Союз, заключенный в Аду

Миранда Эдвардс (2024)

Вдова, мужеубийца, предательница. В восемнадцать лет я стала женой наследника ирландской мафии и спустя полгода овдовела. После кончины мужа его семья решила, что я повинна в его смерти. Меня окрестили предательницей и затребовали мою голову, поданную им на блюдечке. Ирландцы всегда славились своим буйным характером, и на этот раз причиной их гнева была я. И вот я снова должна идти под венец, но на этот раз с единственным человеком, который может меня защитить. Его фамилия — гарант моего выживания. Он принц империи, захватившей страну. Неприкасаемый, властный, опасный. Гидеон Кинг определенно не тот человек, с которым стоит иметь дело. Он бессердечный, холодный, одержимый и абсолютно сумасшедший. Если мой муж был монстром, то Гидеон — исчадье Ада. Теперь я должна играть по его правилам, иначе смерть станет желанным освобождением. Хорошо, что я всегда была хорошим игроком.

Глава 1

Аврора

История архитектуры США не столь богата, если сравнивать ее с европейской. Предки современных американцев, решившие уплыть в Новый свет, не строили деревянные дома или храмы в стиле барокко. В Штатах не найти древние руины или развалины, за которыми кроется история, но это не значит, что Маркус Монтгомери, лицо современной архитектуры, пустое место. Если прошлого нет, то можно строить будущее, как делали это первые градостроители США.

Дэниел Хадсон Бернем — американский архитектор. Он был директором работ по созданию Всемирной выставки 1893 года в Чикаго. Бернем был первопроходцем, многие считают его создателем небоскребов вместе со своим практикующим партнером Джоном Веллборном Рутом.

Людвиг Мис ван дер Роэ — немецкий архитектор-модернист, ведущий представитель архитектурного модернизма и «интернационального стиля». Один из художников, определивших облик архитектуры XX века. В 1911—1912 годах он руководил строительством здания немецкого посольства на Исаакиевской площади в Санкт-Петербурге. С 1912 по 1930 год Мис работал как независимый архитектор в Европе, а после приехал в США.

Раньше этих людей объединяло общее дело, теперь же общее место упокоения на кладбище Грейсленд в Аптауне, Чикаго. Оно чрезмерно помпезное, надгробия больше похожи на произведения искусства. Возможно, переселенцы хотели сохранить частичку своей прошлой родины, ее богатую историю, от которой они отказались ради будущего на другом конце света. Если верить книгам по истории Чикаго, то некоторые люди завещали хоронить себя в бетонных, армированных сталью саркофагах, чтобы их могилы не осквернили. Возможно, раньше такое было уместно, хотя даже тогда поэты критиковали большие траты на содержание Грейсленда. Но когда ты видишь, что на надгробие добавляют семейный герб, окаймленный позолотой, ты понимаешь, о чем говорил Карл Сэндберг.

Какими бы роскошными ни были кладбища, я ненавижу их. Во всех книгах по архитектуре я пролистывала самые романтичные главы с готическими склепами и мраморными надгробиями.

Когда мне было десять, умерла моя любимая тетя. Она долго боролась с раком, но болезнь победила. В моем мире люди редко умирают по «естественным» причинам, поэтому ее уход казался неправильным. Через два года мы похоронили дядю и моего старшего брата. Их убили возле нашего дома, набив их тела свинцом. У них не было шансов. В те страшные дни кладбище заливал дождь, небо плакало над нашей потерей, но сегодня над Чикаго светило солнце, а погода для середины апреля слишком теплая. Сама природа радовалась смерти Орана.

Моего мужа.

Позолота на его семейном гербе отсвечивает под лучами солнца. Гроб из красного дерева с черной лентой подвозят к могиле. Если бы не десятки глаз, наблюдающих за мной, я бы рассмеялась. Покойся с миром, ублюдок. Как бы мне хотелось произнести эти слова вслух! Есть столько мыслей, которые мне хочется озвучить, чтобы меня услышал каждый, кто горюет по Орану. Но я вынуждена молчать. Я постоянно должна молчать, держать лицо, быть спокойной, как чертов мраморный ангел, восседающий возле могилы очередного солдата семьи Доэрти. Я выполняю роли, для которых была рождена. «Будь хорошей дочерью, верным членом Братвы, преданной женой. Твои мысли никого не интересуют,» — учила меня мама. Она говорила так не со зла. Мама лишь объясняла, как могут выжить женщина в рядах мафии. Какими бы королева нас не показывали в книгах и фильмах, на деле мы были трофеями и инкубаторами. Изредка, как в случае с моими родителями, мужья хотя бы уважали своих жен.О любви нам запрещено мечтать.

Думаю, в какой-то момент я смирилась с таким положением и отлично выполняла свой долг. Даже после смерти Орана. Я надеялась, что его семья с уважением отнесется ко мне и спокойно отпустит, но вместо этого они возненавидели меня, обвинив во всех грехах. В ту ночь, когда я нашла тело мужа, его мать забежала в наш дом с криками. Она влепила мне пощечину при прислуге, что равнялось к публичному позору. Я спокойно держала лицо, пока она вымещала на мне свою ненависть. Ее выплески и рядом не стояли с тем, что делал ее сын, когда мы оставались наедине. Она вырастила монстра и должна была быть готова к тому, что и кончит он соответственно.

Аккуратно, едва заметно, поворачиваю голову в сторону и вижу мать Орана, которая всю церемонию испепеляет меня взглядом. Даже на похоронах сына она выбрала не горевать, а ненавидеть. Брат Орана, Конал, стоящий рядом с ней, пытается не улыбаться слишком сильно, дабы не привлечь на себя лишнее внимание. Думаю, он рад не меньше меня смерти моего мужа. В конце концов, теперь он — наследник. Пусть не радуется раньше времени, принцы в наше время умирают, как скот на бойне.

Конал замечает мой взгляд и ухмыляется. Шепнув что-то матери, он подходит ко мне. Незнающий человек мог бы сказать, что Конал и Оран — близнецы. Они были истинными ирландцами. Рыжие вьющиеся волосы, веснушки и зеленые глаза. Оба долговязые, худые, но тем не менее очень сильные. Их удары в рукопашных боях сбивали с ног самых крепких мужчин.

Одернув себя, поворачиваюсь лицом к могиле Орана, надвигаю темные очки на глаза и наблюдаю за тем, как его гроб укладывают в глубокую яму. Надеюсь, он уже горит в Аду в самом огромном котле. Ненавидеть Орана давно стало привычкой, даже его смерть не избавила меня от нее.

Конал неожиданно вырастает возле меня и подходит чересчур близко, я автоматически превращаюсь в статую и крепче запахиваю полы тренча. Еще одна привычка. Брат Орана ухмыляется мне, протягивает руку и убирает мои волосы с плеча. От него пахнет сыростью и пылью в точности, как в подвалах, где он проводит слишком много времени, пытая людей. У многих людей есть хобби. Например, вязание, спорт, коллекционирование фигурок. У братьев Доэрти любимым занятием были пытки, истязания и убийства. Они знали сотни способов, как причинить людям максимальную боль. Если бы не их высокий статус в иерархии ирландском синдикате, то они бы были отличными наемниками и головорезами. Наклонившись к моему уху, Конал шепчет:

— Могла бы пустить хоть одну слезу по погибшему мужу. Все русские женщины такие холодные, или ты из особого рода ледяных сучек?

Гроб опускают в могилу. Родственники и друзья Орана по одному подходят ближе и кидают по горсти земли в яму. Мы с Коналом поступаем так же. Когда рабочие начинают закапывать могилу, мы отступаем назад.

— Ты тоже не выглядишь особо опечаленным, — констатирую я, оглядываясь по сторонам в поисках родителей.

Мой отец — казначей «Братвы», он один из приближенных к нашему пахану Владимиру. Папа не был рад, когда ее четырнадцатилетнюю дочь решили выдать замуж за одного из заклятых врагов. Браки по договору — привычное дело в синдикатах. Родственные связи — гарантия мира, пусть и хрупкая, как была у нас с Ораном. У самого Владимира дочери были уже выданы замуж за нужных людей по такому же принципу, и папе пришлось одобрить мой брак. Я видела, как он не хотел отдавать единственного живого ребенка своему врагу, и была благодарна ему. Пыталась не подводить его четыре с половиной года до самой смерти Орана. Когда я уйду с кладбища, не знаю, продлится ли мир хотя бы сутки. Боюсь, улицы Чикаго вновь будут залиты кровью наших солдат.

— Я погоревал, а потом вспомнил, что мне достанутся все побрякушки Орана, ты в том числе. Нам же так нравится играть, — Конал грубо проводит пальцами по моей щеке, и я не могу удержаться от порыва отпрянуть. — Правда придется немного подождать. Все сошли с ума от горя и действительно верят, что ты причастна к смерти брата.

Конал заливается смехом, но ни один человек не смотрит осуждающе на него. Он мужчина у власти, и никто не имеет права его упрекнуть. К сожалению, Конал не врет. Он вполне может запросить меня себе, раз я не родила ребенка от Орана. Я могу стать чертовым пунктом в наследстве своего мужа.

— Аврора! — неожиданно до меня доносится голос матери, как обычно спокойный и мягкий.

Мама, словно величественный лебедь, проплывает по тропинкам кладбища. Она чудесно выглядит в черном строгом платье, пальто и туфлях на гигантской шпильке. Ее золотистые волосы, завитые в упругие локоны, подпрыгивают, бедра плавно покачиваются. Мама, родив двоих детей, в свои сорок пять выглядит невероятно. Ее появление — еще один лучик света на похоронах.

Мама подходит ко мне и коротко кивает Коналу в качестве приветствия. Она не решается пожать ему руку, как делают на похоронах родственники. Мама может хорошо притворяться, но во всех ирландцах она видит лишь убийц сына и родного брата.

— Здравствуй, Конал, — говорит она. — Прими мои соболезнования. Нам будет не хватать Орана.

Ее слова звучат убедительно, и я не могу представить, сколько понадобится мне лет, чтобы я могла так же убедительно играть.

— Я заберу Аврору к нам, — объявляет мама. — Мой муж неважно себя чувствует, ему будет приятно, если Аврора навестит его.

Мои глаза удивленно расширяются. Я видела папу вчера, и он был в полном порядке.

— Разумеется, Ирина, — насмехается Конал. — Семья превыше всего.

Прежде, чем уйти, он вновь прикасается к моим волосам. Мама дожидается, пока Конал отдаляется от нас на достаточное расстояние, и утаскивает меня в сторону выхода с кладбища. Ее хватка на моем плече чересчур сильная, и я напрягаюсь.

— Мама, что с папой? — спрашиваю я, стараясь держать голос ровным.

Мама не ругает меня за эмоции, но все же советует всегда держать их под контролем.

— Не сейчас, Аврора, — отрезает мама, продолжая подталкивать меня вперед.

На парковке нас ждет конвой наших солдат и мой старый телохранитель. Кирилл после моего замужество вынужден был передать свои обязанности ирландцу, который обращался со мной так, словно я была не более, чем мешком с дерьмом. Увидев меня, мой старый друг на секунду улыбается, а затем, вернув лицу серьезность, кивает и открывает нам с мамой пассажирскую дверь автомобиля. Оказавшись среди своих, я наконец-то выдыхаю.

***

До своего замужества никогда не замечала, как вкусно пахнет наш особняк в Линкольн-парке. Корицей и яблоками. Аромат такой же теплый, как интерьер дома. Стены большинства комнат покрашены в песочные оттенки, мебель, выбранная мамой, плюшевая и мягкая, на кухне много уютных деревянных деталей. Я уже не говорю про задний дворик с бассейном и патио с камином. Если бы к нам приходили гости, они вряд ли бы поверили, что здесь живут мафиози. Конечно, если спуститься в подвал, то можно ощутить кровь, смерть и ужас, но в отличие от нашего дома, у Орана так пахло везде. Стены были пропитаны тем же гнусным ароматом, что и душа его владельца.

По пути домой мама не произнесла ни слова, и я не стала ее тревожить. Она спасла меня, забрав с кладбища, и я достаточно благодарна и сообразительна, чтобы помалкивать. Когда мы ехали, я думала, что дома будет тихо, возможно, зайдет семейный врач, чтобы навестить отца, но уже у ворот стало понятно, что что-то не так. Когда личная охрана Владимира встретила нас у порога, я подумала, что приговор мне вынесут не ирландцы, а мои собственные «братья» и «сестры».

Дюжина солдат без лишних слов провожает нас с мамой на второй этаж в библиотеку, нередко служившую переговорной комнатой. Именно здесь был заключен договор о нашем с Ораном браке, когда мне было тринадцать лет. Сотни фолиантов скрывают тайники с оружием, деньгами и компроматом. Ежедневно комната проверяется на жучки, чтобы федералы или кто-то из наших врагов не подслушали то, чего им знать не положено. На мое удивление мы находим отца, вполне здорового, разговаривающего с Владимиром. Как только мы с мамой заходим, вся охрана покидает библиотеку, и мы остаемся вчетвером.

Отец за последние полгода заметно постарел. Не знаю, было ли дело в моем замужестве или в чем-то другом. Папа в пятьдесят лет сохраняет хорошую физическую форму, но у глаз и на лбу появились глубокие полосы морщин, а когда-то темные волосы окончательно стали серебристыми. Он и Владимир одеты в черные костюмы-тройки с черными рубашками и галстуками. Они встают, приветствуя нас. Владимир стал совсем худым, щеки глубоко впали, а тело похоже на скелет. Со временем он стал оправдывать свое прозвище — Кощей. Пахан первым подходит ко мне и трижды целует меня в щеки.

— Здравствуй, дитя, — здоровается он на русском языке. Дома иностранные языки под запретом, считается, что мы должны помнить, откуда пришли.

Владимира окружает аура власти, и я смиренно опускаю взгляд. На самом деле, он мой крестный отец, но не могу сказать, что я не боюсь его. Как минимум, это было бы глупо. Страх — то, на чем держится власть. Но Владимир не безрассудно жесток, он разумен и справедлив настолько, насколько возможно.

Мама присаживается рядом с отцом, а я занимаю место напротив. Это не семейное собрание. Мне кажется, что сейчас меня поведут на плаху. Лица всех троих напряжены, и я чувствую, как по спине стекает струйка пота. Сжав ладони в кулаки, жду, кто объявит приговор.

— Аврора, — начинает отец, — мы связались с нашим человеком из ирландцев, и…

Его голос надламывается, а мама вдруг всхлипывает. Их проявление чувств при нашем пахане застает меня врасплох, от удивления мои глаза расширяются. В глазах мамы скапливаются слезы, но она быстро их смахивает. Владимир по-дружески сжимает плечи моих родителей и подается вперед.

— Дорогая, боюсь, новости неутешительны, — медленно, давая мне время на осознание, произносит он. — Мать Орана убедила всех, что ты причастна к убийству мужа. Мы знаем, что это не так, но защитить тебя от их ярости не в наших силах. Если она наступят, то начнется война. Мы не можем просто забрать тебя, как бы мне ни было противно это признавать.

Комок желчи подкатывает к горлу. Этого я и боялась. Меня продали годы назад, и вернуться я не смогу. Хочу кричать, молить Владимира, который говорил, что любит меня как родную дочь, чтобы он пощадил меня и позволил остаться, но я продолжаю молчать. Крик ничего мне не даст, только ухудшит мое положение. Они вышвырнут меня на улицу или просто отдадут Коналу.

— Но твоя мать кое-что придумала, и мы уже обо всем договорились, — вдруг встревает отец. В его глазах читается надежда, и я ухватываюсь за нее. — Этот договор спасет тебя, Аврора.

Сглотнув ком, вставший поперек горла, тихо спрашиваю:

— Что мне придется сделать?

Все трое переглядываются, и Владимир решает озвучить решение, которое, по их мнению, спасет меня:

— Ты выйдешь замуж еще раз.

О Боже мой, только не Конал, прошу… Бог, если ты меня слышишь, пощади, не отдавай меня ему!

— Несколько лет назад мы помогли одному нашему союзнику спасти его невесту и разобраться с организацией, которая терроризировала его семью многие годы, — неожиданно подает голос мама. Никогда не слышала, чтобы она так уверенно говорила при Владимире. — Я вспомнила об этом и обратилась к его брату. Он согласился помочь.

— И это…? — неуверенно уточняю я.

Родители тяжело вздыхают и отводят взгляды. Неужели есть кто-то хуже, чем ирландцы? Итальянцы? Кто-то из наемников? Из Триады?

— Ты выйдешь замуж за Гидеона Кинга, — заканчивает Владимир.