Взгляни на меня

Чармили Энн Белл (2022)

Девушка из неблагополучного района, перечеркнувшая мечту и потерявшая чёткую цель в жизни. Известный актер, которому никакие гонорары и слава не могут помочь справиться с ошибками прошлого. Их случайная встреча на улицах Лондона дала то, чего им так не хватало в попытках исцелить душевные раны — друг друга. Теперь им нужно преодолеть ужасы прошлых лет, научиться говорить откровенно, доверять и прощать. Это жизнеутверждающая история о важности прощения себя, примирения со своим прошлым, каким бы мрачным оно ни казалось. История о том, что человеку всегда нужен человек — не важно, борется он с зависимостью, тяготится муками совести или боится сделать шаг к осуществлению мечты.

Обрывок 8

Я вернусь. Так он сказал. Порой я нарочно повторяла эти слова перед сном, как мантру. Вновь и вновь. Любопытно, какой будет следующая встреча, о которой Том заявлял с поразительной уверенностью. Всё, что нас связывало — случайная заснеженная улица из переплетения перекрёстков и развилок, адрес маленькой квартиры и разговор, затянувшийся до полуночи. Мы даже не обменялись номерами телефонов. Вновь стали недосягаемы. Каждый на своей стороне реальности… Гораздо проще бросаться под колёса проезжающих мимо такси, чтобы наткнуться на нужный автомобиль, нежели всерьёз полагать, будто Том возьмёт и позвонит в дверь, вырвется из сети насыщенных будней.

Возможно, не стоило продолжать надеяться на внезапное чудо. Но я стала часто отпрашиваться с работы, понемногу вызывала раздражение и растущие подозрения у вечно недовольного Говарда. Нарываясь на увольнение, я стремилась скорее добраться до дома, приготовить что-нибудь вкусное и терпеливо ждать. Сжимала забытые Томом перчатки, гадая, куда же его унесли ускользающие, беспощадные дни. Что угодно могло выжечь из памяти неловкое обещание вернуться. Не исключено, что он разбрасывался такими словами перед каждой наивной дурочкой, с которой наигрался. О подобных забавах не писали в статьях. Нигде не сказано о привычке Тома Эдвардса напрашиваться на ужин, вешать лапшу на уши и исчезать на поводу у легкомыслия. Оказаться обманутой — пожалуй, самый безвредный итог. Это не привело бы к тому, что медленно проступало в тумане завтрашних дней. Я вслушивалась в молчание трубки домофона, прокручивала в голове темы для обсуждения, непринуждённых, лёгких бесед. Мне до безумия хотелось говорить с ним. Может, Том появлялся на пороге днём, пока я, нацепив фальшивую улыбку, металась между столиками с нагруженным подносом, забавлялась с Лайлой в нашей неизменной игре «Подбери кличку загадочному мужчине, который всегда занимает третий столик и напивается в мечтах о покупке яхты». А если Том пожалел о неосторожном обещании и вовсе не собирался опять коротать вечер с обыкновенной официанткой? Развлёкся достаточно. Или Том пытался достучаться в любой другой неудачный момент, когда я выходила за продуктами или отлучалась ненадолго, чтобы накормить старого кота соседки Марты, неудержимой охотницы за приключениями. Она укатила на две недели в Италию с очередным ухажёром.

Впервые за пару лет достала тот восстановленный портрет. Рассматривала, сравнивала с Томом. В этот раз запомнила его глаза до мельчайших подробностей. Цвет безумно завораживал, было бы интересно подбирать нужные краски. Переливы оттенков голубого и зелёного, как вихрь морской волны или мягкое утреннее небо. Длинные изогнутые ресницы, строго очерченные веки, изгибы тонких морщинок, похожих на сеть прожилок листьев… С момента столкновения в толпе Том успел прожить свою боль, дробящую и дикую, прожил целую жизнь за то время, пока мы барахтались по разным полюсам реальности. Ему почти тридцать один год. Том научился выживать там, где никто не торопится беззаботно откровенничать, чтобы с наименьшими потерями выбраться из игры, в которой подсчитывают твои уязвимости и целятся для выстрела в упор. Возможно, он не хотел вляпываться в историю, чувствовал, что нужно держаться подальше от таких, как я. От людей с грязным кровоточащим прошлым. Или от обычных официанток.

Но я верила, что Том вернётся.

— Эй, Ви, у тебя уже появился новый парень? — подловила меня Лайла прежде, чем я успела выскочить из кафе навстречу наивной надежде по скользким тротуарам, сквозь дрожащие полосы света фонарей. — Разобьёшь бедному Алану сердце, он давно ищет способ покорить тебя.

— Разве я не успела его убедить, что это плохая идея?

Сбегая от звона кружек, дребезжащего ворчания, рассыпанных крошек и запаха безысходности, я совсем не думала о чувствах и намерениях Алана. Он раздражал стойкой навязчивостью, обострённым желанием вмешаться в моё существование, навести порядок на свой лад. Я не могла считать Алана хорошим заботливым другом, приходилось выдавать десятки отговорок, выискивать повод быстрее исчезнуть. Что-то неясное в его поведении тревожило и вынуждало быть внимательней. Я никогда не позволяла ему провожать меня до дома, выстроила границу между нами.

— Он не угомонится, пока ты не сдашься или не замаячишь перед носом с тем красавцем, к которому так торопишься, — негромко, хитро усмехалась Лайла. Она, очевидно, раскусила это особое, раздирающее, горько-сладкое предвкушение, которое захлёстывало и жгло. Так спешат покинуть обречённое, изгрызенное штормом судно. Так бегут по трещинам разломанной земли, чтобы оставить позади перекошенные руины и выбрать будущее, а не провалиться в чёрную пустоту.

Любопытство Лайлы стремительно пробуждалось, она хотела вытянуть подробности, но я лишь вымученно улыбнулась и махнула рукой. Лайла наверняка бы решила, что я слишком сильно ударилась о капот. И всё случившееся после увидела в глубоком обмороке. Если бы.

От скуки я пару раз пробегалась по ярким снимкам, обрывкам упорхнувшей реальности, где Том в безупречном синем костюме запечатлён вместе с Джейн Хорнер. Она была молодой актрисой, известной по ролям в шекспировских трагедиях и популярных американских сериалах. О них я практически ничего не слышала. Всматривалась в её длинное узкое лицо с выражением усталости и тенью хмурости, какой-то неясной, въевшейся под кожу жестокости. Смотрела в застывшие прищуренные зелёные глаза с отражениями непрерывных вспышек и вдруг почувствовала, как в недосягаемых недрах немых, обесцвеченных воспоминаний что-то зашевелилось, назойливо замелькало. Разгорались и угасали белые вспышки, высвечивая нечто размытое и рваное. И в этом необъяснимом сверкании бездны воспоминаний я не смогла ничего разгадать. В недоумении листала фотографии, пытаясь унять необъяснимое волнение. Схваченные цепким глазом объектива Том и Джейн улыбались, залитые искусственным жёлтым светом, то прижимаясь друг к другу, то отдаляясь на полшага. В какой-то момент мне показалось, я смотрела на манекенов, замурованных под слоями мерцающего ледяного стекла. Имитация полноценной формы. Имитация счастливого человека, которого поставили перед пёстрым стендом с множеством логотипов и хлестали слепящей вспышкой по глазам.

Один алгоритм тусклой жизни постепенно сменялся другим. Я боялась упускать драгоценные секунды, захлёбывалась удушливым ожиданием. Оно звучало голосом Элвиса Пресли, его песни раскалывали тишину, отсчитывали время от надежды до отчаяния. Ожидание с привкусом остывшего ужина, с цветом зажжённой люстры и прозрачных стаканов, до краёв наполненных пустотой. Спустя несколько часов меня словно сдавливали тиски лиловой кухни, казавшейся захлопнутым пластиковым контейнером, где я задыхалась, колотилась о стены. Бросив на стол книгу, едва не сбив ровно расставленную посуду, я двигала стул ближе к небольшому, вычищенному от пыли окну. Откидывала плотную ткань серых штор и смотрела на рассеянные огни улицы, следила за тем, как по мокрому асфальту и подрагивающим грязным лужам медленно ступал холодный вечер. Вытянутые густые тени наползали на ступеньки крыльца, замирали пятнами на кирпичных стенах. Я считала прохожих, которые шагали по тротуару и пропадали за углом. Останавливала музыку Элвиса, переключала на Duran Duran и негромко подпевала Ле Бону:

Никто не знает,

Что произойдёт завтра,

А мы стараемся не показывать,

Насколько напуганы.³

Череда тоскливых завтра разгоралась на рассвете и таяла на закате, теряясь в пепле из бесконечных, бестолково прожитых вчера. И такой же неприметный день наконец столкнул нас снова. Февраль набросил на город зыбкую пелену, занавесил солнце клочьями низких, тёмных туч, и оно текло над крышами размазанной бледной каплей. Отступили снегопады. Моросящий дождь изредка покрывал дороги мелкими крапинками. Я перестала гоняться за призраком обещанной встречи. Влилась обратно в выученные наизусть будни и выходных, которые мы иногда прожигали в клубах, среди грома бессмысленной музыки и какой-то изувеченной свободы.

И вот я увидела Тома. Он сидел на деревянной скамье возле крыльца. В причудливом сплетении теней был похож на неподвижную восковую фигуру, набросок на краю заштрихованного рисунка. Олицетворение молчания и застывшей мысли. Одет в лёгкую, поблёскивающую кожаную куртку, джинсы и замшевые ботинки с тонкими чёрными шнурками. Том рассматривал сколы на зернистой тротуарной плитке, пока я, чуть замедлив шаг, приближалась, а эхо оглушающих песен ещё стучало под рёбрами. Звенело в ушах, заслоняя от шорохов и воплей, запертых в глубине памяти.

— Я слово сдержал, а ты коварная обманщица, Вивьен, — весело сказал он, едва заметив меня в полумраке среди песчинок мерцающего света. И вновь никаких приветствий, словно мы вовсе и не прощались, не убегали, не вызывали такси, а продолжали жить и в упущенном мгновении в гуще толпы, и в вагоне метро, в движении по дороге под стук колёс чемодана, и тогда за кухонным столом…

В голосе Тома перекликались сыгранные роли, переливы смеха и крики, взорвавшие тишину, пробившие сердце насквозь. Голос — то пересыхающая и невозмутимая, то полноводная и плещущая река. Она начинается из небытия, звучит с рождения, вбирает в себя грязь и чистоту притоков-событий, меняется, и в ней можно было услышать шум и треск прошлого. В наших голосах таились тягучие звуки воспоминаний, а в глазах — их невероятный подлинный цвет, неповторимый и бесценный.

И мы помнили, но ещё не знали друг друга.

— Обманщица? С чего бы это? — спросила я, скрестила руки на груди и села рядом.

— Ты уверяла, что премия достанется мне, но с оранжевой маской церемонию покинул Рой Клэнси, — загадочная, насмешливая улыбка подсказывала, что Том вовсе не был огорчён.

— Может, я заглянула чуть дальше в будущее и высмотрела другую твою победу. Давно ждёшь?

— Два часа.

— А я ждала целый месяц, потому извиняться за двухчасовое ожидание не стану.

— Тогда мне следует попросить прощения? — теперь мелькнула иная улыбка, яркая, острая, как лезвие.

— Нет, в общем-то, это не обязательно.

— Но всё-таки прости, Вивьен, не так уж много выпало шансов перекроить график. Честно говоря, я уже приходил, а сегодня решил задержаться, проверить запас терпения. Стоило оставить свой номер, верно?

— Верно, и не пришлось бы напрасно приезжать в Хакни, надеясь на чудесное совпадение.

— Что, от Хакни бессмысленно ждать чудес? — Он усмехнулся, чуть поёжившись. — Честно говоря, мне здесь не нравится. Да, время движется вперёд, многое приходит в норму, но в этом районе часто бывает неспокойно и мрачно. Конкретно мне. Дело вообще не в “миле убийств”. Не в грустной истории этого места. — Том на миг прервался, что-то переменилось в его дыхании. А потом он попытался объяснить, что его волновали и пугали вовсе не печально известная Клэптон-роуд и другие увечья Хакни: — В этих кварталах я не чувствую уюта и тепла, только смутное ощущение тревоги, затаившейся угрозы… Не знаю, как правильно сказать, но всё внутри упрямо сопротивляется гулу этих улиц, усмешкам ярких граффити. Я всей душой люблю Лондон, но именно здесь, на пепелище заброшенных цехов, среди унылых домов,, я словно попадаю в капкан, в вязкий мир, откуда с каждым разом труднее выбраться, ничего не потеряв. Если бы не ты, я бы вряд ли добровольно сунулся сюда снова. — Том явно оставлял нечто сокровенное невысказанным, на самом кончике языка. В один и тот же момент, как бы это ни выглядело противоречиво, он будто говорил и молчал: в произносимых словах отражались неподдельная истина и попытка затянуть потуже швы кровоточащей раны. В коротких паузах, тихих вдохах я отчётливо различала отзвук надёжно укрытой тайны, туманные очертания впившегося в жилы воспоминания. Я слишком хорошо знала, что значит заворачивать неудобную, жуткую правду в лохмотья рваной души. Такой режущий, болезненный диссонанс. Немыслимое сочетание жалящего звука и холодной тишины. — Кстати, я узнал, что Рой родом из Хакни, когда поздравлял его с победой… А тебе нравится тут?

Тогда я не сомневалась, что откровения Тома — это необычный способ формулировать вопрос, на который я должна ответить искренне.

— Наверно, нравится… — пожала плечами, вдыхая глубже прохладный, зыбкий воздух, пропитанный смесью выхлопных газов, запахов дешёвой кофейни, закрытой до утра, с фонарём под белеющей крышей. — Здесь я вижу следы настоящей жизни, её биение и угасание. В центре, например, всё бешено вертится без остановки, за сиянием, вычурностью прячутся безразличие и жестокость. А тут нет никаких завораживающих зрелищ, которые бы ослепляли, сбивали с толку. Никакого внезапного подвоха. Ровно то, чего ты ожидаешь, и произойдёт. В большинстве случаев. Конечно же, люди везде одинаково лгут, грабят, убивают, но здесь ложь не рисует мнимую красоту, не нагоняет ядовитые иллюзии. Здесь она существует, скорее, как развлечение: ты прекрасно знаешь себя изнутри, но притворяешься другим, кем-то, кто гораздо лучше и кем тебе никогда не стать. Игра с самим собой, где ты уже побеждённый. Такой я вынесла вывод… — потёрла носком кроссовка пятно, из которого тянулся зигзаг трещины. — Летом я гуляю в парке, прихватив книгу. Наблюдаю за птицами, от скуки считаю морщинки на коре дерева. Цены на жильё приятно радуют, вполне по карману.

— Ты родилась в Хакни?

— Нет… — Я стиснула запястье левой руки. — В Форест Гейте.

— И почему переехала?

— А что за допрос посреди улицы? — По этому руслу, в которое вывернул разговор, легко было переместиться назад в гнилое болото прошлого, а касаться его было нестерпимо. Не сейчас. Я тут же отмахнулась: — Собираешься секретничать под открытым небом или не можешь прозрачно намекнуть, как бы, наконец, подняться и забрать перчатки?

— Я два часа жду приглашения, — в прищуренном взгляде Тома сверкнул огонёк интереса.

Я соскочила со скамейки и встала напротив него, уверенно протянув руку:

— Добро пожаловать в никуда.

Том неотрывно всматривался прямо в глаза, в средоточие шрамов души, бережно провёл пальцами вдоль голубоватых вен и резко перехватил мою ладонь. Прижал к сухим разомкнутым губам, пробуя вкус ветра, прожитого дня. Горло свела судорога, выдох застрял тяжёлым комом, я не могла пошевелиться, чувствуя кожей его сдавленный шёпот. Эти слова проникали в меня, расталкивая пустоту:

— Хорошо, что ты пришла сейчас, Вивьен.

Примечания

3

Отрывок из песни «What Happens Tomorrow» группы «Duran Duran».