Подмарка

Светлана Чернавская (2024)

Окунитесь вместе с автором в солнечный мир детства. Луга, речка, бабушка, коза Зюлька, пес Жулик… И деревня, которой больше нет…

Дядья

Два моих дядьки, Павел и Николай, получились настолько разные, что, не зная, и не примешь за родных братьев. Павел — крупный, степенный, не особо словоохотливый, больше делал, чем говорил. Крупные черты лица, шапка темных непослушных волос и голубые глаза. Вся моя родня с маминой стороны голубоглазая и круглощекая — настоящий славянский тип. Многое умел делать: и дом перестроить, и подвал выкопать, и сад развести, и пчел обихаживать. В саду у него стояло множество ульев, все разноцветные, пчелы гудели. Я любила следить, как он мед медогонкой качает из сот, Жулик тоже, тогда-то нас пчелы и покусали: глаза у меня только пальцами открывались. Когда дядька работал в саду в белом защитном костюме, то походил на белого медведя. И какое-то ощущение надежности создавал — большой сильный человек рядом…

Одно только у дядьки в жизни не получилось — Бог не дал детей, ни с первой женой, ни со второй. Первая от него ушла, по-видимому, по этой причине. У второй, тети Зины, рос свой сын. Одно время они жили в соседнем селе Афанасьево, где Павел построил дом. Из красного кирпича с голубой терраской — его до сих пор видно с трассы. Потом купил завалюшку в городе Ельце и на ее месте выстроил еще дом, своими руками; видимо, натренировавшись на двух первых, изладил просто хоромы — высокий, просторный, благоустроенный, он шикарно смотрелся на взгорке, позади — обихоженный компактный участок. И из этого дома отправился в последний путь: совсем не старый сгорел за неделю, жестоко простудившись при реставрации куполов Троицкого собора. Он был моим крестным.

Дядя Коля на два года старше Павла, но выглядел моложе: мелкий, порывистый, любитель похвастаться. Рассказы о своих подвигах подкреплял фразой: «Я, гад, как дам — шкура треснет!» Глядя на тщедушную фигурку, бабушка с тетей сдерживали улыбку. Открыто улыбаться было нельзя — он здорово обижался, если подозревал, что ему не верят. А «гад» — это такое междометие в его лексиконе, слово-паразит. Выпив, пел песни и начинал ощущать в себе безмерную любовь к ближним, всем в ней признавался, обнимался и целовался. Я от него пряталась на печку — он мог так обнять, что аж кости трещали. Мастеровитый — в том они с братом были схожи, — на Донбассе в шахте плотничал; обеденные столы в нашем доме, табуретки, лавки — дядькиных рук дело. Свой дом на Донбассе обиходил, и Валечке с Колюшкой тоже. Приезжая в отпуск, ни минутки не бездельничал — всегда находил, что отремонтировать в бабушкином доме, на дворе. Говорят, те, кто работает с деревом, живут долго. И в самом деле — дяде Коле выпал долгий век…

Когда он столярничал, я рядышком любопытствовала: вилась кудрявая стружка из-под рубанка, доска становилась гладкой и приятно пахло деревом! И мне разрешал построгать. Отбрасывая чуб (с хохлами ведь жил, на Донбассе), сколачивал табуретку и приговаривал: «Я, гад, все делаю на века: мою табуретку хоть из космоса бросай — не сломается!» Он и моей маме смастерил шесть табуреток и стол, прелестные — с витыми ножками, покрытые лаком. Они теперь стоят в моей квартире. И не ломаются.