Овсяной оборотень

Виктория Лукьянова (2024)

Древние дымные нити, призывающие грозы, мальчик с желтыми глазами, ждущий в центре овсяного поля, кошмары об исполинском черном псе на заснеженной реке и… Аня? Девочке предстоит разобраться в сплетениях судеб и магии, населяющей, казалось бы, обычную деревушку в Поволжских степях. Ей нужно принять свое прошлое и настоящее, найти любовь и дружбу, а главное — себя. Этот роман — погружение в атмосферу летних каникул у дедушки в деревне. Уютное фэнтези в духе «Ходячего замка» и «Очень странных дел» сочетает мистику с повседневностью в атмосфере российской глубинки начала 2000-х годов.

Глава 5. Вороны и младшие сестры

Лиза Соколова шагала по мокрой траве за земляной дамбой. Она часто гуляла здесь одна. Девочке нравилось дурачить взрослых: родители думали, что она у братьев, тётя Лена — что она дома, бабушка — что она у родни по отцовской линии. Наводить морок было легко. Не было в нём ничего тяжёлого, как не было и ничего интересного. Морок был чарующ и будоражил воображение первые три, а может, четыре раза, но дальше приелся, наскучил. Подселять мысли и сомнения было слишком просто.

Сегодня Лизе Соколовой не нравилось гулять одной. Она была бы рада оказаться здесь с Сеней или даже с Тимой, но не так, как она обычно оказывалась с ними где-то. Она мечтала, чтобы они «хотели» гулять с ней за лесом по мокрой траве. Но братья никогда не хотели. Лиза насылала морок на тётю Лену, которая заставляла кузенов брать её с собой, или даже насылала его на Тиму, и он бродил с ней часами по холмам, но, глядя на него украдкой из-подлобья, девочка понимала, что это всего лишь иллюзия. Никакие силы или чары, которые ей были известны, не могли заставить её семью полюбить её так, как ей было нужно.

Лиза нехотя признавалась себе, что знала она совсем немного. Её никто не учил. Она впервые ощутила морок всего несколько лет назад и использовала всего два-три приёма, которым с лёгкостью, как-то по наитию, сама обучилась. Девочка думала, когда смотрела, как её бабушка мастерски лепит пирожки, что, наверное, существуют и более сложные чары, может быть, даже такие, какие ей нужны. Но бабушка учила её только как готовить тесто и делать запеканку. Про морок Лиза так и не решилась у неё спросить.

«Вот бы найти нужную книгу рецептов, — думала она, пока бабушка, ворочая стаканом, вырезала плоские кружочки теста. — Вот только как и где узнать про эти чары? — Этого она не знала. — Да и чары ли это?»

Лиза в первый раз увидела «это», когда кто-то из городской родни приехал поздравлять семейство Рейнеке с пополнением. Кира тогда лежала маленьким свёртком в колыбели, и Лиза ощущала, как всё пространство вокруг неё скребётся какой-то непостижимой обидой. Все так радовались, поздравляли, и она. Она тоже улыбалась и поздравляла тётю Лену. Но внутри ощущалось другое. Лиза ненавидела себя. Ведь она врала, и ей это не нравилось. Но если бы она не врала, тогда бы уже она не нравилась всем остальным ещё больше, а этого допустить было нельзя.

Кира сопела в колыбельке, взрослые таскали тарелки с кухни за стол на лужайке, дядя жарил шашлык, братья играли в приставку, кто-то из городской родни привёз им новые картриджи. Всем снова было не до неё. Лиза ходила по дому, ощущая себя прозрачной. Она посидела на лестнице, вышла во двор, зашла обратно, взяла в руки какой-то пакет, который ей дали, отнесла за стол, посидела на диване, погладила кота, посидела рядом с братьями… Вокруг было шумно, а её уши ломило болью от тишины, сгустившейся вокруг неё радужным мыльным пузырём. Лиза поднялась в детские комнаты. Никто не заметил.

Среди горы новой, привезённой одежды, скинутой ребятами кучей прямо на кресло, лежали книжки. Лиза полистала одну. Разноцветная энциклопедия: динозавры, древние тропики, чудеса света, пирамиды, маяк, гладиаторы с мечами. Яркое и совершенно неинтересное. Читать она не любила, а картинки быстро закончились; девочка долистала книгу до конца. На предпоследней странице её внимание привлекла странная иллюстрация.

Вписанный в прямоугольник узор, сотканный словно из множащихся лоскутков, калейдоскоп, яркий и в то же время безумный. Лиза сузила глаза — ничего подобного она раньше не видела. «Стереограмма», — прочитала она заголовок и уткнулась в инструкцию, написанную мелким шрифтом под её нижним краем: «Необходимо расслабить взгляд, а затем сфокусироваться», «Изображение держат на расстоянии вытянутой руки напротив лица», «расслабить взгляд, а затем смотреть сквозь картинку».

Лиза пробовала, она вертела и крутила книжку, то отдаляя, то приближая. Она села, потом легла, потом переместилась к окну, ничего не получалось. Девочка подумала, что, может, это всё шутка. Разозлилась. Испугалась. Её уже долго нет, и кто-то заметит, но, выглянув в окно, увидела, как все рассаживаются за стол. Её никто не искал. Она попробовала ещё раз, и край изображения еле заметно дрогнул. Где-то в животе расплылся восторг, на висках похолодело. Лиза села ровно, сконцентрировалась и сделала всё ещё раз, так, как было написано в инструкции.

И картинка вдруг провалилась вглубь; девочка взвизгнула. Пространство продолжило отдаляться, вырисовывая объёмную пирамиду Хеопса, покрытую тем же ярким и безумным узором. Это было прекрасно. Она смотрела на пирамиду снова и снова, но с каждым разом восторг отступал, а во дворе нарастал шум от веселящейся родни. Она услышала хохот дяди и закрыла книжку, спустилась по лестнице, вышла на крыльцо.

Родственники расселись за столом, все в ярких летних нарядах, тоже своего рода узор, калейдоскоп, все шевелились, суетились. Лиза расслабила взгляд, посмотрев куда-то сквозь стол и людей, куда-то, где на горизонте зацветали серыми красками облака. И пространство чуть дрогнуло.

Девочка отшатнулась, сделала шаг назад. Но чувство восторга, поселившееся в животе, вдруг вернулось. Она сжала кулачки и посмотрела ещё раз. Как и с картинкой, пространство размылось, отдаляясь, проваливаясь, и вдруг во всей этой красочной мути Лиза отчётливо увидела тонкую дымную нитку. Она уставилась на неё, пытаясь не упустить из взгляда. Это было так легко. Нитка и не собиралась исчезать. Она тянулась, извивалась, ползла куда-то вдаль, то распадаясь, то собираясь снова.

Лиза подошла вплотную, уткнувшись носом в один из завитков, и почувствовала запах серы, смешанный с разрежённым, как после дождя, воздухом. Запах, который колол в носу тоненькими иглами. Девочка протянула к нитке руку, и та послушно обвилась вокруг, лоснясь, словно котёнок. Она потёрла её между пальцами, ощутив лёгкое покалывание, а затем потянула. Неожиданно туго и тяжело. Пространство дрогнуло, пошатнулось. Она потянула сильнее.

Где-то вдали на горизонте сверкнула молния. Гром донёсся несколько секунд спустя. Девочка потянула ещё раз, ощутив боль в локте, как от удара нервом. Поднялся шквальный ветер. Налетели тёмные облака.

«Сейчас ливанёт!» — прокричал дядя, и все засуетились, забегали, занося тарелки, миски и стулья в дом. Лиза отпустила нитку. Рука онемела и кололась, точно она отлежала её во время сна, от боли на глазах выступили слёзы. Полил ливень.

«Молодец!» — шепнул кто-то, и Лизе показалось, что голос этот исходил откуда-то изнутри неё самой. Вот только это был не её голос.

— Ты чего ревёшь? — спросила тётя, пробегая мимо с миской крабового салата. — Иди давай за стол садись, в доме тоже хорошо будет.

Девочка редко тянула за дымные нитки. Они неприятно кололись и сулили скорую грозу. С этим она разобралась быстро. Хотя, потянув пару раз, ей стало казаться, что дожди начали отзываться на её слезы: стоило ей пореветь, как погода портилась и налетали тучи. Но это не смущало Лизу Соколову, она любила дожди.

Некоторое время спустя она рассмотрела и другие нитки. Не те, которые вились и стелились снаружи, а те, которые она могла выпускать из себя. Она быстро научилась наполнять их цветом, сплетать в слова, навязывать ими мысли. Это было легко, когда нужно было повесить на родителей мысли о «спокойствии», «её безопасности», «всё в порядке, она у Рейнеке» — вплетала она в переливающуюся розовым перламутром нить, и мама не волновалась, не искала её.

Но вот с «люби меня сильнее» такое не работало. Возможно, для этого нужна другая, особая нитка? С этим девочка так и не разобралась.

У Лизы получилось несколько раз вытянуть нить из других людей, но это было тяжело. Голова после такого болела несколько дней, и она бросила заниматься подобным, ведь это не приносило тех результатов, о которых она мечтала.

Она заметила, что есть места, в которых управляться с нитками проще. Лиза прошлась по мокрой траве за дамбой к межевому камню, лежавшему здесь многие столетия. Но его история Лизе была не интересна. Она просто почувствовала, что, сидя на нём, ей легче вытягивать и сплетать нити. Она хотела прийти сюда с Сеней и Тимой, чтобы проверить результат. Но в день, когда Лиза нашла этот камень, появилась Аня Волкова и испортила ей абсолютно всё. На городской девчонке не работали её нитки. Совсем, совершенно. И Лиза никак не могла понять почему.

Она начала слышать голос, словно издалека; она не разбирала его слов, но точно ощущала, что он стал другим. Это был не тот нежный тихий шёпот, который она услышала в первую призванную грозу. Нет. Теперь это был голос, больше напоминающий бабушкин — старый, строгий и пахнущий чем-то с болот.

На второй летней неделе, в цыганском лагере, на празднике, где жарили кукурузу, она встретила Аню; в ней что-то изменилось, точнее, что-то неуловимое вилось вокруг и таилось под её волосами. Как вдруг Лиза наконец-то услышала где-то в глубине отчётливые слова: «Прогони её». Вокруг запахло болотом. Девочка была так счастлива, она хотела узнать, кто это, и почему обычно она не может расслышать слова, как правильно пользоваться нитями. У неё было столько вопросов! Но сначала — «её» просьба.

Девочка рыдала, но дождик всё не лил, и она решилась потянуть за дымную нитку. Было больно, она почуяла, что призвала сильную грозу. Аня отошла, и больше в тот день, как и в следующий, Лиза её не видела. Но и голос замолчал. Она ждала, звала, но даже привычный неразборчивый гомон вдруг пропал.

Лиза Соколова несколько дней плела крепкую зелёную нить, очень старательно, отгоняя мысли о том, что поступать так плохо, и если кто-то об этом узнает, её точно больше не будут любить. Но как кто-то может об этом узнать? — оправдывалась она, когда нитка была готова, и обвила ею Сеню. Это было необходимо. Нужно ещё раз услышать этот голос. Вдруг он станет её учителем? — думала Лиза, опутывая светлыми, почти прозрачно-голубыми нитями Тиму и тётю.

Они с Тимой отправились в гости к Ане домой. И там она рассмотрела другие нити. Таких она ещё не видела. Они тянулись по земле, точно чёрная паутина, ползли змеями, шевелились, пульсировали. Она сидела на лавочке, болтая ногами, и тыкала носком в одну из них, а та, извиваясь, отползала. Позже Лиза прошлась по этим тенистым путям и узлам, заметив, что многие из них «ползут» под крыльцо. Заглянув туда, она нашла тапок, который оплетали тенистые нити, и забрала его. Но голос так и не появился.

Ей больше не хотелось быть в этом доме. И она заставила Тиму уйти. Несколько дней она гуляла одна по холмам. Она вернулась пешком в то место, где стоял лагерь цыган, но и там ни тёплого шёпота, ни болотного голоса она не услышала. «Почему же они не хотят со мной говорить?» — думала она и шла дальше, за поле с подсолнухом, к холмам, над которыми струящиеся нити свили кружащее гнездо-облако. Она села под ним, смотря снизу вверх на дырку в медленно вьющемся смерче. Сквозь него плыли лёгкие светлые облака. Лиза завалилась на спину на вершине холма и закрыла глаза.

Она лежала и слушала грустные песни, похожие больше на завывание ветерков. Она знала, что это погребальные песни древних нитей, вьющихся здесь. Не знала откуда, но она догадалась, что под этими холмами лежат те, что раньше тоже испускали нити, и их песни всё ещё звучат. Но это были не те голоса, которых она ждала. По небу кружился чёрный ворон. Огромный. Он каркал, разбивая грустные мотивы, не давая Лизе задремать под убаюкивание холмов-могильников. Она недовольно уставилась на птицу и даже запустила в ворона камнем, но тот с лёгкостью и играючи увернулся. Он прогонял её. И она это знала.

«Интересно, а из птицы получится нитку вытащить?» — думала Лиза, возвращаясь к дому. В окнах уже горел свет. Возвращаться ей не хотелось. Она постояла перед калиткой и, развернувшись, зашагала в сторону перекрёстка, где широкая песчаная дорога пересекается с тонкой колеёй, бегущей между полями к дамбе. Она увидела вдалеке силуэт, мчащийся на красном велосипеде. «Опять она» — думала Лиза, всматриваясь в то, как Аня что-то ищет в бурьяне за забором дома Якова Ивановича. Ей показалось, что они даже встретились взглядом на одно мгновение. Но стояла она слишком далеко. Да и без морока Ане тоже не будет до неё дела, как и всем остальным.

Лиза вызывающе подняла подбородок. «Ну и пусть нити на ней не работают. Это ничего не меняет» — думала она и шагала по колее мимо овсяного поля в сторону земляной дамбы. Дойдя до середины, она на всякий случай обернулась, так, просто чтобы убедиться в том, в чём и так была уверена. Ани не было видно. Она за ней не пошла. Лиза усмехнулась. Слёз не было. Зато где-то в глубине неба раздался раскат грома. Сухая гроза. Девочка перешла через дамбу и отправилась в ночной лес.

***

Старый ворон повернул голову, он наклонил торс вправо, входя в крен, поймав поток теплого ветра, удобно легшего под левое крыло. Судорога отступила, потеря махового пера далась нелегко, хоть и не критично мешала. Раморл выдохнул низким горловым карканьем, оповещая поля о своем присутствии. Он плыл по ветреной глади, наслаждаясь теплом, облаками, запахом разных потоков, смешивающихся на высоте в причудливый аромат: вон тот холодный пролетел над ромашковым лугом, тот, что снизу, принес немного дыма, что выжгли из свежих осиновых поленьев в десятке километров отсюда. Приторную сладость разбавил поток кислого воздуха, принесенный скромным ветерком, пролетевшим над болотами. Аромат сложился в чарующую картину на высоте в двадцать пять метров, ровно над центром овсяного поля. Здесь часто сходились ветра.

Старый ворон поежился от удовольствия, взмыв и резко сложив крылья. Все застыло. Миг за долю секунды до свободного падения. Словно делал срез, отпечаток, причудливое запечатление, фотографию запаха. Он задержал дыхание.

Раморл падал вниз. Спиной вперед. Ускорялся камнем, ветер тормошил перья. Во всем этом спокойствии летнего неба. Это была бы прекрасная смерть. Бессмысленная, недостойная, но такая чарующая. Ворон расставил крылья, перевернувшись и поймав восходящий поток у самых колосьев. Они легонько качнулись, а ветер, точно детская горка, унес птицу обратно ввысь, свернув к краю и домчав до островка кустов, ютящихся у ручья. Ворон шлепнулся на тонкие ветки, прогнувшиеся под его весом.

— Не сегодня? — безучастно спросил Яньйи, развалившийся на траве под кустом.

Он смотрел на старую птицу своими светящимися желтыми глазами. Раморл гулко и недовольно каркнул, прыжками вразвалку спускаясь по веткам, и спрыгнул наконец, усевшись мальчику на грудь. Он сжал лапы, запуская когти под легкую льняную рубашку. Яньйи поморщился, но ничего не сказал.

— Можно было бы и сегодня, если бы ты помог мне с Макшассой.

Яньйи сел, скидывая ворона; птица взмахнула крыльями и уселась на его плече. Мальчик потрепал птицу за клюв, играясь, водя из стороны в сторону. Ворон курлыкнул что-то на нежном птичьем языке и принялся чистить волосы у Яньйи за ухом, точно это были перья.

— Ты уже меня просил, и я тебе уже отказал, — мальчик вертел головой, пытаясь уклониться от клюва птицы. — Точно стареешь вместе со своими воронами, память ни к черту? Сколько этому уже лет?

Раморл перепрыгнул мальчику на колени, нервно подергивая крыльями и хвостом, уставился на него своими черными глазами.

— Уже давно пора. Это была прекрасная птица, лучше многих остальных, но всему есть предел, — он расправил крылья, показывая отсутствие нескольких маховых перьев. — Старость приходит к любому телу, так заведено.

Яньйи прищурил глаза.

— Так закончи все сейчас.

— Не могу.

— С твоими стаями ничего не случится, пока ты будешь искать новое яйцо. Сколько раз ты уже через это проходил? Не говори мне, что не можешь. Не хочешь почему-то.

— Ты знаешь, почему не могу, — спокойно каркнул ворон. Яньйи зажал уши, отказываясь слушать дальше.

— Иди к Кайбе. Она как раз проснулась. Зачем ты пытаешься втянуть в это меня?

Ворон долго молчал, он сидел спокойно, смотря на мальчика, пока тот не убрал руки от ушей.

— Потому что ты знаешь, как поступит Кайба.

Яньйи злобно хмыкнул.

— Так же, как поступила со мной. Чего в этом плохого? Я же в порядке.

— Уверен?

Они замолчали, протирая друг друга взглядом. Поднялся ветерок, и мимо куста шумно пролетела стайка воробьев.

— Я бы помог Макшассе, если бы он сам спросил о помощи, — вдруг нарушил молчание мальчик. Его тон стал холодным, серьезным. — Вы с Кайбой лезете не в свое дело. — Он обреченно уставился куда-то в сторону ручья. — Она уже приходила. Тоже просила за него.

— Ты отказал?

— Почему вы оба решили, что он меня послушает? Когда такое было? — Яньйи встал, сгоняя ворона с колен, и обернулся кучей веток, сплетаясь и поднимаясь собакой с торчащими из ветвистой морды колосками. Разговор окончен. Раморл взлетел на дерево, пока овсяной оборотень рычал на него и скалил деревянные клыки.

— Потому что она его тоже не слышит, — каркнула птица и унеслась в сторону холмов и асфальтовой дороги.

***

Аня выкатывала велосипед из калитки дома Рейнеке. Они с мальчишками провели почти целый день дома, смотря фильмы на кассетах и играя в приставку. Сеня чувствовал себя уже гораздо лучше, но поехать на речку ему запретили, а Аня и Тима решили не бросать его одного.

— Может, проводить? — спросил Тима, смотря, как Аня запрыгивает на свой красный велосипед.

— Зачем? Тут ехать пять минут, — она поправила поясную сумку и приладила плеер покрепче на ремне. — Как думаешь, завтра мама вас уже выпустит кататься?

— Ты всё про огни за дамбой?

— Ну, в общем, да. Ты же обещал, что поищешь со мной.

— Скатаемся, — улыбнулся Тима. — Давай завтра приезжай после обеда, с мамой я договорюсь.

— Сеня же не против?

— Неа, он тоже верит в полевиков, леших и всякую чушь, — Аня нахмурила брови, и Тима извиняющимся тоном затараторил дальше — Да, ну то есть не чушь, но мы же ещё не знаем, что это такое, может, это всё-таки лагерь чей-то… Ань!

Но Аня уже крутила педали. Она, конечно, рассказала Тиме о том, как встретила мужчину-сову по имени Шупи и всё то, что тот сказал ей про Яньйи. Никакие доказательства ей больше были не нужны, нужно лишь разыскать мальчика с полей и обо всём его расспросить. Но вот Тиму её слова вовсе не убедили, скорее наоборот: если до этого он пытался ей поверить и даже сам предположил, что Яньйи — это дух, живущий в полях, то после рассказа о Шупи и гнезде он начал отшучиваться и строить разные теории о том, как и почему Ане всё это могло померещиться. Девочка злилась.

«Как же так?! Неужели он так и не поверит, пока не увидит всё своими глазами?»

Она докатилась до дома, пока плеер играл второй припев одной из любимых песен. Солнце ещё только собиралось подступиться к горизонту, будка Цезаря пустовала, и Аня решила проехать ещё один круг, завернув на тропинку за чёрным домом. В наушниках гудела уже следующая песня: «Плачь, плачь, танцуй, танцуй. Беги от меня, я — твои слёзы», — мурлыкал женский голос, Аня ритмично крутила педали под любимый бит. «Зови, не зови, целуй, не целуй. Беги от меня, пока не поздно…» Девочка нажала по тормозам и отщёлкнула кнопку на плеере.

В тишине наушников, плотно прилегавших к ушам, она слышала только, как бешено колотится её сердце. «Вот он! Нашла!» Она развернула велик и помчала быстро, что было сил, к краю овсяного поля. По пояс в колосьях, уставившись куда-то вдаль, там стоял Яньйи.

Она аккуратно положила велосипед, придержав рукой руль, чтобы тот не звякнул блестящим звонком. Сняла поясную сумку и оставила её тоже, примотав к рулю. Девочка кралась на корточках мимо края колосьев, периодически выглядывая. Она хотела подойти как можно ближе и только потом позвать его. Она не могла себе объяснить, почему решила, что Яньйи попытается сбежать от неё, но эта уверенность отчего-то засела где-то в животе. Аня придержала футболку и камушек рукой и залезла в колосья, точно дикая кошка, выслеживающая добычу. Но Яньйи стоял увлечённо всматриваясь вдаль.

— На что же он смотрит? — ворчала девочка себе под нос и осторожно вынырнув из колосьев, попыталась проследить его взгляд.

Крайняя улица, дома, стоящие на широкой песчаной дороге, чья-то гуляющая собака, на лужайке дома Петровых бродила парочка гусей, по холму возвышавшемуся за домами спускались коровы, Лиза Соколова подходила к своему дому. «Что же тебя так заинтересовало?» — не унимались мысли в голове, она подкралась вплотную. Мальчик так её и не заметил. «Это уже никуда не годится!» — стучало в голове.

— Эй! — крикнула Аня, выпрыгивая и хватая его за рукав.

Яньйи обернулся. Его жёлтые глаза светились тёплым солнцем, Ане показалось, что она заметила маленькие искорки, нежно вылетавшие из них, точно магическая пыль. Такие красивые. Но за долю секунды эти прекрасные глаза вдруг в ужасе округлились. Мальчик открыл рот, точно рыба на мелководье, он хотел ей что-то сказать, но у него не получалось.

— Ты чего? — Аня отпустила его рукав. — Ты меня боишься?

Как вдруг вокруг них закружил ветер, поднимая ветки, колосья и траву, сплетая их и мальчика в причудливую форму, из которой вырисовывался силуэт огромной собаки. Морда из веток нависла над Аней. Она почувствовала, как по спине побежал холодок. Только нежные жёлтые глаза так и смотрели человеческим взглядом. Девочка потеряла дар речи. «Каспер…» — вдруг прошептала она одними губами. А овсяной оборотень развернулся и побежал.

— Стой! — крикнула Аня и кинулась за ним. — Да стой же ты! Я просто поговорить хочу! — кричала она, задыхаясь на бегу.

Она неслась за ним к краю поля. Схватила велосипед и крутила педали, чтобы не потерять из виду. Яньйи забежал на пустырь рядом с её домом и нырнул в кучу веток спиленных со старой вишни. Аня швырнула велосипед на траву и кинулась за ним.

— Эй! Где ты? Да покажись уже! — кричала она, разгребая ветки руками. — Я же знаю, что ты здесь! Перестань прятаться и поговори со мной! Я просто хочу поговорить.

Она отодвинула тяжелую ветку, и в глубине кучи открылись испуганные желтые глаза. Аня подняла руки в примирительном жесте и села на траву, уставившись в нежно-желтое свечение.

— Я… Прости, я не хотела тебя напугать. Просто мистер-сова сказал, что ты приходишь ко всем, кто тебя зовет. Но я зову уже давно, и ты так ни разу и не появился. Подумала, что ты сбежишь, если окликну, прости, не стоило тебя пугать. Я тебя чем-то обидела?

Куча веток смотрела на нее молча, практически не моргая. Но спрятаться или сбежать больше не пытался. Как же его разговорить, думала Аня.

— А что ты с поля разглядывал? Деревню? — Яньйи как-то виновато скосил глаза вбок. — Не хочешь говорить? Ладно.

Девочка посмотрела на свои руки. Она и не заметила, пока бежала, но сейчас, сидя спокойно, обнаружила копоть. Аня вытерла черные ладони о шорты.

— Ты поранился? Это же с твоей руки сажа? Может, я помочь смогу?

Она вернулась к велосипеду и отстегнула поясную сумку, прикрепленную к рулю. Еще со времен бабушкиного облезлого монстра внутри лежали перекись и пластыри. Положив велосипед обратно, она заметила Лизу, застывшую на развилке дороги. «Как странно, — подумала Аня, — чего ее на ночь глядя в поля понесло?» Но у нее были дела поважнее, чем мысли о плаксе Лизе. Она вернулась к куче веток.

— Эй! Ты тут? Покажись, пожалуйста! — девочка копошилась в ветках в поисках желтых глаз, но найти не могла. — Это перекись, она совсем не щиплется, давай руку тебе обработаем. Не бойся, выходи.

— Аня! — вдруг раздался дедушкин крик из-за забора.

«Вот блин! Только не сейчас», — подумала она и полезла вглубь горы веток. Но Яньйи там уже не было.

— Ань, ты дома? — не унимался дедушка. — Помощь нужна, иди сюда скорее.

— Я тут, дедуль! — крикнула она в ответ.

Встав и подобрав велик, Аня направилась к калитке. Она оглянулась на мгновение и вдалеке увидела крохотный силуэт девочки и бредущей за ней собаки. «Вот значит как», — обиженно толкая калитку, Аня обнаружила дедушку с разодранной в кровь коленкой.

— Что случилось? — подскочила она к нему. Дед сидел на крыльце, обильно поливая порог кровью.

— Да не кипишуй так. Царапина. Мотыга с древка соскочила. Там бинт в аптечке и зеленка, принеси будь добра. А то полы потом отмывать не хочется.

Аня забежала в дом, схватила аптечку и помогла чистыми руками обработать рану. Дедушка легонько прихрамывал, и она усадила его на кресло.

— Ужин сделаю, сиди, — раскомандовалась внучка и зашуршала на кухне.

Она переживала, может, стоит обратиться к врачам, но дедушка высмеял все её предложения и, достав из комода клубок с шерстяными нитками, обвязал прямо поверх бинта, завязав на семь узелков.

— Это бабушка твоя меня научила, — улыбался он.

— И работает?

— Работает, конечно, за пару дней пройдёт. Вон Алексей Михалыч так даже перелом срастил.

— Дедуль, может, папе позвонить? Пусть он приедет и к врачу тебя отвезёт.

— Ой, не надо. Давай пару дней посмотрим. Увидишь сама, как всё пройдёт.

Аня лежала ночью, ворочаясь на кровати. Она помнила, как ей зашивали голову после падения с паутинки, и трогала шрам под волосами. Врач тогда много рассказал ей об ужасах открытых и глубоких ран. Девочка лежала и думала, как бы сообщить отцу, раз дедушка сам отказывается ему звонить. Единственный телефон в деревне был в доме у Петровых, но она там никого не знала. Она решила, что утром, рано-рано, до того как дед уйдёт на огороды, она попросит Тиму сходить с ней и попроситься позвонить.

Ворочалась она всю ночь, так нормально и не заснув. Снился старый кошмар, обрастая всё новыми подробностями, и Аня просыпалась с десяток раз. Начало светлеть. Решив, что больше уснуть не получится, девочка спустилась на кухню, налила чай. Часы тикали начало седьмого. Совсем рано, чтобы идти к Рейнеке. Аня сидела с чашкой во дворе, выжидая и размышляя. Вчерашняя лёгкая обида переродилась после бессонной ночи в гнетуще зудящее чувство. «Почему же он за Лизой пошёл?» Эта мысль просто сводила её с ума. Неужели Яньйи с ней знаком? А что, если они дружат? Он же стоял и высматривал её?

— Да как же так! А со мной даже поговорить отказался! — Аня стукнула чашкой о крыльцо и, спустившись по ступенькам, схватила велосипед, решившись разбудить Тиму. «И пусть, что ранний гость, повод-то серьёзный», — думала она, крутя педали.

Как вдруг заметила мальчишек, стоящих на широкой песчаной дороге между домами Петровых и Соколовых. Братья Рейнеке стояли вместе с их отцом и ещё несколькими взрослыми. Аня тихонько подъехала.

— О! Ань, привет, — заметил её Тима и подошёл. Он совсем не улыбался.

— Вы чего здесь так рано? Случилось что-то?

— Случилось, — он помолчал, оглянувшись на своего отца, и тот кивнул ему, давая негласное разрешение. — Лиза вчера домой не вернулась. И ни у кого из наших её ночью не было.