Скорбная песнь истерзанной души

Неичето (2025)

Обезумевший проповедник, возомнивший себя правой рукой господа, загадочный человек в шляпе, возникший из ниоткуда, нелёгкая судьба тех, кто называл себя «Отбросами общества», бесчинства, творившиеся в стенах дома Кальви и прекрасная девушка в длинном чёрном платье, танцующая в ночи. Всё это давно осталось в прошлом. Теперь у престарелого и бесконечно одинокого Эрика Миллера остались только лишь воспоминания. Которые продолжают преследовать его. Он стремится избавиться от них, и ему это почти удаётся. Но однажды происходит нечто, что вынуждает его вновь обратиться к своему прошлому. И это приводит к самым неожиданным последствиям.

Глава 17

Пришёл я уже под утро. Забрался через окно. Что было непросто. То есть сложнее, чем обычно. Но я это сделал. И забравшись, сразу сбросил одежду, прошмыгнул в постель и погрузился в сон, едва успев накрыться одеялом.

Разбудил меня дед. Слишком рано, чтобы я мог ясно соображать и чувствовать себя нормально.

— Ну что ж, — произнёс он совершенно спокойным голосом, таким, который у него редко бывал, — вещи я твои собрал. Отправляйся теперь на все четыре стороны.

— Чего? — я продрал глаза, голова у меня гудела. — Ты о чём вообще?

— Я тебе сказал ночью: если уйдёшь, можешь больше не возвращаться. Ты, правда, всё равно вернулся… Но это ладно. Главное, чтобы сейчас ты убрался отсюда. Не хочу тебя видеть. Ты позоришь меня перед всем честным народом. Я больше не намерен это терпеть.

Мы долго спорили и пререкались. Однако, ни к чему не пришли. Дед настаивал на своём:

— Покинь мой дом.

— И куда же я пойду?

— Не знаю. Не моя забота. Делай, что хочешь. Ты ведь этого как раз и добивался.

Я встал с постели, оделся, взял с собой всё самое необходимое и вышел из комнаты.

В коридоре меня встретила мама. Я сразу понял, что в ней что-то переменилось. Она была полна решимости. Но было неясно, какого рода та решимость. Стало ясно через мгновение, когда мама сказала:

— Подожди меня. Я пойду с тобой.

Я не возражал. Возразил дед:

— Нет, никуда ты не пойдёшь. Тебе нужен покой и уход. А с ним… — он махнул на меня рукой и не закончил фразу.

— Это мой сын. Если ты прогоняешь его, значит, прогоняешь и меня. И раз прогоняешь, значит, нам тут в самом деле не место. Мы уходим.

Мама повернулась ко мне и сказала:

— Подожди меня внизу.

— Я хочу попрощаться с дядей, — ответил я.

— Хорошо, — она кивнула и ушла в свою комнату. Дед пошёл за ней.

Дядя Сё лежал в постели с книжкой в руках. На нём были бордовые трусы, чёрные носки, натянутые до голеней, белая рубашка с расстёгнутыми пуговицами, майка и длинный пёстрый шарф.

— А-а-а, молодой человек! — воскликнул он, завидев меня, и перевернул страницу. — Чем я могу помочь на этот раз?

Я слегка замялся. Лишь с завистью оглядывал его комнату.

«Вот кому всё нипочём, — думал я. — У него тут словно другой мир, подчиняющийся каким-то иным законам».

— Да ладно! — сказал дядя. — Выкладывай. Не тушуйся!

— Мне нужна гитара, — как-то виновато (не знаю, почему) проговорил я.

Дядя закрыл книгу, бросил её на кровать, встал и подошёл ко мне.

— Гитара? — удивился он. — Вот это да! — на обложке книги было написано: «Олдос Хаксли — Двери восприятия».

— Неужто хочешь повторить путь отца?

Я молчал.

— Думаешь, у тебя лучше получится?

Я молчал. И смотрел ему в глаза. Я чувствовал, как злость постепенно наполняет меня.

— Знаешь, — сказал дядя, — а ведь и в самом деле может получиться лучше. Стоит попробовать. Хорошая, я думаю, затея.

Он лучезарно улыбнулся. По-доброму так, что можно было почувствовать душевное тепло его, сокрытое где-то глубоко, тепло такое, которым не каждый может похвастаться. К горлу у меня подступил комок, свело живот. Я изо всех сил сдерживал подступавшие слёзы.

— Я помогу тебе. Будет у тебя гитара. Не беспокойся. Только подождать придётся недельку. Это ничего?

— Ничего, — ответил я и прокашлялся. — Спасибо.

— Ну и замечательно, — дядя подошёл к своему столу. — Ты, судя по разговорам, что я невольно услышал, покидаешь наш дом сегодня.

— Угу, похоже на то.

Дядя открыл ящик стола.

— В таком случае, у меня для тебя есть подарок. Подойди.

Я подошёл.

Дядя вручил мне книгу — «Счастливая смерть» Альбера Камю и три компакт-диска — сборник хитов группы The Doors, альбом «Souvlaki» группы Slowdive и «Wish» The Cure.

Я поблагодарил его, мы распрощались. Внизу, у выхода, меня ждала мама. При ней были её чемодан и сумочка²⁷². Дед стоял рядом, говорил ей, что, если она вдруг захочет вернуться, он будет рад.

— Да, пап, — ответила она, хватая чемодан, — конечно, спасибо.

— Я помогу тебе, — сказал дедушка, взяв чемодан.

На улице нас ждало такси. Я сразу сел на заднее сиденье, дедушка положил чемодан в багажник. Они с мамой перебросились ещё парой фраз. А потом она села в машину. Я нацепил наушники. Включил The Doors. Мы возвращались к себе. Я предвкушал окрыляющую свободу, которая была, как мне казалось, уже невероятно близка.

***

Трудно было поверить, что прошло аж целых четыре года²⁷³. Выйдя из такси, я поглядел на родной дом. Возникло ощущение, будто я его и вовсе не покидал. Вечность прошла или мгновение — никогда нельзя точно сказать.

Сказать можно было только одно:

«Ну наконец-то, боже!» — и выдохнуть при этом с облегчением, войдя внутрь.

Знакомые запахи, знакомые виды радовали глаз, душу²⁷⁴, сердце.

Но не только виды и запахи радовали меня. Было что-то ещё… нечто более тонкое, абстрактное, метафизическое, родом из иного измерения — измерения не как некоей параллельной реальности, а скорее в математическом смысле, или близкого к оному. Как если бы существовала линия координатной плоскости, которую человеческий глаз неспособен разглядеть, существующая при этом объективно. Зримая разумом, а не органом чувств. Вот так, пожалуй. Только то моё чувство, ощущение, что я испытал, когда вернулся домой впервые за долгое время, разум вряд ли мог “узреть”. Он мог его разве что осмыслить. И это, наверное, есть одно и то же. Но не в этом конкретном случае. Мне очевидно и совершенно ясно, что, осознавая и описывая это чувство словами, я не достигаю предельной точности. Я бью куда-то рядом, не более того; и это лучшее, на что я могу рассчитывать.

Как я уже сказал, то было чувство, ощущение — ощущение, будто я обрёл утраченное, нечто такое, чего очень не хватало. Это, как если бы я был часами, висящими на стене, у которых не хватает одной шестерёнки — и потому они не ходят. И тут вдруг кто-то нашёл давно потерянную шестерёнку — или обзавёлся новой — вставил её в часы и завёл их заново. Вот так я чувствовал себя в тот момент. Старыми часами, что вновь пошли. Я обрёл гармонию в душе²⁷⁵. Так это можно назвать, я полагаю.

А потом вновь пришла ночь. Я лежал в своей постели. И меня начала грызть тоска²⁷⁶. Мне вспомнились посиделки с Тори, прогулки с Германом, все эти пейзажи окраины, уродливые в своём стремлении к прекрасному и прекрасные в своей уродливости; вспоминались все эти дурацкие хождения в патруль, общий дух убеждённости в совершении правого дела, который казался мне болезненным и чужеродным; вспоминались дедушка и дядя, вспоминались ночные прогулки и встреча с прекрасной незнакомкой. Я и не подозревал, сколько всего обрёл за то не слишком уж продолжительное время (если сравнивать с тем, сколько я провёл в доме отца), проведённое у дедушки. Я был поглощён своим неприятием перемен, сопротивлением им, стремлением вернуть всё обратно. И вот я вернул. Но ощущал теперь почему-то лишь тоску²⁷⁷. Неизъяснимую, необъятную.

«Что это со мной?» — в ужасе вопрошал я неизвестно кого. Я будто подхватил лихорадку. Меня всего трясло, болела голова, виски сжимало, сердце быстро билось. Я повернулся на бок, к стене, и, съёжившись, кутался в одеяло. Я не мог заснуть. Однако, главный ужас состоял в том, что мне, судя по всему, хотелось обратно.

«Это пройдёт, — убеждал я себя. — Ты просто запутался. Помни: тебе там было плохо, ты хотел домой. Сейчас ты дома. Всё будет хорошо».

С этими мыслями я наконец заснул.

***

Рано утром меня разбудила мама. Она хотела отвезти меня в школу. Добираться туда самостоятельно я больше не мог. Вернее, это было бы слишком трудно. Дожидаться одного переполненного автобуса, пересаживаться в другой, тратить на дорогу целый час, а то и больше… Возвращаться в прежнюю школу тоже не представлялось возможным. Ибо до выпуска оставалось не так уж долго. Так что было сразу ясно, что каждое утро меня будет подвозить мама. Мы это даже не обговаривали. Но в то утро я пожаловался на плохое самочувствие, и она позволила мне остаться дома.

Пару часов я провалялся в постели. Потом стал разбирать свои вещи, раскладывать всё по местам. Что-то ещё оставалось у дедушки, поскольку мы покинули его довольно спонтанно и в некоторой спешке. Я из-за этого не особо горевал, ведь знал, что скоро они вернутся, как вернётся всё на круги своя. Включая моё самочувствие. Насчёт последнего я, конечно, ошибался.

Умывшись и позавтракав, я отправился в кабинет отца. Это место непреодолимо тянуло меня к себе. А я не особо-то и сопротивлялся. Открыл дверь да вошёл. И сразу ощутил пустоту в душе²⁷⁸, в которую провалился. Она окутывала чёрным пламенем. И я всё горел, горел, никак не сгорая дотла.

«Вот его проигрыватель, на котором он больше никогда не послушает музыку», — я подошёл к проигрывателю, открыл крышку, сунул вилку в розетку. — Где бы он ни был, ему наверняка его не хватает.

А вот пластинки…», — я подошёл к полке с пластинками, принялся вытаскивать одну за другой, рассматривал их, искал группу Malice Mizer. Но не нашёл.

Поэтому, когда в руках у меня оказалась «Louder than bombs», я выбрал её. Вернее, не то чтобы “выбрал”. Я просто почувствовал, что хочу поставить именно эту пластинку²⁷⁹. Не знаю, почему. Может, меня привлекла обложка. Оранжевая, на фото изображена девушка. Она смотрит прямо в камеру, головой опираясь на согнутую в локте руку, меж пальцев которой зажата сигарет. У неё пронзительный, глубокий взгляд и короткие волосы.

«Кто она? — думал я. — Где теперь? И чем занимается? Что чувствует? Чем заполняет собственную жизнь? Устраивает ли её то, как всё сложилось?»

Я никогда этого не узнаю. Придётся смириться. И выражением такого смирения явились пять коротких движения. Сперва я достал пластинку из конверта. Это раз. Затем положил конверт на стол. Это два. Поставил пластинку. Это три. Включил проигрыватель. Это четыре. И сел за стол. Это пять.

Звучала музыка, а в голове вертелись мысли, образы. Прекрасная незнакомка в длинном чёрном платье возникала передо мной. Она слушала музыку в наушниках и танцевала.

«Как твоё имя?» — спрашивал я.

Она, как и прежде, отвечала загадкой: «Просто помни, что я не Malice Mizer».

«Да я помню, — говорил я. — А что толку? Понятное дело, ты — не Malice Mizer. Они — группа. Ты — девушка. Ты одна. И что? Как мне это понимать?»

Она танцевала. Я размышлял.

«А почему, собственно, её имя так важно? — спрашивал я себя. — Почему я хочу его знать, почему хочу увидеть её? Что в ней такого? Что-то ведь есть… она меня волнует, возбуждает. Она пробудила во мне нечто, перевернула весь мой мир с ног на голову. Как же так вышло? Что она такого сделала? Что дарует ей такую способность?»

Как всегда — сплошные вопросы без ответов. Я даже и не пытался найти ответы, знал, что это бесполезно. Знал я также, что и без этих ответов вполне смогу (на этот раз, во всяком случае) обойтись.

«Мне нужно увидеть её хотя бы ещё раз. Остальное не так важно».

***

Как в альбоме сменяли друг друга песни, так в разуме моём одна мысль, один образ приходил на смену другому. И посреди этой вереницы я пребывал в тоске²⁸⁰ и смятении. Я думал о Тори, Германе и Роберте. Больше всего переживал за Тори. С Робертом мы и так давно не виделись, с Германом увидимся в школе. А вот Виктория…

«Сейчас, — говорил я сам с собой, — она, наверное, гадает, чего это меня нигде не видно, почему я не захожу к ней, не возникаю в её окне и не зову погулять. Нужно будет завтра же к ней наведаться».

Я думал о маме. Из проигрывателя доносились слова, которые потрясли меня:

I would rather not go

Back to the old house

There’s too many

Bad memories

В тот миг я понял, почему мама не хотела сюда возвращаться и с каким трудом ей это далось. Думал о том, что сейчас она наверняка мучается.

«Но назад дороги нет», — считал я. Вот ведь дурак! Стоило поговорить с ней… Хотя, я даже и теперь-то с трудом представляю такой разговор. Но нужно было что-то сделать. А я не сделал ничего. И всё шло своим чередом.

Примечания

272

Все прочие наши вещи дед позже сам прислал нам с машиной.

273

Или около того.

274

Душу?

275

В душе?

276

Ибо тоска — она повсюду. Даже там, где присутствует гармония.

277

И понятно почему.

278

В душе?

279

Раз уж Malicer Mizer там не оказалось.

280

Ибо тоска — она повсюду.