Взгляни на меня

Чармили Энн Белл (2022)

Девушка из неблагополучного района, перечеркнувшая мечту и потерявшая чёткую цель в жизни. Известный актер, которому никакие гонорары и слава не могут помочь справиться с ошибками прошлого. Их случайная встреча на улицах Лондона дала то, чего им так не хватало в попытках исцелить душевные раны — друг друга. Теперь им нужно преодолеть ужасы прошлых лет, научиться говорить откровенно, доверять и прощать. Это жизнеутверждающая история о важности прощения себя, примирения со своим прошлым, каким бы мрачным оно ни казалось. История о том, что человеку всегда нужен человек — не важно, борется он с зависимостью, тяготится муками совести или боится сделать шаг к осуществлению мечты.

Обрывок 6

Отчего-то не спешила включать свет. Тусклое сияние мгновенно заскользило бы по крохотному коридору, рещко прочертило бы мою жизнь, которой всё здесь было наполнено. Стены с блёклыми зелёными обоями, низкая тумбочка рядом с изогнутой металлической вешалкой, похожей на кривой ржавый фонарь, коврик у порога, деревянный шкаф со скрипучими дверцами… Каждая деталь казалась чем-то несовершенным, недоделанным, с царапинами и трещинами. Ко мне и прежде заходили мужчины, так же в смятении топтались у вешалки, раздевались, развязно шутили. Засыпали в моей постели, утром варили кофе, сгребали в тарелку разогретые остатки обеда, улыбались по привычке, не то вежливо, не то с затаённым презрением. И исчезали. Но какой-то совершенно незнакомый оттенок стыда я остро ощутила только в тот момент, когда Том шагнул вслед за мной в квартиру, проник в мою жизнь, как тонкое лезвие под сердце. Никто из нас не различал ни намёка на то, что на самом деле это не первый и последний ужин.

Я зажгла свет, положила сумку на тумбочку, сбив выстроенные в ряд помады и наполовину пустые флаконы духов. Тишину рассекло глухое бряканье. Я не собиралась ничего расставлять заново, сбросила куртку, затолкала кроссовки в угол. Как-то невнятно, с неохотой, коротким небрежным жестом указала на ванну и туалет, а сама направилась к кухне. Прошла мимо сумрака спальни, словно её пока и вовсе не существовало. Просто тёмная дыра с бликами зеркал и очертаниями небольшой кровати. И Том не жаждал обзорной экскурсии, не стремился изучить каждый натёртый до блеска уголок. Вёл себя сдержанно, почти по-джентельменски. Спальня его не интересовала. Было достаточно крохотной, но уютной кухни, где постепенно зарождалась смелость быть откровеннее, а границы между нами размывались.

Я смачивала антисептиком разбитую губу и слышала, как слегка шуршало пальто Тома, негромко стучали подошвы ботинок — уже потом я приметила его неизменную привычку аккуратно ставить ботинки точно по линии жёсткого коврика. Слышала шум воды, хлынувшей из крана, и, прежде чем отогнать всполох фантазии, успела представить, как кусочек мыла с запахом апельсина пенится и скользит в его пальцах. Я ещё слишком отчётливо помнила их тепло, которым насквозь пропитались кожаные перчатки… Особенное, нежное, такое необходимое.

Сначала Том порывался чем-то заняться, предлагал свою помощь. Готов был исполнить любую просьбу, даже пройтись до супермаркета. Но я упрямо настаивала, чтобы этот случайный гость предоставил мне заботы об ужине и ни о чём не беспокоился. Том отыгрывал непробиваемую безмятежность. Но некая скованность и тревожность ясно читались в погасшем взгляде, в мучительном изгибе губ. Улыбка напоминала нарисованную, ненастоящую, будто и вовсе с чужого лица.

Напряжение трясло Тома изнутри. Накатывающие волны злости и сожаления не давали расслабиться. Он внимательно наблюдал за моими передвижениями по кухне, хватался за настоящее, за осязаемое здесь и сейчас, чтобы не утонуть в удушающих воспоминаниях. Но раз за разом переживал мгновение неизбежного расставания с Джейн, которое обернулось абсурдной ссорой, втоптавшей в грязь последние надежды. Не осталось шанса стать друг для друга безликими смс в пору праздников и звонками с оттенком искусственного приличия.

Тем вечером он определённо не планировал делать следующее: терять контроль над собой, доводить разговор до пустой ругани, а затем в порыве безысходности подниматься на третий этаж в квартиру смутно знакомой девушки из толпы.

«Кажется, однажды мы уже встречались», — произнёс он почти спокойно, и меня в тот же миг мысленно отбросило в вагон метро, отбивающий пульс огромного ненасытного города. Затем из сумрачной глубины памяти доносился скрежет подпрыгивающего чемодана, я снова видела, как Том шёл впереди. На расстоянии считанных шагов и одновременно недосягаемый, невозможный. И хоть на маленькой кухне сложно сохранять дистанцию, и мы стояли близко друг к другу, нас правильней было бы сравнить с двумя людьми, разделёнными неистовой, кипящей рекой, которую не перейти и не переплыть — пропадёшь в безумном течении. И эти двое продолжали настойчиво перекрикивать оглушительный рёв воды и беспомощно смотреть на противоположный берег.

— Ты живёшь одна? — потирая высыхающие ладони, спросил Том. Наверняка он не ощущал в тесной квартире присутствия кого-либо ещё. Не в воздухе угадывал ответ. Можно без труда вычислить, например, по количеству зубных щёток. Он остановился у гудящего холодильника и отчего-то решил уточнить то, в чём не сомневался и секунды. Или же так подбирал уместную тему для разговора, нащупывал точки соприкосновения.

— Не всегда. — Я достала плоскую голубую тарелку, вилку и нож. Пряталась за доведёнными до автоматизма отточенными действиями. Том, удерживая внутри всплески ярости и отчаяния, признался в разрыве отношений, ненароком обнажил разраставшуюся рану на душе, поэтому и я в ответ решила добавить немного честности. Мельком набросала картину моих будней, разбавленных недолгими, хрупкими связями. — Иногда пару месяцев встречаюсь с неплохим, приятным мужчиной. Мы хорошо проводим время, спасаемся от скуки, заполняем свиданиями какие-то пробоины в наших жизнях. Но в итоге всё равно разбегаемся, потому что некуда двигаться дальше.

Я открыла холодильник, осторожно переложила курицу с овощами из контейнера на тарелку, поставила в микроволновку, настроила таймер. С завязанными глазами я могла прожить всю оставшуюся жизнь в неизменном ритме, с выученным наизусть порядком и не ощутила бы разницы. Так начнёт казаться, если попадёшься в ловушку обесцвечивающего однообразия. Алгоритм унылой рутины был впаян в капризную память так прочно, что его и ударами головой о стену не удалось бы вышибить. Облик матери неумолимо вымывался, проваливался куда-то очень глубоко, за пределы сознания. Но сменить мощность микроволновой печи и добраться до кафе “Субмарина Джуд” в Энфилде я могла бы, даже крепко зажмурившись и не подглядывая. Память надо мной издевалась.

— А куда ты хочешь двигаться дальше? Семья, дети? — спросил Том и стал быстро расстегивать пуговицы пиджака, снял и осторожно повесил на спинку отодвинутого стула. У белой рубашки, заправленной в серые брюки, был слегка смят ворот, по ткани расходились тонкие морщинки. К аромату розмарина и яблочного уксуса, парящему в кухне, примешался свежий цитрусовый запах. Как я выяснила позднее, другой туалетной водой Том пользовался редко.

— Возможно, в моём возрасте уже пора задуматься о семье, но в роли родителя я вижу кого угодно, но не себя. А если нет уверенности, то не стоит и пробовать.

Он отвёл взгляд в сторону, тщательно взвесил услышанное, пока блюдо крутилось на стеклянном диске, и глухой шум разливался по кухне. Выдержав паузу, Том снова неотрывно всматривался в глаза, словно выискивая непрозвучавшую правду, и сказал:

— Я знаю женщин, которые размышляли так же, но стали прекрасными матерями.

— И ни о чём не жалеют?

— Не знаю наверняка, но у некоторых теперь даже в голове не укладывается, как раньше они могли с ужасом рассуждать о возможных трудностях. Порой случается удивительный парадокс — те, кто громко заявляют о напрасности брака или уверяют в своей неспособности воспитать ребёнка, потом превосходно справляются со всем, что их пугало. Мои родители развелись, когда мне исполнилось тринадцать, но подарили счастливое детство. Примером жизни, которой каждый неотступно следовал, они показали многое. Мама открыла дорогу в театр, отец научил упорно трудиться, не оставлять сил на жалость к самому себе. — Том вдруг замолчал, мягко улыбнулся и потёр лоб в накатившем смущении. Ему казалось, он бессовестно крадёт чужое время, терзает скукой. — Прости, тебе хоть интересно это слушать?

Разумеется, интересно. Очень часто я осознавала, что для восстановления гармонии, перезарядки, не хватало петляющих, как извилистый ручей, непредсказуемых, простых разговоров на равных. Мне почти не доводилось с другими мужчинами общаться вот так легко, не выстраивая преград, не расставляя ограничений. Ни о чём и обо всём. Они так же стояли здесь или бродили по квартире, но несли какую-то чушь. И даже не замечали, что я ничего не отвечала.

Том невольно всколыхнул дремавшую во мне тоску, начав рассказ о своих родителях. Я ждала визга микроволновки, смотрела на Тома и терялась в закипающих мыслях. Солгать ему, что я понятия не имею, каким мой отец был ублюдком или прекрасным человеком? Слепить одну из множества безобидных версий уродливой реальности? Или же взять и вывалить правду об отце? Правду, которую не решилась открыть мама. Вряд ли Том был готов к таким мучительным откровениям, которые непременно отшибли бы аппетит. Сказать, что рождение дочери хоть и реанимировало жизнь Жаклин Энри, но привело к неизбежному самопожертвованию ради достойного образования и места в обществе? Нет, я вовсе не презирала маму, не осуждала, а лишь жалела и пыталась понять. Особенно теперь, когда все её мечты, чувства и стремления стали пустотой, безразмерной пропастью. Действительно ли мама хотела ребёнка, воображала ли себе, как будет читать сказки с обязательной победой добра и справедливости? Хотела ли крепко держать маленькие ручки, позволяя любопытному малышу передвигать ногами, ощущать силу первых шагов? Сложно утверждать или отрицать, но меня мама любила и желала вечного счастья. Ради дочери она выталкивала из себя жизнь.

— Мне нравится слушать истории, — честно ответила я, решив оставить в секрете подробности своего происхождения. Микроволновка пронзительно прозвенела. Я надела красные мягкие рукавицы, осторожно достала курицу, которую вчера вывалила с противня сразу в контейнер. Поставила на середину стола, развернула тонкие синие салфетки и положила на них вилку и нож. Сняла рукавицы. Белёсый пар закручивался, волновался, вздымаясь над золотистой корочкой, посыпанной зеленью. Интересно, кто я сейчас — невозмутимая официантка или гостеприимная хозяйка? — Вина, как в принципе и любого другого алкоголя, у меня нет. Есть яблочный сок. — Я подошла к графину и потянулась к шкафчику за стаканом. — Будешь?

— Конечно, — бодро ответил Том, поправил висящий на стуле пиджак и сел за стол. — Но должен спросить тебя ещё кое о чём очень важном…

— О чём?

Я аккуратно наполнила стакан, бесшумно поставила рядом с салфетками и насторожилась, немного напуганная сменившимся тоном.

— Даже не знаю, как лучше выразиться… — Том вздохнул, будто набираясь смелости, а потом проговорил весело, с обезоруживающей улыбкой: — Почему здесь только одна тарелка? Ты сильно переоцениваешь мои способности, считая, будто мне по силам справиться в одиночку с целой курицей.

— Я попробовала чуть-чуть, убедилась, что мясо не пересушено и со вчерашнего вечера не притрагивалась. И сегодня совсем не хочется, — сказала я, пожала плечами. Ничего, кроме чая и клубничного печенья, в желудок не затолкать. Иначе бы непременно стошнило.

Внезапно ударивший по сердцу страх, навязчивое ощущение непрерывной погони вспыхивали внутри болезненными отголосками, как разряды электричества. Я села напротив Тома и обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. Вытравить холод, пробравшийся в кости.

— Что-то случилось? — в вопросе сквозило неподдельное, обескураживающее беспокойство, вызывающее грустную усмешку. Том по нелепой случайности, из-за проигрыша раскалённым нервам оказался в этой кухне. Не знал обо мне ровным счётом ничего. Но в обычном вопросе звучало больше заботы, чем в милых пожеланиях Дэйва, который оставлял после себя ужасный кофе, тосты и пару десятков фунтов.

— Так, ерунда, — отмахнулась я. — Давай ешь и продолжай рассказывать.

— А разве теперь не твоя очередь? — Том помедлил несколько секунд в нерешительности, взялся за вилку и нож, стал отрезать кусок от поблёскивающего мяса. В его чётких движениях читались сдержанность и сосредоточенность, но по глазам я догадалась, что Том действительно был голоден, пусть и старался это скрыть вместе с тяжёлыми мыслями о Джейн.

— Я просто официантка, Том. Рассказать нечего.

Прожевав отрезанное мясо и запив соком, он улыбнулся, прищурился, вглядываясь будто в самую душу:

— Неужели? Тогда начни с тайны о том, кто научил тебя потрясающе готовить.

— Никто. Готовка здорово успокаивает, приводит голову в порядок. Это своеобразное лекарство всегда помогает. Почти всегда.

— Значит, такая вкуснятина получается в поиске спокойствия? — чуть нахмурив брови, спросил Том. Вилка брякнула, задев край тарелки.

— Видимо, да. Но я совсем не Энтони Бурден. Обычное баловство, — я постучала пальцами по столу, отбивая мотив песни Элвиса Пресли, вдруг зазвучавшей где-то в бездне памяти. «Нет такого человека, нет такого места».¹ И заодно упорно сопротивлялась натиску внезапной похвалы. — А готовлю зачастую гораздо больше, чем могу съесть. Коллекционирую рецепты и отношусь к приготовлению, скорее, как к хобби. Это способ отвлечься и стать собой.

— Стать собой? — эхом повторил Том.

И я на удивление разговорилась, подхватив странный порыв спокойствия, смешанный с предчувствием очередного подвоха:

— На работе я должна быть приветливой и с похотливым, самонадеянным сбродом. В компании друзей стараюсь не болтать глупости, не распахивать душу, потому что им не обязательно знать то, что в моей-то голове с трудом укладывается. Боюсь всё испортить, заставить ощущать растерянность и отвращение. Поэтому достаточно жить так: дома оставаться наедине с собой и осознавать, кто ты на самом деле.

— И кто же ты, Вивьен?

Устало откинулась на спинку стула. В сознание с напором сокрушительной бури пробирался голос Пресли, и я тихо произнесла снова:

— Просто официантка.

Примечания

1

Строчка из песни «Return To Sender» Элвиса Пресли.