Киев – наш город

Сергей Олегович Страхов, 2023

Жизнь 70-х и 80-х настолько предельно правдиво изложены писателем, что, читая книгу, приходит понимание того, что мы в некоторой степени всё это знали, но особо не придавали многим вещам значения. И о том, что в те времена было многое позволено, потому что существовал огромный зазор между действительностью и юридической ответственностью. Автор пишет о том, как обычные киевские пацаны и девчонки пытаются выбраться из этого обычного советского гетто. Они тоже хотят спокойной обеспеченной жизни. Это не футболисты, не хоккеисты, не артисты, не музыканты, не дети прочей советской и партийной обслуги и просто больших начальников. Это дети рабочих, инженеров, военных, маленьких начальников. И они могут рассчитывать только на самих себя. Пытаются пробиться, как могут, как умеют. Не многие выживут в той мясорубке, куда они с остервенением толкают сами себя и друг друга и, похоже, что не самые лучшие. Увлекательно и детально авторы описывают эти события, действующих реальных лиц в своей книге.

Глава 2

Дома, конечно, меня ждали. Поговорили немного и спать. Только с сестрой я проговорил до утра. Невеселый вышел этот разговор.

В тот субботний день Макс встретился с очередным новым другом Реутовым. Реут — под стать Максу — высокий пацан с длинными русыми волосами. Острый нос, всегда сжатые белесые губы. Не спортсмен, но крепкие руки, от природы очень силен.

Он появился на Борщаговке значительно позднее нас, и ни я, никто-либо из нашей компашки, кроме Макса, с ним не был знаком. Так что я представляю его смутно — только по рассказам моей сестры.

Парень захаживал к одной из двух сестер, живущих в соседнем с Максом доме. Макс, иногда, когда выпьет — ко второй. Так и познакомились. Оказалось, что они еще и работают на одном предприятии.

Сразу же после моего отъезда, Саня устроился для того, чтобы отстал участковый по поводу тунеядства, в ближайший научный институт кем-то работать. Тогда свободных вакансий было море. Там работала и Сабарина, там, вообще, половина Борщаговки работала. Кто работал, кто только числился, как Макс.

Теперь Реут, вместо меня, стучит на барабанах. Институт, как участникам художественной самодеятельности, предоставляет гитары, ударную установку, орган, усилители, да вообще всю аппаратуру. И работать не нужно.

Репетируйте себе целыми днями да выступайте на конкурсах, хоть всесоюзных, да на внутри институтских вечерах в честь не таких уж и редких советских праздников. Не нужно тратить деньги на аппаратуру, которая стоила баснословно дорого, да еще и зарплату в институте платят. Немного, но стабильно.

Деньги идут от барменов и банщиков «Пролиска», когда-никогда подваливает работа от Спидолы, перед моим отъездом немного заработали. Скоро можно будет и машину купить. Конечно же, новую «копейку». Уже и жениться можно. Лафа.

Почему не выпить, не помечтать о будущем вдали от людских глаз и ментов? Как уже было заведено в последнее время, отправились на пустырь за домом. Удобно расположившись на травке, попивая винцо, начали с обсуждения репертуара на ближайшее выступление ансамбля.

И тут на пустыре показалась компания из шести пацанов. Вместе с ними весело двигалась и малолетняя оторва из близлежащего двора со странной кличкой Байдарка. Компания сразу же направилась туда, где расположился и Макс с товарищем.

В этом месте в самом начале застройки Борщаговки коммунальными работниками были высажены пихты в надежде, что скоро здесь будет цветущий парк. Но несколько парков разбили в других местах, а про пустырь забыли. Пихты в скором времени обросли деревьями. Деревья обросли кустами. Кусты обросли высокой травой и чертополохом, которые никто никогда не косил.

Вдобавок ко-всему, в этом месте жители близлежащих домов стали выкапывать себе погреба. Квартиры-то маленькие. Хранить многочисленную консервацию, которой запасались хозяйственные горожане на зиму в громадных количествах, негде. Вот и стали, где только можно, да и нельзя, недалеко от жилых домов появляться эти колодцы, обложенные внутри кирпичом и закрытые на довольно-таки большие замки. Время от времени замки, все же, взламывали и погреба разграблялись, неизвестно даже кем и зачем, и погреба уже стояли открытые и брошенные.

Место это в народе носило соответствующее название: «Пихточки» и имело дурную славу. Может, из-за этих пустых и каких-то отталкивающих ям-колодцев, сиротливо смотрящих пустыми глазницами на каждого приближающегося, а, может, из-за того, что это место облюбовали для пьянок всякие подозрительные компании. Вот и Макс тоже…

Пока компания приближалась, Саня с Реутом успели запастись крепкими колками, коих здесь валялось бесчисленное количество. Ну, не уходить же, в самом деле, из-за каких–то шести человек в другое место. Тем более, что все они выглядели очень уж моложаво.

Компания расположилась буквально рядом с моим непутевым товарищем и его новым другом. Пьянка сначала протекала довольно-таки мирно. Тогда еще младшие хулиганы и бандиты уважали старших бандитов и хулиганов. Но только не в этом случае.

Скоро, как и водится, начались приставания к Максу, а его все в округе знали прекрасно, на почве: «Ты нас уважаешь?»

— Уважаю, только отстаньте, — отбивались словесно Макс и Реут.

— А если уважаешь, то должен вместе с нами трахнуть нашу подружку.

Вот такое, надо сказать своеобразное, проявление уважительности. Так это понимали вновь прибывшие на пустырь юные беспредельщики.

Макс не хотел. Зачем это нужно Королю Борщаговки, высокому красавцу с роскошной шевелюрой какого-то обалденного темно-каштанового цвета, тонкими правильными чертами лица и озорными глазами, постоянно шутящему и улыбающемуся? На репетициях его группы всегда собиралась толпы поклонниц на любой вкус. Выбирай любую. И он выбирал! Ему не нужна эта Байдарка.

Но уже распоясавшиеся к тому времени будущие урки не отставали. Да оно и понятно. Дело подсудное. Останавливаться они не собирались. Нужно повязать всех, кто рядом, одним преступлением. А там, глядишь, с таким подельником и сами выдвинутся в первые ряды. Слово за слово. Страсти нешуточно накалились. Саня, будучи выпившим, соображал плохо, но беду почувствовал:

— Так, Реут, вставай, мы уходим.

Реутов был очень удивлен такому повороту событий. Чтобы Макс покинул назревающее поле боя против каких-то шести человек? Такого не бывало ни разу. Удивился, но подчинился. Уже отходя или, вернее, отбегая из этого мерзопакостного местечка, Саня услышал крик предводителя этой банды:

— Да не сцы, ты. Мы, после того как все ее трахнем, то забьем вот этим камнем. Восемь ударов по голове и бросим в погреб. Никто ее еще долго не найдет.

— Да делайте, что хотите. Меня только оставьте в покое, — отмахнулся Макс уже в запаре, не предавая этим словам никакого значения.

Макс сплоховал! Дал слабину! Настроение было нешуточно испорчено, и наши герои решили зайти к двум сестрам. Все здесь рядом. Немного еще выпили, и Саня завалился спать. А когда через несколько часов проснулся, то сразу же и вспомнил о том, что сказали на прощание молодые беспредельщики, и его прямо обдало холодным потом. Вспомнил и понял, что это была не шутка. Реута рядом не было.

Когда Макс прибежал в «Пихточки», то вся компания закончила свое грязное дело. Девка была пьяная в стельку и ничего не понимала. Каменюка уже лежал рядом, а все недавние выпускники школы бросали на пальцах, кто будет бить первым, кто вторым, кто третьим.…

Не дав банде опомниться, Саня схватил Байдарку в охапку, растолкал этих уродов и, не вступая в драку, вывалился из кустов на просматриваемое место. Еще и темно не было. Байдарку

он отвел домой.

Капитан Гунько не смог отказать себе в удовольствии приехать за самим Максом. Забрали очень быстро раненько утром, не дав никому опомниться, как это всегда делается в наших краях. Уже в машине, обычном бобике, на слабые возражения Макса Гунько, улыбнувшись на всю свою гунявую рожу, сказал ему буквально следующее:

— Она сейчас в таком состоянии, что подписывает все, что мы ей диктуем. Лишь бы быстрее отстали, — и немного подумав, добавил:

— А помнишь, как твой отец к нам в райотдел приходил? Важный такой? Как меня отстранили, помнишь? То-то. Долго я ждал. Теперь точно никак не отвертишься. Конечно, очень жаль, что с тобою твоего друга Гималайского не было. Очень жаль, но еще не вечер.

Меня действительно там не было. Я был еще в исправительном учреждении. И, уж точно, еще не вечер.

Быстро и суд провели. На суде, ко всему прочему, родители Макса выступили и заявили, что они отказываются от такого сына. Нет у них сына. Такие вот они были советские люди. Особенно, обласканные советской властью. Особенно военные, когда войны и в помине не было. Работа — не бей лежачего. И это в то время, когда, мягко говоря, несколько растерявшемуся от такого скоротечного поворота событий их сыну, особенно нужна была поддержка.

Пятнадцать лет исправительных лагерей усиленного режима!

Такую вот жуткую историю рассказала мне сестра. Она дружила с Сашкиной сестрой Алькой и знала все в подробностях, да и всю подноготную этого дела тоже.

Поведала мне сестра и о том, что год назад была закрыта знаменитая киевская «толкучка». Видать, уже обещанный Никитой Кукурузником коммунизм не за горами. И на мой справедливый вопрос:

— А где же вы теперь вещи берете? В магазинах ведь ничего нет.

Сестрица дала исчерпывающий ответ:

— Достаем.

— Как достаете, где достаете, у кого достаете?

— Да друг у друга и достаем.

Кто может косметику польскую достать, а кто ткань красивую, кто машину новую, а кто кульки полиэтиленовые со всякими иностранными надписями, недавно вошедшие в моду. Буквально каждые человек теперь ходит с этим кульком. Кто может мебель достать, а кто дефицитные продукты. Кто билеты в театр, а кто билеты на поезд в летний сезон. Ничего нигде свободно не продается.

И, конечно же, Джинсы! С джинсами, вообще, светопреставление. Носить джинсы начали мы — хипняки, и комсомольцы это очень осуждали. Все это было до того, как меня забрали в исправительную армию.

А когда я вернулся, то уже носили все: и стар, и млад, и худые, и толстые, и начальники, и подчиненные, и богатые, и бедные, и те же комсомольцы. Все теперь хотели иметь эти

заграничные штаны, хотя никто из них, уж точно, хиппи не был.

Платили за них немалые деньги. При средней зарплате в сто пятьдесят рублей, джинсы стоили на руках: сначала сто, потом сто пятьдесят, потом сто восемьдесят, а кое-где и двести. Появились специальные люди, которые могут что-либо достать. И отдельная каста — те, кто может достать джинсы.

Повлияло закрытие «толкучки» и на наш семейный бюджет. Сбывать теперь продукцию нашего пошивочного цеха негде, и работа по пошиву батников приостановлена. И хоть я и отдавал маме всю свою нищенскую зарплату, которую получал там, где числился работающим, но денег в семье, конечно, не хватало. Отдавать же из заработанных мною на стороне нельзя — никто ничего не должен знать. Все это нам еще придется переосмыслить.