Наши за границей

Николай Лейкин (1895)

Знаменитая книга популярнейшего русского писателя Николая Александровича Лейкина (1841–1906), издателя петербургского юмористического еженедельника «Осколки» (именно там печатался А.Чехонте), выдержала до революции 27 изданий. С тех пор она стала ещё смешнее и актуальнее.

Обед по телеграмме

Поезд мчался к Кёнигсбергу, куда начальник станции неизвестно для чего отправил обратно супругов, так как и на той станции, где они пили с ним пиво и мадеру, можно бы было дожидаться прямого берлинского поезда, который не миновал бы станции. Очевидно, тут было какое-то недоразумение, и начальник станции и супруги не поняли друг друга. Да и на станции-то не следовало им слезать с того поезда, в который они сели по ошибке, а следовало только пересесть из гамбургского вагона в берлинский и выйти гораздо дальше на станции у разветвления дороги, но супруги были, выражаясь словами Николая Ивановича, без языка, сами никого не понимали, и их никто не понимал, отчего всё это и случилось.

Николай Иванович сидел с женой в купе и твердил:

— Кёнигсберг, Кёнигсберг… Наделал он нам переполоху! В гроб лягу, а не забуду этого города, чтоб ему ни дна, ни покрышки! И наверное, жидовский город.

— Почему ты так думаешь? — спросила жена.

— Да вот, собственно, из-за «берга». Все жиды — «берги»: Розенберги, Тугенберги, Ейзенберги, Таненберги. Удивительно, что я прежде про этот заграничный город ничего не слыхал. Новый какой, что ли?

— Нет, мы про него в пансионе даже в географии учили.

— Отчего же ты мне про него раньше ничего не сказала? Я бы и остерёгся.

— Да что же я тебе скажу?

— A вот то, что в нём обычай, что по телеграфу обед заказывать надо. Наверное, уж про это-то в географии сказано… Иначе на что же тогда география? Ведь географию-то для путешествия учат.

— Ничего в нашей географии ни про обед, ни про телеграммы сказано не было. Я очень чудесно помню.

Николай Иванович скорчил гримасу и проворчал.

— Хорош, значит, пансион был! Из немецкого языка только комнатным словам обучали, a из географии ничего про обеды не учили. Самого-то главного и не учили.

— Да чего ты ворчишь-то! Ведь уж напился и наелся с немцем на станции.

— Конечно же, привёл Бог пожевать и лёгкую муху с немцем урезать, но всё-таки… A хороший этот начальник станции, Глаша, попался… Ведь вот и немец, a какой хороший человек! Всё-таки посидели, поговорили по душе, выпили, — благодушно бормотал Николай Иванович, наконец умолк и начал засыпать. Мадера дала себя знать.

— Коля! Ты не спи! — толкнула его жена. — A то ведь эдак немудрено и проспать этот проклятый Кёнигсберг. Тут как только крикнут, что Кёнигсберг, — сейчас и выскакивать из вагона надо, a то живо куда-нибудь дальше провезут.

— Да я не сплю, не сплю. A только разик носом клюнул. Намадерился малость, вот и дремлется.

— Кёнигсберг! — крикнул наконец кондуктор, заглянув в купе, и отобрал билеты до Кёнигсберга.

Через минуту поезд остановился. Опять освещённый вокзал, опять столовая со снующими от стола к столу кёльнерами, разносящими кружки пива.

Первым делом пришлось справляться, когда идёт поезд в Берлин. Для верности супруги обращались к каждому железнодорожному сторожу, к каждому кёльнеру, показывали свои билеты и спрашивали:

— Берлин? Ви филь ур? Берлин?

Оказалось, что поезд в Берлин пойдёт через два часа. Все говорили в один голос. Несловоохотливым или спешащим куда-нибудь Николай Иванович совал в руку по «гривеннику», как он выражался, то есть по десяти пфеннигов, — и уста их отверзались. Некоторые, однако, не советовали ехать этим поездом, так как этот поезд идёт не прямо в Берлин, и придётся пересаживаться, и указывали на следующий поезд, который пойдёт через пять часов, но супруги, разумеется, ничего этого не поняли.

«Das ist Bummelzug und bis Berlin müssen Sie zwei Mal umsteigen, — твердил Николаю Ивановичу какой-то железнодорожный сторож, получивший на кружку пива. — Bummelzug. Haben Sie verstanden?»

— Данке, данке… Цвай ур ждать? Ну, подождём цвай ур. Это наплевать. Тем временем пивца можно выпить, — и от полноты чувств Николай Иванович потряс сторожа за руку. — Как я, Глаша, по-немецки-то говорить научился! — отнёсся он к жене. — Ну, теперь можно и пивка выпить. Надеюсь, что уж хоть пиво-то можно без телеграммы пить. Пиво не еда.

Супруги уселись к столу.

— Кёльнер! Цвай бир! — крикнул Николай Иванович.

Подали пиво.

— Без телеграммы, — крикнул он жене. — Попробовать разве и по бутерброду съесть. Может быть, тоже без телеграммы.

— Да по телеграмме только обеды-табльдот, а что по карте, то без телеграммы, — отвечала жена. — Ведь русский-то, прошлый раз сидевший за столом, явственно тебе объяснил.

— Ну?! В таком разе я закажу себе селянку на сковородке. Есть смерть хочется. Как по-немецки селянка на сковородке?

— Да почём же я-то знаю!

— Постой, я сам спрошу. Кёльнер! Хабензи селянка на сковородке! — обратился Николай Иванович к кёльнеру.

Тот выпучил на него глаза.

— Селянка, — повторил Николай Иванович. — Сборная селянка… Капуста, ветчина, почки, дичина там всякая. Нихт ферштейн? Ничего не понимает. Глаша! Ну, как отварной поросёнок под хреном? Спроси хотя поросёнка.

Жена задумалась.

— Неужто и этого не знаешь?

— Постой… Знаю… Свинья — швайн. A вот поросёнок-то…

— Ребёночка от швайн хабензи? — спрашивал Николай Иванович кёльнера.

— Швайнбратен? О! Я… — отвечал кёльнер.

— Да не брата нам надо, a дитю от швайн.

— Дитя по-немецки — кинд, — вмешалась жена. — Постой, я спрошу. Швайнкинд хабензи? — задала она вопрос кёльнеру.

— Постой, постой… Только швайнкинд отварной, холодный…

— Кальт, — прибавила жена.

— Да, со сметаной и с хреном. Хабензи?

— Nein, mein Herr, — отвечал кёльнер, еле удерживая смех.

— Ну, вот видишь, стало быть, и по карте ничего нельзя потребовать без телеграммы, говорят: «найн», — подмигнул жене Николай Иванович. — Ну, порядки!

— A как же мы котлеты-то давеча, когда были здесь в первый раз, в платок с тарелки свалили?

— Ну, уж это как-нибудь впопыхах, и кёльнер не расчухал, в чём дело, a может быть, думал, что и была от нас телеграмма. Да просто мы тогда нахрапом взяли котлеты. Котлеты взяли, деньги на стол бросили и убежали. A теперь, очевидно, нельзя. Нельзя, кёльнер?

— Видишь, говорит, что нельзя.

— Nein, mein Herr.

— A ты дай ему на чай, так, может быть, будет и можно, — советовала жена. — Сунь ему в руку. За двугривенный всё сделает.

— A в самом деле — попробовать?! Кёльнер, немензи вот на тэ и брингензи швайнкинд. Бери, бери… Чего ты? Никто не увидит. Будто по телеграмме, — совал Николай Иванович кёльнеру две десятипфенниговые монеты.

Кёльнер не взял.

— Nein, mein Herr. Ich habe schon gesagt, dass wir haben nicht.

— He берёт… Значит, у них строго и нельзя.

— Так спроси хоть бутербродов с сыром. Может быть, бутерброды можно, — сказала жена. — И мне что-то есть хочется.

— A бутерброды можно без телеграммы? — снова обратился Николай Иванович к кёльнеру.

— Бутерброд мит кезе и мит флайш, — прибавила жена.

— О, ja, Madame.

— Ну, слава Богу! — воскликнул Николай Иванович и принялся есть. — То есть, скажи у нас в рынке кому угодно, что есть в Неметчине такой город, где приезжающим на станции обедать и ужинать только по телеграммам дают, решительно никто не поверит, — рассуждал он, разводя от удивления руками.