Скорбная песнь истерзанной души

Неичето (2025)

Обезумевший проповедник, возомнивший себя правой рукой господа, загадочный человек в шляпе, возникший из ниоткуда, нелёгкая судьба тех, кто называл себя «Отбросами общества», бесчинства, творившиеся в стенах дома Кальви и прекрасная девушка в длинном чёрном платье, танцующая в ночи. Всё это давно осталось в прошлом. Теперь у престарелого и бесконечно одинокого Эрика Миллера остались только лишь воспоминания. Которые продолжают преследовать его. Он стремится избавиться от них, и ему это почти удаётся. Но однажды происходит нечто, что вынуждает его вновь обратиться к своему прошлому. И это приводит к самым неожиданным последствиям.

Глава 13

На пороге стоял хозяин дома, Алексей Лавлинский. Синие брюки, коричневые туфли, кремовая рубашка с коротким рукавом; волосатые руки, в каждой из которых он держал по небольшому бумажному пакету, серебряного цвета часы на левом запястье. Громоздкие и по всей видимости дешёвые. Даже если они были на самом деле дорогими, всё равно выглядели, как дешёвые. На носу очки в толстой, чёрного цвета оправе. Они ему совсем не шли. Оправу стоило сменить. Но никто ему этого не говорил. То ли вежливости, то ли из равнодушия.

Старался быть вежливым (но не равнодушным) и я. Вскочил с дивана, стоило ему войти. Тори лишь повернулась в его сторону.

— Здравствуйте! — сказал я, стоя чуть ли не по стойке смирно.

— О! — поразился Лавлинский. — Доброго вечера, молодой человек! Так у нас гости? — он поспешно оставил пакеты в кухне, вернулся к нам, переступив через дорожку паркета, отряхнул ладони друг о друга, вытер их об брюки и протянул одну мне. Я пожал её. Лавлинский взглянул на Тори и сказал:

— Здравствуй, доча! — он поцеловал её в макушку.

— Привет, пап, — ответила она.

Её отец оказался вполне неплохим парнем. Не то чтобы я думал иначе… но определённые предубеждения на его счёт у меня всё же были, никуда от этого не деться²⁴⁹.

Но при личном знакомстве этот (в чём-то) несуразный с виду отец-одиночка вызывал довольно приятные впечатления. Он не был лишён харизмы, обаяния, он излучал благостное спокойствие, доброжелательность. Однако именно это, как ни парадоксально²⁵⁰, вызывало чувство не самое приятное. Казалось, если каким-то образом²⁵¹ проникнуть в (хотя бы) чуть более далёкие глубины его истерзанной²⁵² души²⁵³, то можно будет обнаружить там нечто тёмное, мрачное, зловещее.

Лао²⁵⁴ стоял и жал мою руку. Он смотрел на меня… нет, скорее изучал, пытался понять, кто я есть на самом деле. Но глазам своим этот учёный-социолог не особо доверял. И стремился потому к более тщательному анализу объекта.

— Ну как у вас тут дела? — спросил он, отпустив мою руку, осматривая дом, как бы ища следы того, чем мы с занимались Тори (аккурат) перед его возвращением.

— Да всё хорошо, — отвечал я, — спасибо. Мы тут музыку слушали, знаете ли…

— О, правда?! Здорово! Что слушали?

— The Smiths, — ответила Тори. — Он раньше никогда не слушал «Meat Is Murder».

— О! — это было, по всей видимости, его любимое восклицание. — Неужели? И как ваши впечатления, молодой человек?

Я на секунду задумался. Этой секунды Тори хватило на то, чтобы вмешаться:

— Он был потрясён, — сказала он, вставая с дивана.

— В самом деле? — с лёгкой улыбкой уточнил Лао

— Да, — подтвердил я, несколько смутившись.

Дальше пришлось смущаться ещё сильнее. Ибо мы некоторое время (которое в такие моменты, конечно, кажется, вечностью, не меньше) стояли молча, глядя друг на друга, улыбаясь, вздыхая и прикрываясь междометиями.

— Пум-пу-пу-у-ум… — Лао опирался о кухонную тумбу и глядел по сторонам.

— Да-а-а… — я держал руки за спиной и глядел себе под ноги.

— Угу-у… — Тори перемещалась с пятки на носок и обратно.

Ну а потом Лао пригласил меня остаться на ужин.

— Не скажу, что будет вкусно… — скромничал он, — но обещаю рассказать, как я познакомился с The Smiths.

— Я бы с радостью… но боюсь, дедушка мне не позволит.

— Дедушка? Знаю я твоего дедушку! Я с ним поговорю, не переживай.

С этими словами он распахнул дверь и бодро зашагал через улицу своей странной и несколько дурацкой²⁵⁵ походкой. Подавшись торсом чуть вперёд, Лао покачивался из стороны в сторону, будто плыл по волнам, двигал плечами.

Моему дедушке нравился Лао. Он считал его умным, надёжным, толковым, во всех смыслах умелым человеком. А это было для него главным. Ты можешь мучить животных, пытать людей, издеваться над детьми²⁵⁶… Но, если ты умён, надёжен и умел, — у тебя есть все шансы понравиться моему деду. И когда ты внезапно возникнешь на пороге его дома одним прекрасным вечером и скажешь:

— Я бы хотел пригласить твоего внука к нам на ужин. Они с моей дочкой вроде как поладили… Ей тут не очень-то нравится… Вечно жалуется она… Хочет обратно, видимо… Было бы здорово устроить для неё что-нибудь приятное. Не видел я, чтобы она улыбалась и была такой живой, пока внук твой у нас не появился… — дед отказать не сможет²⁵⁷.

Мы с Тори вновь сидели на диване. В руках у каждого по тарелке; в тарелке — датский хот-дог и картошка-фри — та, что из супермаркета, замороженная. Алексей Лавлинский стоял перед нами, рядом со столом, за которым, я полагаю, не хотел сидеть в тот вечер. Стол сдерживал бы его говорливость, мешал словоохотливости, помещал в ненужные рамки. На столе стояла точно такая же тарелка, какие были у нас с Тори, с таким же хот-догом и порцией жареной на сковороде картошки-фри. Стояла на нём и белая кружка с чаем. А вот очки в чёрной оправе — лежали. Без них Лао выглядел практически другим человеком. И этот незнакомец, стремящийся освободиться от оков, которые накладывала на него кухонная мебель, горячо, с неприсущими ему, я полагаю²⁵⁸, страстью и увлечённостью (когда-то, возможно, они были ему присущи; но только не теперь) рассказывал о годах своей безвозвратно утраченной юности²⁵⁹. Он обещал рассказать о знакомстве с музыкой The Smiths. Но начал с самого начала — и рассказ его затянулся. Целое действо разворачивалось перед нами. Я, признаться, несколько увлёкся даже. Чувствовал себя так, будто сижу в кинотеатре и смотрю фильм. Ну, почти. Рассказ свой Лао сопровождал крайне активными жестами и движениями. Он иллюстрировал произносимые им слова.

–…и я махнул им рукой, — он стал махать рукой, показывая, как именно он ею махал, ведь это было очень важно, — они меня заметили, пошли в мою сторону. Я двинулся им навстречу. В руках держал пластинку, — он немного вытянул вперёд согнутые в локти руки. Кулаки были слегка сжаты на уровне груди. Он держал невидимую пластинку — вернее, пластинку, которую видел только он один.

Я слушал эту его историю, но почему-то мог думать только о его очках. Помню, в голове у меня тогда прозвучала мысль: «Надо же! Неужто ношение очков так меняет людей?»

И я взглянул на его очки, лежащие на столе. Сняв их, Лао действительно преобразился, стал другим. Примерно, как Кларк Кент. С той лишь разницей, что Кларк Кент маскировался, надевая и снимая очки. А Лао носил очки, чтобы просто видеть. Может, ему как-то помогало то, что он переставал чётко видеть мир, который становился для него одним смутным пятном, разноцветной пеленой перед его глазами.

История знакомства юного Лао с музыкой The Smiths показалась мне довольно интересной. Одним летним днём шестнадцатилетний Алексей Лавлинский бродил по заброшенному зданию. Это была больница. Он бродил там, потому что дома было скучно, а старший брат частенько донимал его. Все друзья разъехались кто куда. И вот побрёл он по городу²⁶⁰. Точнее, по окраине города, где он жил с семьёй — отцом, матерью, старшим братом и младшей сестрой. До центра путь неблизкий. Да и шумно там к тому же. Поэтому шёл Лавлинский ещё ближе к границе города. Бродил по узким улочкам средь маленьких деревянных старых домиков. В какой-то момент он наткнулся на огромную бетонную коробку, как-то по-злодейски возвышающуюся над всеми прочими строениями. Это и была больница.

— А почему больницу построили на окраине города? — спросил я его. — Не лучше где-нибудь в центре разместить, чтобы всем было удобно добраться?

— Ну, вообще, — начал он, — предполагалось вроде как, что больница будет обслуживать жителей из ближайших деревень и городов поменьше, коими наш город — довольно большой, к слову, — был окружён. Помимо этого… ты вот сказал, мол, «удобно добираться» и всё прочее… так я тебе скажу, что нам — людям, жившим у окраины, не обладавшим такой роскошью как личный транспорт, — добираться до центра было не очень-то удобно. Поэтому было бы вполне неплохо иметь под боком больницу… и торговый центр, пожалуй, — Лао рассмеялся. Я поддержал улыбкой его смех и с пониманием кивнул несколько раз. Он продолжил:

— Однако, тот факт, что её закрыли, наверное, подтверждает твою правоту. В том смысле, что, ну, кому нужна больница на окраине? Никому, видимо… Хотя, дело-то скорее не в этом, но да ладно… Больница, кстати, не выглядела тогда давно заброшенной. Но при этом никто не помнил, чтобы она хоть когда-то была открытой. В массовом сознании это всегда была заброшенная больница. Странно, конечно… и интересно. Тут есть над чем задуматься…

И Лао задумался. Он повернул голову влево, уставившись куда-то. Он размышлял. А мы с Тори доедали свои хот-доги. Затем она взяла у меня пустую тарелку. Отнесла их к раковине. Тогда Лао очнулся²⁶¹.

— Да… о чём это я? О! Точно!.. В общем, шастал я по той больнице. Узкие тёмные коридоры, граффити на стенах, разбитые стёкла повсюду, перевёрнутые каталки, инвалидные кресла, открытые шкафчики, кучи мусора, какие-то вещи… одежду имею в виду. Комками целыми валялась тут и там. Шарфы и куртки, халаты, само собой, штаны, брюки, рубашки и прочее, прочее, прочее. Я это к чему всё? В одной из палат я заметил койку, на которой лежали цветы. Большой такой, — Лао показал, насколько большой, — и свежий букет красных роз. Когда я подошёл поближе, то увидел, что под ним были ещё букеты. Букеты других цветов, совсем вялых уже. Ещё какие-то безделушки там валялись. И… виниловая пластинка. Это оказался дебютный одноимённый альбом The Smiths. На конверте была подпись. Чёрным маркером: «Линде С. от Дерека. Поправляйся. Всё будет хорошо. Я жду тебя».

И если ты сейчас подойдёшь к полке, возьмёшь оттуда пластинку The Smiths с дебютным альбомом, то увидишь там эту подпись. Не знаю, кто такие Линда С. И Дерек, не знаю, кто лежал в той палате и не знаю, почему я решил взять пластинку себе. Такое, порой, бывает с людьми: делаешь что-то — и сам не понимаешь, зачем, для чего… что тобой движет? Что-то внутри подсказывает, толкает тебя к этому. И ты повинуешься. Делаешь. И только потом спрашиваешь себя: «А зачем я это сделал? Зачем мне это было нужно?» В такие моменты чувствуешь себя отчуждённым от собственной своей сущности. От этого страшно становится. Как если бы ты навис над пропастью…

В тот момент показалось, что Лао действительно навис над пропастью. Ибо он замолчал и опять погрузился в размышления, на этот раз более глубокие. Тори успела сделать нам обоим чай, перекинуться со мной несколькими фразами, посреди которых встрял пробудившийся, вернувшийся на землю Лао:

–…Но я ни о чём не жалею. Благодаря этой находке я обрёл новых друзей, обрёл — что очень важно — надежду, почувствовал впервые в жизни почву под ногами, познакомился с будущей женой… Да уж… музыка меняет судьбы людей. Чаще всего в лучшую сторону. Поэтому музыка для меня очень важна.

Так закончился тот вечер. Первый из многих.

Примечания

249

Как-никак он оставлял свою дочь совсем одну (пусть и была она довольно взрослой, это неважно; важно, что он предпочитал проводить время где-то ещё, а не с ней), заставлял её выходить в патруль даже после того как она жаловалась ему на происходящее с ней во время этих хождений по району (правда, без всякой конкретики) и просила больше не отправлять её туда (ведь в этом не было необходимости иной, кроме идеологической).

250

И парадокс тут можно усмотреть лишь на первый взгляд.

251

Что казалось невозможным (и зачастую таковым это и является).

252

Разве может быть иначе?

253

Его души?

254

Так я стал называть его с того дня (С того ли дня? Может это случилось несколько позже? Может быть.): «Л» — Лавлинский, «А» — Алексей» и «О» — восклицание, которое он так часто употреблял в речи.

255

В хорошем смысле этого слова.

256

Не то чтобы Лао делал всё это (или что-то из этого)… это так… для примера просто.

257

Но добавит при этом: «Ты им только спуску не давай! Глаз да глаз за ними! Эта молодёжь!.. А то учудят ещё чего! Потом забот не оберёшься!» (Лао сам рассказал мне; сразу же, как только вернулся; и мы вместе посмеялись над этим).

258

И, вполне возможно, ошибаюсь.

259

Что ещё остаётся, когда юность уже утрачена?

260

Лао был родом не из Ребеллиона.

261

Но не думаю, что одно было связано с другим.