От Кремлёвской стены до Стены плача…

Борис Барабанов, 2023

В своём произведении автор описал жизнь, мысли и чувства нашего современника в период с 1935 года по 1980 год. В книге судьба героя тесно связана с историей Советского Союза, первого уникального в мире государства, без рынка и расслоения общества. Особое внимание уделяется профессиональной деятельности автора, связанной с поиском полезных ископаемых, используемых в процессе создания ядерного щита нашей Родины. При этом автор пытается ответить на такие вопросы, как мы смогли от надёжной Кремлёвской стены дойти до «Стены плача»? Как могло наше поколение допустить развал такого мощного государства? От кого мы освободились и какую свободу получили? Роман написан на автобиографическом материале, в нем есть все – любовь и ненависть, приобретения и утраты и многое другое. Все герои являются вымышленными и все совпадения случайны.

Глава XI

Окончание техникума. Преддипломная практика на Алтае. Защита диплома

Сегодня 17 марта, воскресение. Я продолжу свои воспоминания. Сейчас идет Масленица, и сегодня воскресение, это последний день Масленицы. Он называется проводы зимы окончательно, еще называли день этот по-разному: Целовальник, Прощеный день, Прощеное воскресение. Это кульминация всей Масленицы. Это уже перед Великим постом, и поэтому как-то уже заговение начинается. Все близкие люди просили прощения друг у друга и, естественно, с определенными обрядами.

Поминали усопших, ходили в баню — я тоже в баню схожу, потому что Марина сказала, что она мне белье поменяет постельное, и я помоюсь, чтобы чистым начинать пост.

Раньше перед постом: остатки еды люди сжигали, не выбрасывали, тщательно мыли посуду.

В храмах было вечернее богослужение, настоятель просит прощения у других священников. Дедушка знал все порядки, но советская власть так его напугали, что он и забыл все эти обычаи. А вот как прощения надо просить помнил: все верующие в храме кланяются друг другу, просят прощения, и в ответ на просьбу произносят: «Бог простит». Начинают совершать великопостные службы, на следующей неделе иногда проводились «тужилки» по Масленице, то есть, они как будто жалели, что Масленица закончилась.

Я вот сейчас дома-то один, маменька и Марина пошли в бассейн. Поскольку у меня радикулит, я идти не могу. Он у меня никак не пройдет, вроде отпустило вчера, а потом все, понервничаешь чего-нибудь — опять начинается побаливание. Я думаю, что рисковать-то? Там один раз окунешься в воду, а потом будешь болеть.

А Марина пошла, если ее пустят по моему пропуску, то тогда, может быть, останется мой пропуск, и я пойду на следующей неделе. А если у меня пропуск она переделает на себя, то будет сама ходить вместо меня с маменькой по воскресениям. Ну и бог с ними, пусть ходят, что будет пропадать, а то мой, может, радикулит у меня протянется до самого лета. А кто будет работать на участке?

Ну да ладно, я сейчас вспоминаю, на чем я вчера остановился, потому что так резко прервалось мое повествование, что я даже сейчас не помню. По-моему, я рассказывал, как мы переехали в Москву. 1953-й год был… пустили, по-моему, метро Киевская и Кольцевую, и Сталин И. В. помер, и отец уже работал в Госплане, был экспертом в отделе, я уже об этом говорил.

Госплан раньше был серьезным, важным учреждением — организация была очень мощная, в свое время Госплан возглавлял Вознесенский. Отец работал, когда Госплан разделили на перспективное планирование и текущее. Перспективное разрабатывало планы на перспективу, а текущее планирование — уже в пределах пятилетки, расписывало все по годам и кварталам. Отец остался в Госплане.

Удостоверение у него было красного цвета, как у всех важных государственных работников. Он иногда выпьет и показывает: «Красная книжка у меня».

Переехали в Москву, квартиру дали отцу на Кутузовском проспекте, в 22-м доме. Я уже говорил, как он стоял так косо, не поймешь, чего, а тут уже Драгомиловская шла, а дальше там, через несколько домов, был дом, где жил Л. И. Брежнев. На преддипломную практику я уже поехал из Москвы, и на занятия ездил уже в Мытищи из Москвы. Мне стало хуже добираться. Раньше на электричке 20 минут или 30 и я уже в Мытищах. А из Москвы вначале на метро по Кольцевой до Комсомольской (хорошо, метро пустили), а потом на электричке.

А от Болшево отходила ветка на Ивантеевку, тоже такое разветвление было. На этой ветке на Ивантеевку мы ездили за грибами — я потом, может быть, и расскажу, как мы за грибами ездили, очень интересно было — туда, в Ивантеевские леса.

Сейчас это — мы как-то проехали — ничего не узнаешь, все дома, дома, дома. Ну что они все в один муравейник собираются, просто ужас какой-то! И сейчас такую глупость, пристроить еще одну пристройку к Москве — какую-то новую Москву, Нью-Москва. Ну что это, зачем? Неужели земли мало? Построй ты, как Вашингтон, отдели ты от этих всех спекулятивных дел. Пока доедут согласовать, дать взятку до центра этого правящего — глядишь, его где-нибудь и расколют, этого взяточника. А тут все опять перемешают в одном мегаполисе.

Не знаю я, что из этого получится, но это дело другое, а я еду на практику, повышать свои специальные знания очень далеко. В эти же края должна ехать выпускница нашего техникума. И вот ее мама подошла ко мне и говорит:

— Вот, наша Светочка, мы знаем, поедет с вами, вы уж посмотрите за ней, а то она девочка скромная, как бы ее кто не обидел.

Она уже техникум кончила, а я только на практику еду, кто из нас за кем должен смотреть-то? И вот она:

— Вы уж присмотрите за ней, пожалуйста, чтобы ее не обидели.

Я говорю:

— Да не боись, — то есть, я так не сказал, это бывает.

Я говорю:

— Не бойтесь вы, я за ней посмотрю, и не беспокойтесь, все будет отлично.

И мы поехали до Барнаула, доехали до Новосибирска, где у нас должна быть пересадка. А я уже в Новосибирске-то жил, как вам известно. Приехали мы там — хоп-с, а поезд на Барнаул идет только через ночь в полдень.

В гостинице мест нет! Какие там гостиницы! Никуда не устроишься, да и денег не было особенно в гостиницу ходить. Я так думаю: «Дай-ка я пройдусь по Новосибирску, где мы жили раньше». Я прошелся, и вот мои детские впечатления куда исчезли. Мне в Новосибирске после войны было хорошо, и приятелей много.

А пришел, посмотрел, мне и дом-то казался раньше такой большой, а пришел, все стало какое-то маленькое. Стадион — Заельцовский район, сосновый бор, тоже все уменьшилось. Я походил-походил и вернулся, и решил: «Больше я не буду никогда возвращаться в те места, где у меня там какие-то хорошие воспоминания были». Настроение у меня было, вообще-то, неплохое, потому что я же двигался все-таки, вот уже преддипломная практика, потом диплом, и потом видно будет, куда господь повернет.

Пришел в центр города, походил мимо оперного театра — оперный театр шикарный. Он и сейчас-то лучший в России, у него такой купол, как в Кремлевском дворце, над куполом флаг развевается. Вот от Оперного театра мои впечатления не изменились. После небольшой экскурсии вернулся на вокзал, она, эта Света, сидит с грустным видом и говорит:

— Вот, ночевать негде, нигде никак не могу пристроиться, где, как ночевать не знаю, а уже вот ночь начинается.

А я говорю:

— Как так?

— Да и не разрешают сидеть и спать в зале ожидания. А куда деваться-то, в город, что ли, под куст пойдешь спать? Нет.

Я говорю:

— Ну пойдем, я, может быть, там уговорю кого-нибудь, — меня же ее мама-то попросила, чтобы я курировал — это слово такое, я и не знал, «курировать», курировать от слова «курить», что ли, я потом, когда уже начал работать, понял, что это такое, и тоже в министерстве. Я здесь над ней шефствовал, пошел:

— Пойдем, — и мы пришли с ней в комнату матери и ребенка.

Я говорю:

— Вот девушка, понимаете, она молодой специалист, ей приткнуться негде. Может, где-нибудь найдете ей местечко, пусть она у вас тут поспит, потому что нам завтра надо в Барнаул ехать.

А дежурная говорит:

— Да нет, у нее же детей нет.

Я говорю:

— Да нет, но будут.

— Она кто вам?

Я хотел соврать, что невеста, но говорю:

— Это, как говорится, сокурсница, едем мы в Барнаул, я на практику, она на работу.

— И откуда же вы едете?

— Из Москвы.

— Ой, господи! Да что же вас занесло сюда, так далеко от Москвы!

А у нас трест работал, я же говорил, по всей России и по всем стройматериалам, все централизовано, все было — попробуй, отверни в сторону, быстро тебя в колею поставят. Как Высоцкий пел: «А я из колеи вырвался и попер», — куда он там попер? Он с этой-то не мог справиться, с Мариной Влади. Говорит:

— Отдай жену дяде, а сам иди к Марине Влади.

Но это я так, к делу не относится. И заведующая говорит:

— Ну ладно, уж пусть она здесь поспит, а ты иди отсюда.

Я думаю: «Ну ладно, хоть она пристроилась, а я пойду, тут по залу буду ходить, как этот маятник, туда-сюда». Я ходил-ходил по залу, потом меня сморило совсем, я постелил газетку и на пол прилег. Прилег и заснул, и, видно, я поспал нормально, спокойно, потому что вещи мы в камеру хранения сдали. Вдруг что-то меня ногой пихает:

— Эй, ты, парень, ты чего тут разлегся? Что тебя, забрать в милицию?

Смотрю, открыл я глаза — а надо мной милиционер стоит.

— Что это ты на газете тут спишь, как все равно кошка и собака?

Раньше бомжей не было, даже понятия такого не было. Я говорю:

— А где же мне спать-то? У меня же вот билет есть, ехать мне надо в Барнаул.

— Ну-ка давай, вставай быстро, не положено тут спать.

Я газетку свою свернул, смотрю — а я лежу под витриной — такие были на ножках витрины для газеты, и меняли их каждый день. А газета оказалась «Гудок». И я под этой газетой «Гудок» прогудел полночи. Утром пошел, перекусить надо чего-то. Света по своим делам, я по своим, и я где-то, наверное, после обеда пошел, думаю: «Дай я в ресторан пойду, хоть щей поем или чего-нибудь подешевле». Пришел, сел за стол, официант подходит:

— Что угодно вам?

Я говорю:

— Да вы мне дайте что-нибудь подешевле.

И он мне принес суп, а напротив сел такой молодой вроде парень или мужчина, и он заказал закусочки разной, и «принесите мне 200 грамм водки в маленьком графинчике». Я тогда вообще водку не пил, думаю: «Как это он водку пьет с утра, сидит в ресторане, водка в маленьком графинчике». Я вообще тогда отрицательно относился к алкоголикам и тем, кто пьют. Этот молодой человек и не пьяница, может быть, а просто так, как раньше дворяне в каком-нибудь собрании или у кого-нибудь в гостях соберутся и в буфет идут, хряпнут по рюмочке, икрой или семушкой закусят, потом уже к обеду.

И я поел, выхожу, Света стоит, меня ждет. Взяли мы из камеры хранения вещи, сели в поезд, поехали в деревянном общем вагоне. Окна не открываются — тянешь, тянешь их, никак не открываются. Теснота, духота! Ну, тут недалеко ехать до Барнаула, доехали без проблем.

В Барнауле опять пересадка, надо ехать до Сорокино. Снова надо ждать и ехать дальше. В Барнауле мы остановились в гостинице. Ночь провели, а утром сели на поезд, поехали, а дальше пешком до Усть-Осихи, или как она раньше называлась.

Идем в Усть-Осиху, чемоданчики свои несем, пришли. Встретил нас Роднов Иван Егорович, начальник партии, такой крепкий, основательный мужик, сидит, что-то пишет. Встретил нас приветливо.

Они снимали дом под контору. В конторе люди толпятся: буровики, горные рабочие, шоферы. У начальника была подруга — полевая жена, она всеми командовала Я приехал, коллектором, а Света старшим коллектором. Роднов ей говорит:

— Ты вот старшим коллектором пойдешь, к Ольге, — она начальник отряда, комсомольская деятельница бывшая. Не бывшая, а она там, в тресте, комсомолом руководила, а тут она начальник отряда. Она тоже техникум кончила, но училась в институте уже заочно. Роднов Свету к ней наладил, а меня:

— А ты останешься при мне, я буду руководить твоей практикой.

Я же коллектор, мне не надо шурфы копать, я уже как барин ходил. А задача нашей партии была такая: моноклиналь среди спилитовой формации — это сейчас как некоторые напишут чего-нибудь про всякие компьютеры, ничего не поймешь, так и в геологии.

Значит, моноклиналь — это геологическая структура, сложенная вулканическими породами, излившимися в подводных условиях. Среди этих пород остались отдельные участки доломитов и известняков. Это все и есть спилитовая формация. Она выходит на поверхность в районе наших работ. В геологическом плане район относится к отрогам Салаирского кряжа. И наша задача была произвести детальную разведку известняков этого выхода, оценить их на предмет пригодности для получения цемента. Естественно, что мы сделали?

Я даже не буду всю методику разведки расписывать, но вкратце, чтобы понятно было, что я там не просто ходил туда-сюда, кое-чего делал.

Моноклиналь представляла в рельефе обрывистый склон небольшой горы. Склон надо было расчистить по всему выходу известняков метров 50. Добывать известняк предполагалось открытым способом — карьером. Кроме расчисток выходов необходимо было пройти несколько канав и подбурить с выходом керна не менее 80 %, отобрать несколько проб для полузаводских испытаний. Вот такая была задача поставлена.

Вертелись станки — старые станки, КМ-300, с ременной передачей типа Крелиус. В то время у нас ничего не было, ни бурового, ни горнопроходческого оборудования.

Геологический комитет, который был в царское время и потом уже при советской власти — технику покупали за границей, Нобели братья хозяйничали в нефтяной промышленности и других машиностроительных отраслях, а после революции они все свалили. И пришлось самим все в условиях экономической блокады придумывать: были шведские старые станки, а потом и свои начали выпускать. Наши станки, конечно, попроще, но надежней, пашут, как говорится, круглосуточно. Бурили скважины, опробовали и с расчисток пробы отбирали. Набрали мы огромное количество проб.

У Родного, у нашего начальника, была помощница Катя, старший техник, по должности — а по совместительству была его любовницей. У Роднова была в Москве приличная, дружная семья, двое детей. Он жене письма писал: «Дорогая, как ваши дела, как детишки? Я очень скучаю». Он плотный парень, хозяйственный и надежный мужчина. Роднову, наверное, лет сорок было с небольшим, а мне казался он уже матерым мужиком. А в поле у него была боевая подруга. Она с ним вместе и жила в одном доме, в конторе.

Мы с Катей опробованием занимались, ящики заказали на 50 кг проб. Всего свыше пятидесяти ящиков заполнили только одной технологической пробой для отправки на завод для пробного изготовления извести. После полных технологических испытаний необходимо разработать схему производства и так далее. На ящиках краской писали: «ГРП такая-то, номер ящика такой-то, вес такой-то».

Рядом с нами работал дед, приехал из Москвы, вначале колышки для топографов делал, сидел, топориком стучал. Этот дед нам помогал ящики забивать, прибивать этикетки, внутри клали опись, откуда взяли пробу, на схему наносили — в общем, работали много.

А разместился я в доме у одной хозяйки, партия комнату для меня снимала. Геологи по стройматериалам в основном работали в обжитых районах, снимали один дом под контору, другой еще под что-нибудь. А все, которые работали в партии, снимали у местных жителей, которые постояльцев пускали. А в деревне какие доходы? Мы для них как манна небесная свалилась, если геологи работают, значит район будет развиваться. И мужики наши все пристроились к одиноким хозяйкам по дому, а тех за это крепко и горячо любили.

Конец ознакомительного фрагмента.