Оборотни Сирхаалана. Дамхан

Неда Гиал (2024)

Дамхан — оборотень, живущий неподалёку от глухих деревенек и защищающий их от нечисти, согласно древнему уговору. Найда — сиротка, подкинутая зимней ночью на чужой порог. Однажды, «благодаря» людской подлости, их судьбы переплетаются.

Глава 3: Волки

Начало травня¹ — чудная пора! Дни уже стали совсем тёплыми, но по ночам всё ещё возвращается приятная прохлада. Не то, что в разгар лета, когда даже над болотами днём царит удушающая жара. Со зверьем лесным, опять-таки, раздолье: после голодного зимнего времени хищники успевают отъестся и обходят людей стороной. Самое время собирать весенние грибы да молодые побеги папоротника для заготовок. За грибами-ягодами ходили обыкновенно девчата и совсем юные мальчишки. Ходили стайками, стараясь не разбредаться — и веселее, и безопаснее, если что. Вот и нынешний первый день травня ничем не отличался от предыдущих, разве что за сморчками да папоротником в этот раз отправились только девушки, мальцам же нашлись другие занятия. Денек выдался погожий, солнышко припекало, лес полнился пением птиц и прочими деловитыми шорохами мелкого лесного зверья. Найда наклонилась срезать небольшой сморчок, выглядывавший из мха.

— А ты-то что за нами увязалась? — вдруг резко окликнула ее Глаша. — Иди подальше куда-нибудь, — она махнула рукой в сторону особо густого ельника, — а то нечисть еще какая-нибудь к тебе пристанет, да к нам привяжется.

Найда безропотно побрела в другую сторону — ей было не привыкать, что ее сторонились. При сборах всякой всячины она всегда держалась чуть поодаль от остальных. Однако совсем прочь ее обыкновенно не гнали.

— Послали же боги сестрицу, — язвительно сказала Глашка под хихиканье остальных девиц.

Городской жених намедни прислал подарков, и ей в кои-то веки удалось оказаться в центре внимания — кому ж не охота поглядеть на разные девчачьи дивности? Девушка купалась в лучах славы, щебеча о женихе, о предстоящей свадьбе, о городе, куда заберет ее будущий муж и где она будет важной купчихой. И портить этот момент чуднóй сестрицей, на которую остальные нет-нет да косились, совершенно не хотелось.

Найда чуть боязливо пробиралась сквозь частый лесок. Из-за того, что деревья росли здесь погуще, в эту сторону обыкновенно не ходили, а потому и тропинок почти не было. Поначалу она оглядывалась на каждый шорох — без постоянного щебетания остальных девушек было непривычно. До нее всё еще доносились взрывы заливистого смеха — вместе-то весело — но с каждым шагом они удалялись все дальше, а совсем одной в лесу было всё-таки не по себе. Но постепенно она увлеклась: тут сморчок, здесь любопытная беличья мордочка, там красивая бабочка, чуть дальше уморительно-важная жабка вылезла на моховую кочку, ещё дальше лужица, в которой так и кишит живность. И всем можно полюбоваться, и никто не кричит почем зря, не бранится, что даром время теряешь. В нехоженности леса имелась и своя выгода — чем дальше углублялась в него Найда, тем больше становилось сморчков, и вскоре она и вовсе позабыла об осторожности.

Набрав где-то с треть корзинки, девушка набрела на небольшую полянку и замерла в изумлённом восхищении. Большую часть прогалины занимало поваленное дерево, по бокам сплошь заросшее вешенками — их с лихвой хватило бы наполнить корзинку. Но поразило ее не это. Верхняя часть ствола была вся сплошь покрыта небольшими алыми чашечками, практически сиявшими в солнечных лучах. Это тоже были грибы, обыкновенно называемые бабушкиными ушками, но Найда знала и другое название, как-то подслушав разговор отчима с мачехой. Тот, смеясь, рассказывал жене, что городские величали эти грибы эльфийскими чашами, да еще — вот чудные — использовали их для украшения стола при праздничных трапезах. Девушке название, напротив, понравилось — было в нём что-то волшебное. Да и чашечки грибов — внутри алые, а снаружи словно бы позолоченные — действительно напоминали изящную утварь. Как раз такая, в её понимании, могла быть сотворена загадочными эльфами. В деревнях эльфийскую чашу использовали на снадобья, кровь останавливать. Найде вдруг впервые подумалось — вот чуднó: алое в цвет крови растение, её же, кровь, и останавливает. В более голодные годы бабушкины ушки могли пустить и на еду, впрочем в самую последнюю очередь — на вкус они были так себе. К тому же, торговля с городскими не ограничивалась только шелками. Если тем нравится украшать яркими грибами стол и они готовы за это платить, то почему бы и нет? Вот только росли эльфийские чаши поздней зимой или совсем ранней весной — позднее середины берзеня их было уже днём с огнём не сыскать. Откуда же взялась целая полянка в начале травня? На прогалинке, чуть притопленной в низине, было прохладнее, но не настолько же!

Найда осторожно подобралась поближе, вскарабкалась по стволу и присела на него, чуть пониже края алого ковра. Восхищённо провела пальцем по ободку одной из эльфийских чаш — такую красоту даже срезать жаль! Крепенькие, спелые… Девушка мечтательно вздохнула: вот бы на шелку такое изобразить! Алые эльфийские чашечки, зеленоватый, поросший мхом ствол, с причудливо растопыренными корнями — будто узловатые пальцы лешего. Разноцветные бабочки, порхающие в лучиках солнца, пробивавшихся сквозь кроны деревьев. Да не выткать, а прямо так… красками по белому полю! Вот только рисовать ей не давали, чуть что — мачеха сразу в крик, что она их со свету сжить хочет. Найда ещё какое-то время полюбовалась на алые чашечки, а потом с грустным вздохом всё-таки начала срезать некоторые из них, покрепче — отчим собирался отвезти Глашкиному жениху ответные подарки, как раз сгодится. Быть может и мачеха поласковее отнесётся, если она принесёт такую нежданную красоту домой. Хоть и вряд ли…

Когда сморчки уже почти полностью скрылись под алыми чашами, Найда вдруг услышала душераздирающие крики. От неожиданности она чуть не опрокинула корзинку и, поймав в последнее мгновение, судорожно вцепилась в неё. Снова раздались крики и визг — ещё более душераздирающие, но они были так далеко, что слов за ними было не разобрать. Ей бы спрятаться и затихариться, но она почему-то вместо этого подорвалась и со всего духу бросилась обратно к деревне. Прямиком в сторону криков. Впрочем, до «развилки», где Глашка услала её прочь ей добежать не удалось. Буквально из ниоткуда ей под ноги бросилось что-то мохнатое, и она покатилась кубарем, остановившись лишь у корней поваленного дерева, образовывавших своеобразный шалаш. Корзинка опрокинулась, грибы раскатились коричнево-алой кляксой. Найда ойкнула и принялась было судорожно собирать их обратно, как вдруг в ужасе замерла. Со стороны, куда ушли сестрица с подружками, с выпученными глазами и вопя, будто их резал кто, бежали девицы, а их гигантскими скачками настигал огромный волк. Девушка по какому-то наитию бросилась под защиту корней и присела, от души надеясь, что волк её не заметил и не почует. В следующее мгновение она и сама чуть не завопила от неожиданности — в проёме между свисающими корнями появился мéньший аранея и принялся поспешно выплетать занавесь, закрывая вход. Мимо протопали вопящие девицы, каким-то чудом не пропустив поворот к деревне, следом послышалось тяжёлое дыхание преследующего их зверя, вот он добежал до развилки и тоже развернулся к деревне… остановился… шумно потянул носом… Мéньший затих где-то в углу рядом с чуть колыхавшейся паутиной. Найда чуть поёжилась: выплетенная им занавесь вышла похожей на шелковые полотна ткавшиеся в деревне, но совсем тонкой и полупрозрачной, вряд ли она могла полностью скрыть её за собой. Зверь тем временем, судя по звукам, топтался на месте и обнюхивал землю вокруг себя. Несколько мучительно долгих мгновений девушка сидела затаив дыхание, надеясь, что пронесёт, как вдруг лобастая морда возникла прямо перед паутиной — тварь неслышно подкралась совсем близко. Найда в ужасе зажала рот руками, чтобы не заорать — хотя, казалось бы, какая теперь уже разница? Сквозь колыхания полупрозрачной ткани, волк, казалось, смотрел прямо на неё каким-то очень нехорошим взглядом. Девушка похолодела, осознав, что взгляд этот был совсем не звериным. Тварь снова принюхалась, не сводя с неё глаз, Найда изнывала от страха — лучше бы уж кинулся уже, если видит. Однако вместо этого волкодлак уткнулся носом в землю и принялся вдумчиво внюхиваться в её следы, рассыпанные грибы и корзинку, о которой она успела позабыть. Внимательно всё исследовав, зверь снова вернулся к паутине и понюхал её краешек, сморщил нос и хотел было сунуться дальше, но тут мéньший выскочил из своего убежища, по ту сторону занавеси, и преградил ему вход, растопырившись и распушившись. Волкодлак от неожиданности недовольно взрыкнул и попятился, но отступать и не подумал. Какое-то время он присматривался и принюхивался чуть поодаль, а потом снова решительно направился к занавеси, однако паук не дремал. Куда бы не сунулась морда зверя, он оказывался там и растопыривался пуще прежнего, а когда раздражённый волкодлак клацнул на него зубами, угрожающе застрекотал и выразительно пошевелил жвалами. Зверь снова отпрыгнул подальше от занавеси и глухо заворчал.

Какое-то время волкодлак ещё попринюхивался с безопасного расстояния, и наконец, напоследок снова глянув Найде прямо в глаза человечьим взглядом, с независимым видом потрусил прочь — мол, не очень-то и хотелось. На самом деле он просто решил не связываться с Хозяином Расселины. Мелкого-то он, может, и задерёт, да вот только араней этого так не оставит. К тому же, кто его знает, что там на самом деле за переливчатой занавесью? Точно ли человек, чьи следы вели к поваленному дереву или что другое? Вопреки тому, что показалось Найде, оборотень её за занавесью не увидел. Полотно, вытканное служками самого Хозяина Расселины, надёжно скрывало от глаз нечисти и ей подобных. Впрочем — волкодлак с чувством зевнул и осклабился, сворачивая с тропинки — если за переливчатым пологом действительно та девица, чьи следы так вкусно пахнут, то долго она не высидит — побежит к своим. Да и мéньшему когда-нибудь надоест её сторожить. Зверь залег в кустах и приготовился ждать. Вот только почему запах такой знакомый?

Найда посидела ещё какое-то время, настороженно прислушиваясь: и выходить было боязно, и оставаться тоже — а ну как волкодлак вернется и больше не даст себя отогнать! Или ещё хуже — вдруг он там не один! В лесу вроде бы всё стихло, снова послышалось замолкнувшее было пение птиц, и девушка наконец решилась выглянуть из своего убежища. Однако едва она потянулась к полупрозрачной занавеси, как мéньший, до этого мирно сидевший у входа, снова растопырился и преградил ей путь. Найда испуганно вжалась обратно, у нее промелькнула шальная мысль — а вдруг он её защищал только потому, что считал своей добычей? Впрочем, как только она забилась обратно, паук тут же успокоился и снова засел у входа.

В деревне тем временем начался переполох — из без малого полторы дюжины девиц, отправившихся в лес, назад — испуганная до невменяемости — прибежала только дюжина, и то разными дорожками, кто-то аж напролом через колючий кустарник продрался. Осипшие от криков и ужаса девушки никак не могли внятно объяснить, что случилось. Лишь с трудом удалось их хоть немного успокоить и выяснить что к чему. Судя по их словам, волков было несколько, но на большую стаю не похоже, может и получится отогнать. Мужики по-крепче подхватили колья да рогатины и побежали в лес. Зверь, лежавший у тропинки, забуравился поглубже в кусты. Одно дело девок с корзинками гонять, другое дело десяток, а то и поболее, злых мужиков с кольём. Заслышав топот и крики мужчин, спешивших в лес, Найда встрепенулась и хотела было вылезти из своего прибежища, но мéньший снова её не пустил. Причём, если в первый раз он просто растопырился, загораживая проход, то сейчас распушился как-то особенно грозно и застрекотал, как на волкодлака. Девушка поспешно забилась обратно, ей стало по-настоящему страшно — вдруг он действительно больше её никогда не выпустит?

К тому времени, как мужики добежали до полянки, где на девчат напали, о произошедшем напоминали только примятая трава, раскиданные корзинки и лужицы крови там и сям. Ни волков, ни пропавших девиц нигде было не видать. Мужики осматривали поляну, пытаясь понять, куда именно звери могли потащить свою добычу, но, как ни странно, следов именно волочения на земле практически не было. Для волка и подросток, не то что взрослый, был уже слишком тяжёл, не могли же они девушек в пасти уволочь? Нечай заполошно бегал по поляне кругами, рвал на себе волосы и заунывно стенал. У него не вернулось две дочки, и одной из не вернувшихся была Глашка, которую он уже успел так выгодно сосватать! А тут на тебе!! Прочие мужики морщились и грубо отпихивали его — он мешался и путал и без того путанные следы.

— Да заткнись ты уже! — не выдержал бондарь, чья дочь тоже была в числе пропавших.

Нечай бросил на него злобный взгляд и хотел было огрызнуться, но передумал, когда и остальные согласно заворчали. В наступившей тишине все отчётливо услышали тихий тоненький вой, доносившийся непонятно откуда. Мужики заозирались, прислушиваясь. Наконец один догадался поднять голову: на дереве у края поляны сидела дочь бывшей тётки Найды, судорожно вцепившись в ствол, зажмурившись и монотонно подвывая от ужаса. Забраться высоко ей не удалось, и она сидела на нижней ветви, поджав ноги. Ствол под ней был испещрён следами от когтей, видимо волки настойчиво пытались достать столь заманчиво близкую добычу. С большим трудом девушку удалось отцепить и снять с дерева, провозились с ней немерено, на вопросы она не отвечала, лишь дрожала и плакала. Руки-ноги исцарапаны, ногти сорваны, на лодыжке — следы зубов. Видимо, один волк таки допрыгнул, но стащить с дерева, к счастью, не смог. Скорняка и ещё одного мужика послали отвести девушку обратно в деревню; первого — с глаз долой, второго — для надёжности. Остальные же продолжили поиски. Прочесав ближайший лес, они вернулись в деревню засветло, не солоно хлебавши.

Найда просидела в своём укрытии весь день. Она слышала, как отчим с товарищем несли обратно найденную девушку, и как позже возвращались остальные, но восьминогий страж оба раза снова заграждал ей выход. Лишь когда в лесу уже начало смеркаться, он вдруг встрепенулся и пошуршав туда-сюда стянул занавесь вниз. Девушка пару мгновений поколебалась, не веря, что наконец свободна, потом всё-таки приподнялась и, аккуратно переступив мерцающее в полутьме полотно, выбралась из заросли корней. Распрямившись за пределами убежища она чуть охнула — за день сидения скрючившись в три погибели всё тело затекло — и настороженно огляделась, поблизости вроде бы никого не было и лес выглядел спокойным, но следовало поторопиться. С наступлением темноты и волкодлаки могут вернуться, и ещё какая нечисть пожаловать на запах человека, полакомиться. Найда споткнулась о корзинку, по-прежнему валявшуюся на тропинке, и спохватилась — надо грибы собрать! Часть эльфийских чаш была безнадёжно испорчена при падении, но некоторые выглядели ещё вполне товарно. Девушка принялась собирать уцелевшие грибы, откидывая в сторону помятые и сломанные. Мéньший аранея суетился рядом, явно пытаясь её поторопить, да Найда и сама понимала, что глупо в этой ситуации копаться с грибами, но страх перед мачехой, которая несомненно будет разъярена пустой корзинкой, всё-таки пересилил. Собрав всё что можно было, девушка заспешила к тропинке, ведущей в деревню. На «развилке» она на пару мгновений остановилась, настороженно озираясь, мéньший вырвался вперёд и засеменил по дорожке, девушка побежала вслед за ним. На границе леса служка аранея метнулся куда-то в сторону и исчез в траве, а Найда во весь дух бросилась бежать к деревне.

Лежавший у тропинки зверь проводил её взглядом, поднялся, со вкусом потянулся и вышел из кустов. Если бы девушка обернулась, то увидела бы горящие уголья глаз, пристально глядящие ей вслед. Он узнал её… без примеси запашков аранеева отродья вспомнить её запах не составило труда. Давно это было. Волкодлак встряхнулся и лес вдруг огласился коротким насмешливым воем — привет деревенским. Откуда-то издалека откликнулись сородичи. Зверь неспешно потрусил но направлению к ним — вечером селяне точно не сунутся в лес, можно было не торопиться. Да и девчонка ещё наверняка ужасов понарасскажет.

Хорошо, что её не было там, с остальными…

* * *

Когда Найда вбежала на центральную площадь, где до сих пор толпились топовчане, взбудораженные произошедшим, на нее уставились как на выходца с того света. Прощальный волчий вой поблизости от деревни слышали все, и после увиденного на полянке уже совершенно не ожидали, что спасся кто-то ещё. Жена скорняка, до этого заламывающая руки, оплакивая дочерей, бросилась на неё.

— Ты??? — взвыла она не хуже волкодлака, — ты жива? — и не дожидаясь ответа обвиняюще ткнула в неё пальцем. — Это ты накликала беду!

Спорить с мачехой было бесполезно, скорее даже опасно, но столь несправедливое обвинение пересилило здравый смысл, да и селяне с кольем как-то недобро коситься стали.

— Меня и рядом-то не было! — выпалила Найда.

— Вот я ж тебя… — ещё больше взъярилась мачеха.

— Да уймись ты! — прикрикнул на неё бондарь.

У него в семье дочка была только одна — младшенькая, солнце в оконце. Потерять её вот так…

— Где ты была? — сурово спросил он сиротку, невольно припомнив всё, что о ней болтали ещё лет десять назад.

— Глашка меня прогнала, — робко ответила Найда, стушевавшись под его пристальным грозным взглядом. — Я и пошла в другую сторону. Сморчки собирала, бабушкины ушки вон нашла… ей на приданое, — она приподняла корзинку, но бондарь лишь мельком скользнул по ней взглядом.

— И что же, так далеко ушла, что и криков не слышала? — недоверчиво спросил он.

— Слышала, — возразила девушка, — и обратно к деревне побежала… а там… — она прервалась, от жутких воспоминаний перехватило горло.

— Что?! — не унимался бондарь.

Найда опустила голову и едва слышно ответила:

— Волкодлак…

По площади пронёсся вздох ужаса. До сих пор селяне считали, что на девчат напали волки. Случалось такое редко, да и, как правило, не поздней весной или летом, а ближе к зиме. Да и не посреди бела дня опять же… Но всё-таки о волкодлаках никто думать не хотел.

— Да врёт она всё! — вдруг завопила её бывшая тётка. — Да откуда ей знать-то?

Прочие селяне как-то разом вспомнили, что на ноге её дочери красовался чёткий отпечаток зубов. Зверь прокусил до крови. Если напали волки — то нестрашно, а вот если волкодлак… Бондарь повернулся обратно к Найде, в пристальном взгляде застыл немой вопрос.

— Он гнался за другими… — пробормотала девушка, — а я успела спрятаться, он меня и не нашёл…

— А с чего ты взяла, что волкодлак, а не волк? — продолжал допытываться бондарь.

Найда окончательно смутилась, некстати припомнив, что мéньший аранея защищал её и от деревенских, как от врагов. Вряд ли стоит его упоминать, да и не поверит никто. Кто она такая, чтобы служкам аранея охранять её от нечисти, да ещё когда сам Хозяин Расселины деревню защищать отказался? А если рассказать, умолчав про него, то кто поверит, что волкодлак смотрел на неё в упор, а потом просто так ушёл? Тогда уж точно объявят ведьминским отродьем и прибьют! Найда тоскливо подумала, что ей, пожалуй, вообще возвращаться не стоило, никто бы и не хватился… было бы куда бежать…

— Глаза… — наконец всё же прошептала она.

— Гляньте на неё! — снова взвилась тётка, — Ты как их рассмотрела-то? Брешет как дышит! — продолжила она, обращаясь уже к остальным. — Или может ты их сама и привадила, оттого и знаешь?

Тётка говорила нарочито громко и издевательски, но Найда вдруг поняла, что женщина отчаянно трусит. Оно и понятно — если это был волкодлак, то родная дочь вскорости может обратиться. А значит соседи потребуют разобраться с ней уже сейчас, пока это возможно. С одной стороны — как на такое решиться? А с другой — опять-таки боязно. Новообращённый волкодлак в первую очередь раздерёт именно своих, потому как те будут ближе всего. А вот бондарь наоборот неожиданно ей поверил. Ему по молодости довелось столкнуться с волкодлаком, сопровождая обоз в город. К людям зверь не сунулся, предпочёл наблюдать издалека, но его взгляд мужчина запомнил на всю жизнь. Вот уж что действительно и за полверсты разглядишь, и ни с чем не перепутаешь.

— Так, — развернулся он к остальным, — расходитесь по домам, избы на ночь заприте. А ты, — веско сказал он, обращаясь к мужу тётки, решив не связываться со вздорной бабёнкой, — дочь на ночь в подполе запри, целее будете.

Тётка собиралась было снова что-то сказать, но под мрачным взглядом бондаря осеклась.

— Завтра продолжим поиски, — добавил он, с презрением взглянув на старосту, которого винил в произошедшем, и первым подал пример, тяжёлой поступью направившись к своем дому.

Топовчане, чуть помедлив, тоже начали расходиться, настороженно прислушиваясь: если это действительно были волкодлаки и они уже подошли так близко к деревне — жди ночных гостей.

Найда поплелась вслед за скорняком с женой, хоть её никто с собой не звал и она подозревала, что мачеха вообще с удовольствием прогнала бы её обратно в лес. Корзина оттягивала руки, после всего пережитого резко накатила усталость, и она едва переставляла ноги. Вместе с усталостью пришло равнодушие, она вполуха слушала, как мачеха убивается по Глашке, но как-то не задумывалась, что именно это значило. Осознание пришло позже, когда она вслед за родителями переступила порог дома. В светлице их ждали лишь две испуганные сестрицы, остававшиеся помогать матери по хозяйству — ни Глашки, ни Дашки дома не было. Сёстры с суеверным ужасом уставились на приёмыша: когда выяснилось, что на девушек в лесу напала стая, и Глафира с Дарьей пропали, про Найду в семье скорняка поначалу никто и не вспомнил. А вспомнив, как и все, решили, что и её тоже задрали волки. Найда поставила корзинку у ближайшей скамьи, чуть растерянно глядя на уже не нужное никому «приданое». От лёгкого стука корзинки об пол мачеха словно бы очнулась и тоже воззрилась на алые чаши бабушкиных ушек. «На приданое… для Глашки» — прозвучало у неё в голове голосом Найды, и она окончательно взбеленилась. Схватила корзинку и швырнула её в падчерицу, бросилась на неё следом, выдрать патлы, но та закрылась руками и выскользнула из избы. Преследовать её разъярённая женщина не стала, вместо этого обратив свою ярость на рассыпавшиеся грибы. С особым остервенением она топтала эльфийские чаши, невесть зачем спасённые Найдой. Топтала до тех пор, пока они не превратились в багряную кашицу и не стало казаться, что в комнате кого-то зарезали. «Лучше б волкодлаки её задрали!» — с ненавистью подумала она. — «Ну ничего! Со свету сживу мерзавку!» Буйство закончилось так же резко, как и началось, уступив место горю, жена скорняка осела на скамью и снова заревела в голос.

Найда забежала в подпол и спряталась в темноте за одним из ларей. Какое-то время опасливо выглядывала, ожидая, что мачеха ворвётся вслед за ней, чтобы продолжить взбучку, но та так и не появилась. Девушка почувствовала, как её мелко-мелко затрясло, словно от холода. Она села на пол и обхватила колени руками, пытаясь унять дрожь. Какой-то час тому назад, волкодлаки казались самым ужасным, что могло произойти, а теперь мачеха вернулась на своё законное место непрерывного кошмара всей её жизни. Найда уткнулась лицом в колени: ей бы выплакаться да успокоиться, но дрожь не проходила, а слёзы так и не шли. Сколько она себя помнила, ей говорили, что она бисово отродье, на ней порча, и что она одним своим присутствием может навлечь беду. Она воспринимала это как само собой разумеющееся, не вдумываясь. Да и не происходило до сих пор ничего. А вот теперь… что если она и вправду виновата? Но как? Бывшая тётка и раньше чуть ли не плевалась вслед, а тут и вовсе взбеленилась, на пару с мачехой. Того и гляди тоже кинется. Отчим говорил ей, что сначала её подкинули другой семье, как раз той самой тётки. И после этого на ту семью обрушилось одно несчастье за другим — приёмная мать сошла с ума, отец погиб, баба с дедой тоже. И, мол, всё из-за её — Найды — порченной сущности. Обычно это припоминалось, когда её в очередной раз «учили разуму», называя неблагодарной и внушая, что старая семья от неё отказалась, побоялась, а они приютили сиротку, потому как не по людски это ребёнка в болото выбрасывать. И поэтому она теперь им по гроб жизни обязана! Это она тоже, как правило, воспринимала как должное, но иногда дивилась. Если она действительно привлекает беду да лихо, отчего ж они не побоялись её взять? Если в той семье четверо взрослых погибло к её четвёртому лету, то как отчим решился привести такое отродье в дом? А ну как собственные дочери начали бы мереть как в голодный год? Иногда, Найда наоборот мстительно думала, что лучше бы её действительно ребёнком на болото выкинули. Тогда бы она точно стала нечистью, сильной и злой, и пришла бы отомстить всем обидчикам! Девушка зябко поёжилась: что если домечталась? Говорят же, что можно проклясть так, что человек окочурится. А проклятие же тоже просто пожелание, зачастую просто в сердцах. Найда снова припомнила бывшую тётку, сколько раз та ей сквозь зубы, походя, сгинуть желала, и опять поёжилась — пожелания словно бы обошли её стороной, вместо этого вернувшись к желавшему, будто в подтверждение того, что не зря от неё избавились. Бывшей семьи она не помнила, разве что какими-то урывками бабу с дедой. Да было ещё одно воспоминание, мимолётное и размытое, о мужчине, будто бы вытаскивающем её из какого-то омута. Но спросить об этом было некого, а когда она пыталась вспомнить сама, то накатывал такой липкий ужас, что она сочла за благо покрепче забыть. Вот только теперь, в черноте ночного подпола, после встречи с волкодлаком и огульных обвинений, воспоминания не преминули накатиться нескончаемым потоком, вываливая из до сих пор наглухо запертых чердаков памяти всё новые и новые детали. Мглистый водоворот, какие-то заунывные вопли, множество странных светящихся глаз, проступивших в той круговерти, худощавое измученное лицо какого-то мужчины, мерзкое ощущение чего-то склизкого рвущегося внутрь. Найда всхлипнула от ужаса, когда ей померещилось, что из мрака проступают те самые чудны́е разномастные глаза. Когда в темноте что-то прошуршало и прыгнуло ей на колени, у парализованной ужасом девушки не осталось даже сил на крик. Мгла взмуркнула и потёрлась о её щёку, и Найда наконец разрыдалась, от облегчения — это была всего лишь одна из их кошек. Если люди её не жаловали, то кошки наоборот, баловали своим вниманием. Кошка потопталась по ней лапками, безостановочно мурча, и наконец уютно устроилась на коленях, продолжая тарахтеть. Найда прижала тёплое тельце к себе, судорожно наглаживая, словно от этого зависела её жизнь, и сама не заметила, как, наконец, успокоилась и уснула.

* * *

Пропавших девиц нашли только через день, версты на три глубже в лес. Если до этого еще оставалась надежда, что на них напали всё-таки не волкодлаки, то представшая глазам искавших картина не оставляла ни малейших сомнений. Зверье просто бы разодрало и полакомилось, а эти ещё и поглумились. Особенно почему-то досталось Глаше. Тело, выеденное почти полностью, валялось под кустом, а вот голова венчала небольшое деревце. Слегка погрызенные руки и ноги были нанизаны на ветви того же дерева, так что казалось, будто девушка в зелёном платье приветственно распахнула руки. Чуть пониже головы кровавыми бусами были навертаны кишки, то ли её собственные, то ли подружек. Можно было подумать, что оборотни слышали и поняли её болтовню про скорую свадьбу и поиздевались над этим. Словно подтверждением этому, сестра и подружка лежали по обе стороны, с выеденными животами и грудными клетками, раскрывшимися жуткими бутонами. Младшая дочь скорняка свадебным букетом держала в руках собственную голову, а дочь бондаря — мёртвую ворону. Ошмётки плоти, погрызенные рёбра и остатки внутренностей валялись повсюду, словно волкодлаки в кровавом хмелю носились с ними по всей поляне.

Бондарь потрясённо уставился на эту жуткую картину не в силах отвести взгляд, кто-то более впечатлительный опорожнял желудок в ближайших кустах. Находить задранных зверьем односельчан было не впервой, но это кровавое безумие переходило все мыслимые границы. Бондарь зло сжал кулаки — а все потому, что чертов староста не смог договориться с аранеем! Он обернулся и обменялся долгим взглядом с бывшим дядькой Найды, с не меньшим ужасом глядевшим на непотребство на поляне. Тот посмурнел и отвел взгляд. Оба поняли друг друга без слов: раз это были волкодлаки, то и его дочь может оборотиться. А значит…

Тела привезли в деревню только к вечеру, старались собрать всё до последнего и разделить где чьи внутренности. А ну как перепутаешь и покойницы не успокоятся! На главной площади погоста уже начали складывать крады, ведь и так было ясно, что после двух ночей в лесу с волкодлаками живым не вернется никто. Останки разобрали по домам — омыть, сколько возможно, переложить духогоном, оплакать, как полагается, и подготовить к погребению. Найде пришлось снова затихариться в подполе. Как ни тяжелы и неприятны были эти хлопоты, но позволить проклятому приемышу прикоснуться к останкам дочерей жена скорняка не могла. А ну как откроет дверь на ту сторону, вроде её безумной мамаши, да всех за собой утащит? От горя у женщины начал мутиться рассудок, она уже и сама начала верить побасенкам, которые она рассказывала Найде, что они её взяли уже после того, как её мать съехала с глузду, да к тому же начала путаться, что та мать не была приёмной. Вместе с дочерьми она омывала разрозненные останки студёной колодезной водой, то и дело пускаясь в пространные стенания на тему Глашиной свадьбы, которой теперь уже не суждено было сбыться. Со стороны могло показаться, что её заботило только выгодное замужество дочери, и отчасти так и было. Но за купеческого сына можно ещё было выдать Марью, старшую из оставшихся дочерей, если тот не передумает. А Глаша действительно была её любимицей — первая дочь, выстраданная в муках, выхоженная несмотря на первоначальную худобу и хворобу. Жена скорняка не понаслышке знала каково это, трястись по ночам над младенцем, боясь что вездесущая Баас однажды проведёт костлявой рукой над люлькой и заберёт его к себе. Когда это произошло с соседкой, её вновь накрыло кошмарами о тех днях. Впрочем, подсунуть безутешной и слегка тронувшейся умом матери постылого приёмыша ей это не помешало.

Сама Найда была радёшенька «отлынивать» от этой повинности. Скорби или жалости к сестрицам она не испытывала, скорее облегчение — меньше будет кому её шпынять… хотя мачеха небось с лихвой восполнит. К тому же прикасаться к останкам сестриц ей и самой было боязно, а ну как младшенькая вдруг обернется — она-то почти целая — и задерет? Или Глашка оборотится умертвием каким, и пойдет гоняться, простирая отгрызенные руки? Найда зябко поежилась. К тому же, после того, как тела дочерей принесли из леса, мачеха смотрела совсем уж волком, девушка начала бояться, что та её попросту ненароком прибьёт. Так что лучше уж было сидеть в тёмном погребе, с кошками.

В доме её бывшей приёмной семьи тем временем разыгрывалась своя трагедия. Отец семейства мрачно натачивал топор по-острее — по поверьям возможному оборотню или упырю обязательно нужно было отрубить голову, чтобы не обратился уже мертвец; жене же он наказал принести верёвку покрепче. Та вместо этого валялась у него в ногах, умоляя пощадить дочь, сделать ей амулет из духогона, отвести к волхву, сделать что-нибудь! Только не убивать! Мужчине и самому было погано на душе от одной мысли, что ему предстояло сделать, но деваться было некуда. К волхву надо было вести сразу же, как её нашли. Теперь-то что рыпаться? Не ровен час оборотится — и их загубит, да по деревне пройдёт за кровавой жатвой. А ежели по обращению ещё и своих позовёт… Да и духогон тут не подспорье. Он безотказно действовал против нечисти вроде упырей да всякой погани болотной, а волкодлаки были каким-то особо мерзким племенем — на кого-то из них он действительно действовал, а другим же было как мертвяку припарка, разве что чихнут пару раз да, куражась, разбросают амулеты «против себя».

Доточив, наконец, топор и убедив себя, что оттягивать неизбежное нет смысла, мужик отпихнул цеплявшуюся за него жену, вышел из дома, подперев дверь поленом, чтобы за ним не увязалась, и с тяжёлым сердцем отправился к внешней двери в подпол, в котором была заперта дочь. На пороге он ещё чуть помедлил, собираясь с духом, зажёг лучину и спустился вниз. Девушка забилась в дальний угол и отчаянным взглядом смотрела на отца. Молить о пощаде она даже не пыталась, поняв по выражению его лица, что бесполезно.

— Прости, Воянка, — срывающимся голосом сказал тот, — но ты и сама всё понимаешь… Иди сюда, — добавил он, в руке показалась верёвка.

Девушка не возражала, но и из угла не шла.

— Иди сюда, кому говорю! — уже раздражаясь, повторил мужчина.

Вот же ж дурные бабы, что мать, что дочь. Понятно же, что иначе никак, зачем морочиться? Можно подумать, ему охота это делать! Перехватив веревку покрепче, он медленно направился к ней, рассчитывая её сначала связать потуже и уже потом рубить голову. Дочь продолжала наблюдать за ним отчаянным взглядом, всё больше вжимаясь в спасительный угол, словно надеясь раствориться в нём. Когда отец подошёл совсем близко, она вдруг подскочила, с размаху одела ему на голову бочонок с засоленым папоротником, который успела раскупорить за время сидения в подполе, потом толкнула с какой-то нечеловеческой силой, по крайней мере, так ему со страху померещилось, бросилась к выходу и стремительно взлетела по лесенке. Мужик отшатнулся и налетел на коробá, лучина выпала из его рук и с лёгким шипением погасла, бочонок лопнул и опал деревянными лепестками, по лицу и плечам стекал рассол и сползали кружочки папоротника. Кое как протерев глаза и стряхнув с себя соленья, он поднялся на ноги, нашарил в темноте выпавший из-за пазухи топор и бросился вслед за дочерью. К тому времени, как он вылез из подпола, та была уже далеко — Вояна стремглав неслась по улице, ведущей к воротам, и уже терялась в наступающих сумерках. Остановить её было некому, остальные топовчане разошлись по домам. Правда, ворота, по-хорошему, должны были сторожить, но в эту ночь дураков не нашлось. Мужик поразмыслил, потёр грудь, чуть нывшую от «нечеловеческого» тычка, может, ну её? Если дочь уже начала обращаться, то что он ей сделает? А вот она его сожрёт и не поморщится! Вот только ворота ей по-любому придётся открыть, а значит ночью может пожаловать и что похуже. Недовольно кряхтя, мужик отёр лицо от рассола подолом рубашки и нехотя направился к воротам. Правда, по малодушию, не спешил, чтобы уж точно не застать дочурку у ворот — его собственные внутренности ему пока что ой как дороги! У самых ворот он всё-таки наподдал ходу, удостоверившись, что Вояна уже успела сбежать, а так же внезапно осознав, что сумерки уже почти перетекли в ночную темноту и «что похуже» может решить пожаловать в любой момент. Заперев ворота, он воровато оглянулся — деревня по-прежнему казалась вымершей, а значит никто произошедшего не заметил — и быстрым шагом направился обратно к своему дому.

Дочь его, впрочем, всё еще была у ворот, лишь отбежала чуть в сторону и притаилась в тени деревенского частокола. Бежать в лес ей совершенно не улыбалось — никаких признаков приближающегося обращения она не чувствовала, а значит волкодлаки её попросту порвут. В деревню теперь тоже путь заказан — с тем, что не смог сделать её отец, мигом справится толпа разъяренных мужиков, да и баб, пожалуй. Вояна вдруг вспомнила, что по ту сторону расселины находились две деревни, и в одной из них жил волхв. Наверняка же он сможет помочь! Молодое здоровое тело отчаянно не желало верить в то, что может быть обречено. Вот только как же ей туда добраться? И до деревни, и до волхва… Ведь если по ту сторону расселины прознают, зачем она его ищет, небось тоже колья наточат, да облаву устроят! Да и через расселину идти боязно, и на той стороне — куда она ночью пойдет? Вдруг в тех лесах тоже волкодлаки шастают? Да и без них, мало ли в ночном лесу желающих человечинкой полакомиться!

От отчаяния девушка разразилась тихими злыми рыданиями — везде клин: и тут не останешься, либо ночью кто сожрет, либо селяне поутру облаву устроят, и туда не пойти, сожрет кто-нибудь по дороге. А не дойдешь до волхва вовремя, так и вовсе… она поежилась и посмотрела на темную чащу леса за лугом, на котором с весны по осень выпасали овец и коз. Ей уже начали чудиться жёлтые голодные глаза, нетерпеливо глядящие в сторону деревни, выжидая, пока ее не накроет ночной тьмой. Вояна упрямо тряхнула головой, отгоняя наваждение. Раз уж она сбежала от родных, желавших обезопасить себя и «облегчить её страдания», то надо хотя бы попытаться выжить. А отомстить — неожиданно для неё губы сами расползлись в хищной плотоядной улыбке — она всегда успеет. В следующий миг она испугалась этой мысли и отругала себя, плотоядное ощущение покорно отступило, но в голове занозой засела гаденькая мыслишка: если они даже не попытались ей помочь, то и их жалеть нечего.

Окончательно решившись, Вояна крадущимся шагом направилась вдоль частокола. На тропку к расселине выходила одна из второстепенных дорог с другой стороны деревни. Вечером там было безлюдно, так что ей нужно было лишь незаметно добраться до тропы, а там её уже никто увидеть не сможет. Девушка кралась осторожно, то и дело прислушиваясь, не начался ли в деревне переполох, но все было тихо. Видимо, отец не стал поднимать тревогу, и на том спасибо. Добравшись до заветной тропы, она снова припустила со всех ног. Главное добежать до расселины, её Хозяин обыкновенно защищал деревни от нечисти, а значит к нему в логово волкодлаки вряд ли сунутся.

Расселина возникла перед ней внезапно, преградив путь черным пугающим провалом. Вояна остановилась и перевела дух, где-то должен был быть мостик, по которому в прежние годы бегали за волхвом. Она осторожно подошла к самому краю, размышляя в какой же стороне его искать, как вдруг ущербная луна вышла из облаков и осветила ущелье. Девушка буквально вросла в землю, пораженная увиденным. Расселина была сплошь покрыта паутиной, напоминавшей изысканное кружево вроде того, что отец гостинцем привозил из города. Гигантские полупрозрачные нити серебрились и мерцали в лунном свете и мелодично тренькали, то ли в ответ на легкий ночной ветерок, то ли от того, что по ним шустрило множество странных теней. Вояна чуть поежилась, вспомнив, что и Хозяин Расселины, и его служки — паучье отродье. Вот уж действительно, волкодлаки сюда не сунутся, даже нечисть от такого вида пронимает. Оно и хорошо, можно будет переждать ночь где-нибудь на краю ущелья и уже поутру отправиться искать деревни по ту сторону. Правда оставался вопрос, как разыскать волхва и не навлечь при этом на себя подозрения селян, да и волкодлаки-то могли и днем напасть, кому как не ей этого не знать. Девушка снова поежилась. Впрочем, утро вечера мудренее, может ещё что-то путное в голову придет. Луна высветила и искомый мостик. На счастье, он находился недалеко, лишь пару саженей вправо от приведшей её сюда тропки. Вояна направилась к нему, продолжая разглядывать происходящее в ущелье. Страх никуда не ушёл, но к нему прибавилось любопытство и… восхищение, уж дюже красиво переливалось паучье кружево в лунном свете! Пожалуй, впервые за всю её жизнь у неё возник вопрос, а может зря в Топках так боятся — и, по правде говоря, недолюбливают — Хозяина Расселины? От нечисти защищает, шёлком обеспечивает, и вон какую красоту у себя в «логове» творит…

Дойдя до мостика, девушка ещё раз огляделась, наверху все было тихо и пустынно, ближайший лесок тоже безмолвствовал. Она осторожно ступила на настил, ухватившись за веревочные перила по бокам. Мостик оказался хлипким, доски старыми и местами, похоже, прогнившими, кое-где впереди чернели дыры, где они и вовсе отсутствовали. Однако возвращаться было некуда, поэтому, собрав всю свою волю в кулак, Вояна осторожно двинулась дальше. При каждом шаге мостик раскачивался из стороны в сторону и нехорошо, надрывно, скрипел. Несколько раз доски опасно прогибались под ней, пока наконец одна и вовсе не лопнула, и она ухнула со всей дури по колено в образовавшуюся дыру, ободрав ногу, как нарочно ту, покусанную. На какое-то время девушка замерла, судорожно сжимая в руках веревки перил и боясь пошевелиться, но на этом разрушения мостика закончились, а жители расселины падающие сверху обломки, вроде бы, проигнорировали. Во всяком случае, никакого переполоха внизу не наблюдалось. Как-то отрешённо Вояна отметила про себя, что стала уж больно хорошо видеть в темноте. Луна успела спрятаться за очередное облако, а она продолжала видеть копошение мéньших в расселине в мельчайших деталях. Пожалуй, деталей даже прибавилось. Девушка осторожно высвободила ногу, вдругорядь её ободрав, и направилась дальше, ступая с ещё большей осторожностью, чем раньше.

Достигнув противоположного края ущелья и ступив на твёрдую землю, Вояна с облегчением вздохнула. Первый шаг позади. Так, шаг за шагом, глядишь, всё и образуется. Осталось найти место для ночлега, чтобы и её со стороны не видно было, и сама она в случае чего приближение зверей, людей али нечисти заметила бы. По обе стороны расселины громоздились россыпи огромных валунов, местами чуднó сложенные, будто кто специально постарался. К одному такому сооружению она и направилась: два валуна стояли на попа поодаль от друг друга, а третий, плоский, крышей лежал сверху — авось ей удастся там затаиться. Девушка подошла поближе, настороженно озираясь и прислушиваясь: удобное логово, вполне может быть уже обжито кем-то ещё! Затаив дыхание, чтобы уж совсем не шуметь, она заглянула в тёмную щель между валунами — широкую, ей бы как раз хватило протиснуться — и аж подпрыгнула, услышав какой-то уж очень громкий шорох и странное цокающее топотание. Вояна резко обернулась, как раз вовремя, чтобы увидеть, как с соседней груды валунов спрыгнул огромный, серебрящийся в лунном свете, паук. В следующий момент он вздыбился на добрую сажень вверх, тоже застигнутый этой встречей врасплох, и девушка отчаянно завизжала, успев подумать: «Вот поэтому и боятся!»

* * *

Найда шла к колодцу: мачеха сегодня загоняла приёмыша, требуя наварить больше красок. Приданое для Глаши должно быть пышным, иначе городской жених обидится и откажется брать её замуж! Уже подходя к колодцу, девушка слегка замедлила шаг — рядом с ним стоял давешний путник и чуть насмешливо наблюдал за её приближением.

— А что, красна девица, дашь страннику напиться?

«Да когда ж ты уже напьёшься,» — в сердцах подумала Найда: только его ей сегодня и не хватало, мачеха и так бесится. Однако безропотно поставила вёдра и потянулась к вороту.

Ухватиться за него ей так и не удалось, тот вдруг раскрутился сам, снизу раздался всплеск падающей в воду бадьи, а потом, медленно и надрывно скрипя, словно колодец не обновлялся лет триста, ворот начал заворачивать цепь обратно. Чуднóй путник всё это время смотрел на Найду немигающим взглядом, будто упырь какой, на его губах застыла странная полуулыбка. Девушка занервничала, заозиралась, надеясь, что кто-нибудь пройдёт и заметит неладное, но деревенская улица, как назло, словно вымерла. Ворот тем временем прокрутился до упора и бадья показалось у обода колодца. Найда настороженно приблизилась, вытащила бадью, сняла с крючка резной ковш, зачерпнула воды… Всё вокруг вдруг почернело, завыло-загрохотало, повеяло потусторонним ужасом, который она испытывала, когда пыталась вспомнить своё раннее детство — жизнь до семьи скорняка. Чёртов путник продолжал испытующе смотреть на неё, словно оценивая её реакцию. «Законы гостеприимства святы…,» — будто бы говорил его взгляд. Найда перехватила ковш по-крепче и протянула его загадочному гостю. Путник протянул руку, ухватился за резной бок ковша, их пальцы на мгновение соприкоснулись…

— Сестриииицааа… — Найда похолодела, когда упыриным воем раздался вроде бы и знакомый, но страшно изменённый голос, — дай водиииицыыы…

Она резко обернулась: слева от колодца хромающей походкой приближалась младшая дочь скорняка. Даша выглядела нарядной: яркое платье, приготовленное на Глашину свадьбу, и такие же яркие ленты в косах. Просто загляденье!.. если бы не отгрызенная волкодлаками голова, которую мертвячка держала в руках. Широко распахнутые мутные глаза смотрели прямо на Найду, а рот неестественно растягивался с каждой жалобной мольбой о воде. По какому-то наитию девушка обернулась в другую сторону — справа такой же неловкой мертвяцкой походкой подходила дочь бондаря с мёртвой вороной, сидевшей у неё на плече и таращившейся на растерянную девушку пустыми глазницами. Найда повернулась обратно к путнику, надеясь на помощь уже от него, но его и след простыл, а обе мертвячки медленно, но неотвратимо продолжали приближаться к ней. Девушка бросилась было прочь от колодца, но ей наперерез вдруг метнулось что-то красное. Найда резко затормозила и в следующий миг отпрыгнула обратно, разглядев что преградило ей путь. Перед ней, в аршине от земли, колыхалось умертвие, с Глашкиной головой, руками и ногами, но все это было как-то по отдельности и постоянно дёргалось туда-сюда, как у глиняной куклы на верёвочках. Между ними платьем колыхалось багряное марево. Приглядевшись, Найда с удивлением узнала в нём множество эльфийских чаш, плотно подогнанных друг к другу. «Глашке на приданое…» — вдруг вспомнилось ей. По краям марева чаши были измочалены в жижу, тоже колышущуюся и стекающую вниз тягучими каплями, до ужаса напоминая кровь. Волосы умертвия были растрёпаны, но тем не менее украшены какими-то чудны́ми алыми лентами, Найда отступила ещё на шаг и в ужасе зажала рот, осознав, что это Глашины собственные кишки. Глаза сестрицы были широко распахнуты, даже на выкате, рот широко раскрыт в непрекращающемся крике, непомерно длинный, как у полуденицы, язык вывалился изо рта и его кончик хищно колыхался где-то на уровне груди. Умертвие обвиняюще смотрело на неё: мол, это ты во всём виновата!

Найда в отчаянии оглянулась: «подружки невесты» продолжали приближаться неумолимой мерной поступью мертвяков — пощады ей явно не будет — а чудной путник как исчез, так и с концами. Кому охота вступаться за приёмыша? Да ещё перед нечистью? Вокруг них вдруг возник мглистый смерч, тоже постепенно сжимающий кольцо, среди завихрений тьмы по одному начали зажигаться чудны́е разномастные глаза из её кошмаров, и Найда закричала от ужаса. Мертвячки уже протягивали руки — вот-вот ухватят и начнут драть на куски, как вдруг со всех сторон зашуршали мéньшие аранея. Они окружили девушку плотным кольцом и вызверились на умертвий, заставив тех отступить, впрочем недалеко, сзади уже подпирал колдовской вихрь, вынудивший их снова двинуться к Найде. Тогда кольцо мéньших завертелось вокруг девушки, шелестя сотнями лапок и слившись в один серебристый вирхь, вокруг неё начало появляться полупрозрачное полотно, с каждым кругом поднимаясь всё выше и выше, пока полностью не закрыло её от наступающих упыриц и не срослось над ней куполом. Те подошли вплотную и слепо тыкались в эфемерную преграду, не в силах её пересечь или разорвать. Мглистый вихрь сжался ещё больше, разодрав мертвяков на куски, теперь кружащиеся вместе с ним по кругу, и ещё — уже сминая магическую ткань. Найду словно коконом облепило серебристым полотном, вихрь продолжал неумолимо сжиматься, ломая кости, стискивая грудь, не давая сделать и вдоха… От отчаяния она снова закричала, но из груди вырвался только надрывный сип выдавливаемого воздуха…Она судорожно попыталась сделать ещё хотя бы вдох, чувствуя как хрустят рёбра и глаза вылезают из орбит, и…

Проснулась.

Девушка со всхлипом вскочила, испуганно озираясь. Темнота ночного подпола, казалось, удавливала и Найда ещё несколько раз судорожно, надрывно вдохнула, словно её и в самом деле кто-то душил. Глаза постепенно начали различать смутные очертания предметов — ларей и бочонков, хранившихся в подполе. В узенькое оконце пробивался лунный свет: дело шло к полнолунию и этой ночью луна светила особенно ярко. Найда села на ложе, которое она себе устроила в подполе, рассудив, что, исходя из настроения мачехи, её не скоро пустят хотя бы в сени. Нащупала одно тёплое тельце, другое — в эту ночь к ней пришли обе хозяйские кошки — осторожно легла обратно и судорожно прижала их к себе, отчаянно нуждаясь в том, чтобы рядом был кто-то живой. Кошки откликнулись сонным ворчанием, но вырываться не стали, вместо этого дуэтом замурчав, успокаивая и убаюкивая.

* * *

На следующий день, только забрезжил рассвет, к погосту направилась погребальная процессия. За вечер и ночь останки девушек омыли от запёкшейся крови, завернули в холстины, зашили и накрепко перевязали верёвками. Особенно пришлось повозиться с Глашей — сложить разрозненные части тела в подобие целого, доложить, где не хватало, соломой, переложенной духогоном, и, наконец, зашить и перевязать, как положено. Мёртвую ворону решили, от греха подальше, сжечь вместе с дочерью бондаря. Кровь птицы и девушки перемешалась, не ровен час дохляк на себя перетянет души девушки и не даст им упокоиться. Не хватало ещё, чтобы она заявилась обратно назойливым умертвием. На проводы пришла бóльшая часть деревни и теперь с удивлением взирала на четвёртую краду, оставшуюся без «хозяйки». Изрядно помятый бывший дядька Найды сложил на краду небольшой мешок и нахохлившись встал рядом. Когда соседи да товарищи по несчастью узнали, что дочь его смогла сбежать, то от души намяли ему бока, как он ни пытался отбрехаться, что, мол, куда ему в одиночку против оборотня? К утру он уже успел себя накрутить, что и нечеловеческая сила дочери ему не почудилась, и что глаза у неё светились в полумраке подпола, да и бежала она как-то слишком быстро! Соседи же на всё резонно отвечали, что де надо было забить тревогу, уж всем скопом оборотня изловили бы! Волкодлаки и так подошли вплотную к Топкам, а если среди них ещё появиться и новенькая, с горячим желанием вернуться домой и поквитаться с родственниками… От Вояны остались подранное платье и тряпки, которыми её перевязывали по возвращению из леса. После ожесточённых споров было решено сжечь хотя бы их заместо неё, и этим попытаться отвратить от деревни беду. Крада всё равно уже была подготовлена, а разбирать её считалось дурной приметой.

Все четыре костра были зажжены практически одновременно, после чего рядом с крадами остались только отцы семейств, пара плакальщиц из числа родственниц и соседок, да ещё пара крепких мужичков с кольями да рогатинами на всякий случай. Прочие же топовчане вернулись в деревню продолжать тризну. Обыкновенно для поминок готовила только семья усопшего, но на этот раз соседки понабивались по несколько на дом, готовя все вместе. После случившегося ужаса и осознания того, что это могло произойти с любым, люди не хотели оставаться одни. В то время, как одни поминали своих погибших, прочие втайне праздновали, что их эта участь миновала.

К вечеру, когда крады прогорели и пепел несколько подостыл, траурное сборище вернулось на погост. Каждая семья сгребла останки своей дочери в погребальную урну и, помолясь и оставив подношения у идола Баас, поставила в родовую погребальную землянку. Пучки духогона, защищавшие вход в усыпальницы, обновили все.

* * *

Бухвост остановился, не доходя до Расселины пару саженей, и с сомнением оглянулся на деревню. В боку заныло, напоминая о дневном разговоре с мужиками, и он яростно поскрёб бороду. Ввечеру вся деревня справляла тризну по погибшим девушкам, а вот с утреца к нему заявилось несколько мужиков, потолковать. Почему-то именно его назначили виноватым за то, что араней перестал защищать деревню, хотя на необходимость платить ему жаловались все. И все же подбивали его попытаться убедить «дружка своего» подождать, а то и вовсе не взимать плату за этот год. Когда араней отказался — сами же и говорили, что и ляд с ним! А теперь вот заявились и бока намяли почём зря! Правда отца Вояны, чья очередь была платить в начале берзеня, с ними не было. Видимо и сам понял, что винить следовало в первую очередь себя. Староста чуть поёжился и наконец пошёл дальше: днём оборотня в ущелье не оказалось, а вечером туда ходить было боязно.

Приблизившись к паучьей расселине вплотную, Бухвост глянул вниз и тут же с приглушённой руганью отпрыгнул назад. Днём ущелье обыкновенно пустовало и безмолвствовало, а в наступающих сумерках по паутинным переходам сновали обитатели ущелья, шурша сотнями, а то и тысячами мохнатых лапок. Гадость-то какая! Взять бы пару бочонков смолы, огниво, да..! Мужчина одёрнул себя, не за этим он сюда пришёл. Староста ещё немного потоптался на месте, собираясь с духом. Всё-таки что ни говори, а договариваться с хозяином расселины было куда приятней в деревне, не видя всей этой мерзости. Наконец он прокашлялся и неуверенно позвал:

— Эй, есть тут кто?

Сбоку что-то громко зашуршало, и староста испуганно втянул голову — по звуку было ясно, что шуршало нечто куда больше обычного паука или даже крупной собаки. Шуршание стремительно приближалось, и мужчина невольно зажмурился, что впрочем не помогло — ведь он уже как-то видел хозяина расселины в его паучьем обличье, а то, что стёрлось из памяти, услужливо дорисовало воображение.

— Ну, чего тебе? — раздался недовольный шелест.

Бухвост вздрогнул, осторожно открыл один глаз, потом второй и недоумённо огляделся, никого не увидев.

— Язык проглотил? — снова прошелестел кто-то, с ещё большим недовольством.

На этот раз староста понял, что голос доносится сверху, поднял глаза и тайком с облегчением вздохнул: на крупном валуне стоял сам Хозяин Расселины, однако в привычном ему человеческом обличье, в каком он появлялся в деревне. Хвала богам! Дамхан как-то странно усмехнулся, словно услышав его мысли, и легко спрыгнул с валуна вниз.

— Зачем пришёл-то? — раздраженно повторил он, как-то нервно оглядываясь.

— Так горе у нас, — зачастил Бухвост, — волкодлаки намедни трёх девок задрали… и это, одну покусали, но она убёгла.

— И что?

Староста чуть покривился — выражение лица оборотня оставалось равнодушным. Ему вообще показалось, что тот ничуть не удивился, будто уже знал чего. Мужчину раздирали противоречивые чувства — с одной стороны было ясно, что им снова нужна помощь аранея и надо бы его умаслить, а с другой он с трудом сдерживался, чтобы оборотня за волкодлаков к ответу не призвать.

— Ну так… — Бухвост снова яростно поскрёб затылок, просить аранея о заступничестве после того, как сами же от него и отказались, было малёхо неприятно, — я это… насчёт уговора… побалакать хотел.

Дамхан лениво прислонился плечом к валуну и вперил в селянина немигающий взгляд, отчего тот снова сбился с мысли и затих. Оборотень досадливо поморщился — угораздило же этого дурня припереться посреди охоты: и дичь спугнул, и самому приходилось сдерживаться, чтоб ненароком плотоядно не облизнуться.

— Ну так говори, — бросил араней, — да побыстрее. Недосуг мне с тобой лясы точить.

— Так что говорить-то, — смущённо хмыкнул староста. — Неправы мы были.. Волкодлаки-то похуже волков будут… Хотим, значится, прежний уговор обратно и овцу как раньше готовы платить. И шелка бы нам тоже взад… — заискивающе добавил он.

При упоминании об овце Дамхан все-таки не удержался и судорожно сглотнул, староста занервничал ещё больше и слегка попятился. Оборотень презрительно моргнул: неправы они были… Надо же какая неожиданность, нечисть оказалась хуже хищников! И шелка им подавай! Сейчас ещё неустойку за первые три месяца требовать начнёт…

— Две, — к шелесту добавилась лёгкая хрипотца: все-таки надо было сначала наохотиться всласть. Ничего, подождал бы староста, или с утречка пришёл бы.

— Что? — оторопел топовчанин.

— Две овцы, — повторил Дамхан. — До начала зимы две овцы в месяц.

Бухвост аж задохнулся от возмущения: за что две-то? И одной много, вон какой доходяга, куда ему столько?

— За то, что пока вы там кочевряжились, у вас под носом волкодлаки развелись, и мне придётся потрудиться, чтобы их приструнить… — невозмутимо сказал оборотень, будто бы услышав его мысли.

Впрочем, все нехитрые переживания явственно отражались на простоватом лице старосты. Как, например, его недвусмысленное мнение по поводу того, кто именно был виноват в том, что волкодлаки развелись. И это явно были не прижимистые топовчане.

— С других деревень небось столько не дерёшь… — пробормотал Бухвост, словно в подтверждение. — С родственничков-то.

— А они и так уже давно по две платят, и не жалуются, — по-прежнему ровно прошелестел Дамхан. — Как только зимы посуровели и волки расплодились, — насмешливо пояснил он, когда староста обескураженно крякнул, — так сами и пришли на поклон, уговаривать не пришлось.

Бухвост снова поскрёб себя по затылку, намятые днём бока снова заныли, напоминая о «разговоре» с односельчанами. Они явно будут не рады такому повороту. А впрочем, так им и надо! Кузнец, помнится, особенно усердствовал с «уговорами», так ему же и платить лишнее, ежели подносить Хозяину Расселины две овцы в этом месяце.

— Я это… — буркнул он, не глядя на оборотня, — с остальными посоветоваться должен, не могу я так обещать!

— Советуйся, — легко согласился араней.

Дамхан с места, не разбегаясь и не примеряясь, вспрыгнул на слишком высокий для человека валун.

— Да, кстати, — прошелестел он, когда староста уже повернулся было идти обратно к деревне, — зимой на обоз точно… волки напали?

Бухвост сжался и бросил на аранея затравленный взгляд, решив, что тот как-то узнал или догадался, что это они со скорняком и кузнецом своих же ограбили, но в следующее мгновение осознал, что оборотень особо подчеркнул слово волки. А значит его подозрения относились не к их проделкам, а к тому, что обоз могли тоже растерзать волкодлаки.

— Да вроде волки, — задумчиво протянул он, до этого ему как-то и в голову не приходило, что это могло быть не зверьё, — тюки-то погрызены были, а не развёрнуты… а зачем волкодлакам их грызть?

— Тюки, говоришь, — насмешливо прошелестел Дамхан, и Бухвост спохватился, что сказал это вслух, и араней на него как-то странно смотрит.

Когда оборотень пришёл в деревню спросить за не принесённую ему в начале берзеня овцу, помнится, он заливал хозяину Расселины, что они ничего не нашли кроме остатков костей загрызенного возницы и лошадей, да ошмётков шёлка. Староста чуть покривился — надо же было так глупо попасться!

— Куски тюков, что остались… — чуть заискивающе зачастил он, — уж волкодлаки-то наверняка поняли бы, что грызть их незачем! Правда, мальчонка говорил что-то, мол, волки чудны́е были…

— Какой ещё мальчонка? — напрягся араней, о нём он и вовсе впервые слышал.

— Так с возницей парнишка был, помощник его, — охотно ответил Бухвост, радуясь, что ему удалось отвлечь внимание оборотня от злосчастных тюков, — от волков-то он убёг, но обморозился, пока на дереве от них хоронился. Так и помер вскорости, от горячки. Вот мы и подумали, что ему в бреду привиделось. А оно вона как…

Староста по-простецки развёл руками, будто приглашая аранея разделить его удивление, но тот лишь слегка покривился. И тогда, и сейчас он подозревал, что с тем обозом было что-то нечисто, что Бухвост что-то не договаривал. Но если на обоз действительно напали волкодлаки и малец об этом говорил, то нужно было быть совсем уж беспросветным дурнем, чтобы хотя бы не проверить, ради своего же спокойствия, и не сообщить об этом ему. А они вместо этого ещё и овцу пожалели. Но виноват в нападении на девиц, разумеется, он. Кто ж ещё… Дамхан раздражённо дёрнул уголками губ и отвернулся.

— Иди уже, — бросил он через плечо, — советуйся со своими.

В следующий момент староста вздрогнул, когда араней перекинулся пауком и поспешил куда-то прочь вдоль Расселины. Он какое-то время постоял, глядя огромному зверю вслед, пока тот не скрылся из виду, потом с отвращением сплюнул и быстрым шагом пошёл обратно в деревню. Сумерки загустели — ещё не хватало волкодлаков у околицы встретить!

Перспектива платить двух овец до начала зимы топовчан ожидаемо не обрадовала. Селяне пытались возмущаться, но Бухвост вдохновенно живописал и то, что их ожидает, если волкодлаки заявятся вдругорядь, и равнодушие и раздражение «страховидла поганого», то бишь аранея. Можно было, конечно, и самим лес прочесать в поисках первых, но этим кроме кузнеца да бондаря больше никто заморачиваться не хотел, а в одиночку они тоже не решались. Так что повозмущавшись и побранившись на жадного до чужих овец оборотня, селяне нехотя, но согласились. Староста особым удовлетворением сообщил кузнецу о том, что его семье придётся расплатиться овцой раньше срока. Тот посмотрел как-то недобро, но возражать не стал. Да и с чего б ему шуметь-то? Было бы всё по-старому, так всё равно бы уже расплатился овцой в кветень.²

Жизнь в Топках потекла своим чередом, разве что в лес девки без сопровождения парней с кольём больше не ходили.

Примечания

1

май

2

апрель