на лице у него выражение скуки.

— И где же он? У тебя в руках ничего нет.

Элоа смотрит на меня — знак, что я должна что-то сказать. Обычно я достаточно уверена в себе, а когда смелости недостает, выезжаю на притворстве. Но сейчас мне хочется только одного: провалиться сквозь землю.

Ты меня не помнишь? — едва не вырывается у меня.

Мы с ним — словно неоконченный разговор, висящий в воздухе.

— Подарок — это я, — говорю я вместо этого, возвращаясь к плану Б.

— Ты? — Он приподнимает брови, кривя рот в насмешливой улыбке. Его взгляд снова скользит по мне. — И что же мне прикажешь с тобой делать?

— Может быть, я сумею отогреть твое ледяное сердце.

Ну вот, острый язык все-таки дал о себе знать.

Теперь Жнец, кажется, почти заинтригован. Он берет косу в руку и встает.

Голод подходит ко мне. Каблуки его сапог щелкают по полу.

— Что там хоть под этой краской? — говорит он, подойдя вплотную. — Корова? Свинья?

Щеки у меня вспыхивают. Давно уже меня не бросало в жар от унижения. Только теперь я замечаю, сколько людей в этой комнате: не только Голод и Элоа, но еще и полдюжины стражников, — и все они это наблюдают.

Всадник усмехается.

— Думала, мне нужно твое тело? Да?

Голос у него жестокий.

Да. Именно так.

— Жалкое создание, — продолжает Голод, пристально разглядывая меня. — Ты что, ничего не слышала обо мне? Мне ни к чему твоя гнилая плоть. — Сверкнув глазами, он переводит взгляд с меня на Элоа. — Для вас обеих было бы лучше, если бы вы не пытались привлечь мое внимание.

Я чувствую перемену атмосферы в комнате и вспоминаю, как уволокли за дом семью мэра меньше часа назад. И теперь я вдруг с тревогой замечаю: подношения-то все здесь, сложены в ряд у ближайшей стены, а вот людей, которые их принесли, нигде не видно.

Мы ступили в опасные воды.

Стоящая рядом Элоа сохраняет невозмутимый вид.

— Ты когда-нибудь спал со смертной? — спрашивает она. Эта женщина ни в каких обстоятельствах не теряет деловой хватки.

Голод переводит взгляд на нее и лукаво улыбается — так, словно впервые за этот день что-то доставило ему удовольствие. Однако глаза у него холодные — таких холодных глаз я еще никогда не видела. Похоже, секс — последнее, что его занимает.

— А если и нет, так что? Ты что же, всерьез думаешь, что если я вдуну этому мешку плоти разок-другой, это что-то изменит?

Я поднимаю брови. Я привыкла к вульгарным, унизительным репликам. Но не привыкла к… Не знаю даже, как назвать такое оскорбление.

Мешок плоти? Уж лучше бы сучкой назвал. Я же знаю, что хороша собой.

— Видно, что ты никогда не пробовал ни одну из моих женщин, — говорит Элоа, продолжая цепляться за свой абсурдный план.

— Твоих женщин?

Голод вновь переводит взгляд на меня. Стиснув зубы, я выдерживаю его взгляд.

Узнает ли он меня? Знает ли?..

Его пугающие зеленые глаза внимательно разглядывают меня, пронзая насквозь. В них не мелькает ни искры узнавания. Если он и помнит меня, то никак этого не показывает.

— Как это, должно быть, ужасно, — говорит Голод, — когда тобой владеют и пользуются как собственностью.

Я открываю рот, чтобы сказать ему, что он ошибается, послать его подальше, сказать, что если бы я только могла остаться с ним наедине на минутку, то могла бы пробудить его память. Может, тогда мы сможем закончить это старое дело между нами. И ненависть, и надежды, связанные с ним, живут во мне уже очень давно.

На какой-то миг всадник колеблется. Кажется, он почти уловил что-то. Но затем его лицо становится жестким.

Глаза Голода устремляются куда-то поверх наших голов. Он свистит и делает жест людям, стоящим поблизости.

— Избавьтесь от них так же, как от остальных.

Мы совершили ошибку.

Это становится ясно, когда люди Голода грубо хватают нас с Элоа и тащат прочь.

— Уберите от меня руки! — приказывает моя мадам.

Мужчины оставляют ее слова без внимания.

Я тоже пытаюсь вырваться из их рук. Я смотрю только на всадника, а тот усаживается обратно в плюшевое кресло, в котором сидел, когда мы вошли, и снова кладет косу на колени.

— Ты меня не помнишь? — вырывается наконец у меня.

Однако Голод уже не обращает внимания на нас — посрамленную шлюшку и ее отчаявшуюся мадам. Его взгляд устремлен на входную дверь, в которую вот-вот войдет следующий проситель.

— Это же я тебя спасла! — кричу я ему, когда меня уже утаскивают прочь. Мужчины волокут нас с Элоа к двери, ведущей в заднюю часть особняка мэра.

Голод не удостаивает меня взглядом. Я-то думала, стоит мне только заговорить об этом, и он меня выслушает. Я никак не ожидала, что он не только не узнает меня, но даже и слушать не станет.

Давняя обида и возмущение вскипают во мне. Да если бы не я, никого из нас сейчас бы здесь не было!

— Никто тебе больше не помог! — выкрикиваю я и слегка запинаюсь о порог, когда один из его стражников выволакивает меня за дверь. — Никто, кроме меня. Тебя ранили, и…

Дверь захлопывается.

Я… я упустила свой шанс.

Все еще глядя на дверь, я слышу, как ахает Элоа. А затем…

— Твою ж бога мать… — Голос у нее резкий, пронзительно высокий.

Я отрываю взгляд от двери и поворачиваюсь туда, где… Матерь божья!

Перед нами огромная яма с крутыми гладкими глиняными стенками. Как-то, много месяцев назад, Антонио упоминал, что собирается строить бассейн для своих дочерей. Я запомнила этот разговор только потому, что уход за бассейном показался мне чудовищно утомительным делом.

Ох уж эти богачи со своими игрушками.

А теперь… теперь я смотрю на этот недостроенный бассейн. Только вокруг повсюду брызги крови: и на каменной кладке, и в самой глиняной яме, внутри…

Поначалу мои глаза отказываются воспринимать то, что видят перед собой. Неестественно изогнутые руки и ноги, окровавленные тела, остекленевшие глаза… В яме лежит более дюжины человек.

Боже милостивый! Нет, пожалуйста, нет!

К горлу подкатывает тошнота, и я начинаю вырываться изо всех сил.

Не для того я столько времени обманывала смерть, чтобы все закончилось вот так.

Элоа кидается на стражников, словно дикая кошка, осыпая их бранью.

Один из стражников выпускает ее, и на мгновение мне кажется, что ей вот-вот удастся освободиться. Но тут мужчина вытягивает из висящих на бедре ножен кинжал.

— Пожалуйста! — уже плачет Элоа. — Я сделаю все что уго…

Он пронзает ее насквозь — раз, другой, третий, прежде чем она успевает закончить свою мольбу о сохранении жизни. Кровь хлещет, я кричу и пытаюсь вырваться из рук держащих меня мужчин, чувствуя себя рыбой на крючке.

Они убивают ее. Прямо у меня на глазах. Я все кричу и кричу, глядя, как Элоа истекает кровью.

Тут-то в меня и входит первый нож — в тот самый миг, когда я смотрю, как умирает моя подруга. На мгновение мои крики прерываются: удар застает меня врасплох. А стражники раз за разом вонзают ножи теперь уже в мое тело.

Я уже не могу дышать от боли. Ноги подгибаются, по телу стекают теплые струйки.

Черт, больно! Такого я еще никогда не испытывала. Я хочу закричать, но от нестерпимой боли перехватывает горло.

Я обвисаю в руках стражников. Они хватают меня за ноги и отрывают от земли. Все кружится перед глазами, и мне наконец удается издать мучительный стон, а мое тело уже раскачивается в воздухе — взад-вперед, взад-вперед.

— Раз… два… три!

Мужчины отпускают меня, и на секунду я оказываюсь в невесомости.

А потом ударяюсь о дно ямы.

Кажется, я теряю сознание от боли, хотя с уверенностью сказать трудно. Меня затягивает в воронку агонии и бреда. Сил не хватает на то, чтобы сосредоточиться на чем-то еще, иначе я, наверное, заметила бы цвет неба над головой или силуэты мертвецов вокруг. Может быть, даже попыталась бы подвести итоги своей короткой несчастливой жизни или надеялась бы наконец-то снова увидеть родных.

Но все мысли вытесняет боль, и я не замечаю ничего, кроме того, как мне холодно и как трудно дышать.

Сознание у меня мутится, глаза закрываются.

Это конец.

Я чувствую, как смерть вползает в мои кости. В такие моменты люди обычно собираются с силами и борются за жизнь.

А я нет.

Я сдаюсь.