Память. Часть1

Людмила Евгеньевна Кулагина, 2020

Действие происходит на Украине в 1917 – 1920 годы. Роман о любви, о человеческих судьбах в период больших перемен в истории. Первая мировая война, революция, гражданская война. Власть на Украине меняется порой несколько раз за день. Государственная граница определяется линией фронта и всё время перемещается. Как живут люди в таких условиях? Живут! И любят, и рожают детей, и сеют хлеб. Что они чувствуют, о чём думают, о чём мечтают? Нужна ли им война? Взгляд на исторические события глазами простых людей: украинцев, поляков, русских.

5. Утро

Роса покрывала всё поле, или это были капли дождя, прошедшего ночью. Чистая, умытая природа, притихла, будто ждала чего-то. Совсем без ветра. Так редко бывает. Всё вокруг неподвижное, тихое, только птицы поют, невидимые в ветвях. Кажется, отсутствие движения обострило запахи, они стали ярче, призывнее обращать на себя внимание. Конечно, это штиль сгустил ароматы у поверхности земли, и мы все притихли, очарованные утренним пейзажем.

Растормошил всех Семён, раздал вёдра, лопаты. Сколько же у него энергии! Мы все вялые, ещё не отошли ото сна, а он будто и не спал вовсе. Весёлый! Шутит, смеётся. Следом за ним, по пятам, всегда следует Пашка, не отходит от старшего брата. Девчата, постепенно просыпаясь, включаются в работу и начинают реагировать на его шутки.

Дело идёт споро. Все привыкли к физическому труду. Олеся и Орина, несмотря на своё положение, работают без отдыха. Солнце поднимается всё выше. Семён кажется двужильным, он всё успевает: и копать картошку, и уносить мешки, и шутить, и подбадривать девушек. Жара стоит, как летом, но Семёну всё нипочём. Носится по полю, пританцовывая, даже копает картошку, словно вальсируя. Скинул рубашку, волосы взлетают от резких движений, весь отдаётся процессу. Можно подумать, глядя на него, что копать картошку — это самое увлекательное дело на свете, — улыбается, раскраснелся.

Девушки к полудню устали, даже не смотрят на своего любимчика, но никто не жалуется, все ждут, когда Ганна объявит перерыв на обед. А хозяйка, как будто не видит, что уже полдень, собирает картошку, не разгибая спины. Теперь понятно, в кого Семён такой выносливый.

Наконец, Ганна выпрямилась и позвала всех обедать. Радостные Олеся и Орина побежали к телеге, достали корзину с едой, расстелили скатерть на траве. Марина тоже достала узелок и присоединилась к общей трапезе. Я старалась есть медленно и немного, чтобы не вызвать смех у окружающих, но сдержаться не смогла, опять налетела на еду, как оглашенная.

— Что ж такое творится на земле. Девки с голоду чуть не дохнут, — вздохнула Ганна. — Такая земля кругом благодатная, а у людей голод. Тут же с одного поля можно целое село всю зиму кормить. Скоту травы сколько хочешь коси, в садах всё само растёт — девать некуда, а у них — голод! Куда у вас всё подевалось?

— Посевы войска потоптали, скот, курей солдаты воруют, мужиков на фронт забрали, что мы — девки можем сделать против роты солдат. Они заходят во двор и берут всё, что хотят, — пожаловалась я.

— Что ж эти австрияки совсем звери? — спросила Олеся, — У баб и детей последнюю еду забирают.

— Так не только австрияки забирают, русские тоже. Граница перемещается: то русские переходят в наступление, то австрийцы. Нашему селу не везёт, линия фронта то с одной стороны села, то с другой, — объясняла я девчатам.

— А кто злее, австрийцы или русские? — спросила Орина.

— Так это же только армии так называются австрийская, да русская, а воюют и за тех, и за этих украинцы, да поляки. У австрияков есть целая Бригада Польских стрелков, командиры немцы, в основном, а солдаты многие мобилизованы с наших, польских земель, — подробно рассказывала я.

— Что же это делается, поляки против поляков воюют? — удивилась Ганна.

— То и дело в армиях бунты случаются из-за этого.

— Почему?

— Сначала русская армия мобилизовала поляков, затем село заняла австрийская армия и тоже провела мобилизацию. Родственники оказались в разных армиях и должны сражаться друг с другом. Люди, узнав об этом, отказываются воевать.

— Что же командиры не понимали, что так и будет, когда крестьян в солдаты вербовали на чужой земле? — вступил в разговор Семён.

— А чужой эту землю ни та, ни другая армия не считает. В восемнадцатом веке территорию Речи Посполитой (так тогда называли Польско-литовское государство) разделили между собой Австрия, Пруссия и Россия, а после того, как русские Наполеона победили, Польша к России отошла. Так что русские считают, что польские земли принадлежат России, а австрийцы говорят, что хотят независимости Польши и помогают полякам.

— А что сами поляки думают? — заинтересовался Семён.

— Крестьянам думать особо некогда, то посевная, то уборочная. Приезжают разные люди с городов, речи произносят, так гладко говорят, что пока одного слушаешь, то ему и веришь, а другой приедет, по-другому говорит, тоже, вроде, убедительно, начинаешь ему верить.

— Так, наверное, самостоятельно-то жить лучше, чем под кем — то ходить, — предположила Ганна.

— Но вы же тоже под русскими живёте. Как вам? — спросила я.

— Да, один чёрт, что русские, что украинцы, лишь бы дали жить спокойно, без войны? — ответила Ганна.

— А русских от украинцев как отличить? Вон приезжал недавно какой-то мужик, говорит, что из Москвы, а фамилия у него украинская, — вступила в разговор Марина.

— Это тот, который про революцию говорил? — спросил Семён. — Что-то ты про него не первый раз вспоминаешь, — приревновал парень, — Приглянулся? Чем, интересно? Маленький, прыщастый.

— За то умный! — бойко ответила Марина.

— Так может, за умного москвича замуж пойдёшь, раз мы, деревенские, тебе не по нраву, — завёлся Семён.

— Ну и пойду! — дерзко крикнула Марина.

— Да нужна ты ему, столичному гостю, как собаке пятая нога! — парировал Семён.

— Всё, хватит, ещё не поженились, а уже ругаетесь! — прикрикнула на них Ганна! Давайте-ка за работу беритесь, а то вон, тучки собираются!

Все продолжили копать картошку. Олеся убрала посуду. Саша думала, что Маринка с Семёном поссорились серьёзно, и спросила об этом Олесю.

— Да что ты, они каждый день ругаются. Милые бранятся — только тешатся!

И точно, вечером Семён с Мариной вместе таскали мешки на подводу и, вдруг, пропали куда-то.

— Олеся, иди, найди этих бездельников! — ругалась Ганна.

— Да, иду, мама, уже иду, — кричала с другой стороны поля Олеся и не трогалась с места.

Вскоре Семён и Марина появились счастливые и довольные, в обнимку.

— Куда пропали, лодыри, лентяи! Только бы поваляться где-нибудь, греховодники! Стыд какой! До свадьбы в обнимку ходят! — беззлобно, больше для порядка ругалась уставшая Ганна.

Закончили работу в сумерках. Ещё предстояло увезти мешки с картошкой за несколько рейсов. Пока грузили мешки на подводу, Марина нарочно рассказывала про Ивана Калиниченко, революционера из Москвы, чтобы позлить и заставить ревновать Семёна.

— Иван говорил, что главное не в том, к какому государству относится Украина, а кто правит в этом государстве, — увлечённо говорила Маринка, поглядывая огромными зелёными глазами на Семёна.

— Да кто ж, окроме Царя, править могёт? — удивилась Ганна.

— Мамань, уже полгода, как царя свергли, а ты всё — царь, да царь! — Упрекнул мать Семён.

— Так это ж временно! Сказано же было, временное правительство! — доказывала Ганна.

— А Иван говорил, что скоро будет власть народа, — опять взялась за своё Маринка, насмешливо глядя на багровеющего от злости Семёна.

— Какого такого народа? Весь народ на один трон посадют? — усмехнулась Ганна.

— Нет! Выбирать будем сами, кого посадить на трон! — доказывала своё Маринка, — Так Ваня говорил, — намеренно пыталась вывести из себя парня дерзкая девчонка.

— Представьте, деда Потапа — юродивого, на трон как посадят! Вот смеху будет! — зашлась от хохота Орина.

— Вы побольше Иванов слушайте всяких, не то ещё вам расскажут! — злобно глядя на Маринку, сказал Семён.

— Всё, хватит ругаться. Орина, Олеся, садитесь на подводу, а Маринка с Сашей останутся мешки сторожить. Надоело слушать, как вы друг друга цепляете, жених и невеста называется! Пяти минут в мире прожить не можете. Семён, трогай!

— Да может, им любо так. Поругались, а потом помирились. Ой, как сладко-то мириться, если любишь! — проговорила, забираясь на повозку Олеся.

Повозка тронулась. Пашка бежал рядом, мы остались с Мариной вдвоём среди огромного, убранного поля. Не верилось, что мы смогли так много сделать за день, спина болела, руки ныли, ноги едва волочились. Мы сели около мешков с картошкой, облокотившись на них. Всё располагало к доверительной беседе. Мне очень хотелось поговорить с Мариной об их с Семёном отношениях, но я не рискнула начать такой разговор и спросила совсем о другом — о революционере Иване из Москвы. Марина с удовольствием начала рассказывать, наматывая кончик косы на палец.

— Он умный такой, говорит и говорит, часами может что-то рассказывать о своей революции и ни разу не собьётся.

— Я тоже про революцию слышала. Это было, когда к нам в село пришёл легион сечевых стрельцов в составе Австро-венгерской армии. У них была женская чота, — поддержала разговор я, хотя думала совсем не о революции.

— Что у них было? — не поняла Маринка.

— Чота — это отряд такой. Там только женщины были. Трёх из них к нам на постой определили, когда Австрийцы наше село заняли.

— Что же, эти женщины тоже воюют? — удивилась Марина.

— Некоторые из них — санитарки, другие стрельцы, а одна даже в разведку ходила.

— Что же, они прямо в юбках воюют? — усмехнулась Марина.

— Нет, у них как у мужиков форма: штаны, рубашка с погонами, пилотка.

— А оружие есть? — спросила заинтересованная Марина.

— Да, ружья огромные, еле поднимешь, — пояснила я.

— Здорово. Я бы тоже хотела воевать, — проговорилась Марина.

— В польском легионе? Или на стороне Австро-венгров? — поразилась я.

— Нет, я бы лучше с русскими и украинцами была. Иван говорил, что революции нужны бойцы, но Семён звереет, когда я про революцию или про Ивана начинаю говорить.

— Ты же замуж собираешься! — воскликнула я.

— Да что хорошего замужем! — яростно возразила Марина.

— Ты что, не любишь Семёна? Тебе Иван нравится?

— Да нет. Семёна я очень люблю, жить, наверное, без него не смогу, а Иван мне действительно нравится, но по-другому. Иван, как будто из другого мира: говорит так красиво, не по-простому, он как заморский принц — далёкий и недоступный, такой странный и загадочный! — задумчиво говорила Марина.

— А Семён сказал, что Иван маленький и прыщавый, — удивлённо произнесла я.

— Семён просто ревнует. Иван — солдат, он командир взвода в полку имени Ивана Хмельницкого, — защитила Ивана Марина.

— Это полк российской армии или украинской? — спросила я.

— Да, это российская армия, но в этом полку только украинцы воюют. Эх, если бы меня туда взяли! Я бы могла санитаркой быть! — вздохнула Марина.

— Почему ты так хочешь на фронт? Это же опасно, могут убить. Я видела много раненых, у нас в селе лазарет был — это ужас какой-то! Так страшно, столько крови. Они так кричат и стонут от боли! Я еду им носила. Мне дурно становилось через пять минут, — удивлённая позицией Марины, рассказывала я.

— А мне не нравится наша однообразная жизнь. Огород, конюшня, стирка, поле, затем опять огород, а что до запахов в лазарете, так навоз тоже воняет, и ничего, терпим же! А на фронте можно совершить подвиг! Спасти кого-нибудь!

— А как же Семён? — меня больше всего волновал именно он.

— А мы бы вместе с Семёном пошли. Днём бы подвиги совершали, а ночью… ты ещё маленькая, с тобой про то, что ночью происходит, ещё нельзя разговаривать.

— Почему маленькая? Мне уже семнадцать, — жёстко сказала я.

Мне так хотелось, чтобы она продолжила разговор на эту щекотливую тему. Марина, правда, казалась мне более взрослой и опытной, но я не хотела признаваться в своём невежестве.

— Семнадцать? Как мне? Я бы тебе и пятнадцати не дала. Ты прямая и худая, как подросток, только длинная очень, — удивлённо сказала Марина, разглядывая меня, будто впервые видела.

Наш разговор прервал Семён, приехавший стоя на подводе, как на боевой колеснице. Он резко остановил лошадь и остановился, внимательно рассматривая нас. Наверное, сравнивал. Видел нас с Мариной рядом впервые.

Я ненавидела себя в этот момент, ну, кому я могла понравиться — такая длинная, худая, нескладная? Тем более, рядом с Мариной, такой сбитой, ладненькой, симпатичной, уверенной и смелой. Я вспомнила её тело, освещённое лучом закатного солнца, увиденное мною в сарае, когда она натягивала на себя одежду, сидя на соломе. Дыхание перехватило от волнения, и слёзы выступили от жалости к себе. Ну, на кого я могла произвести впечатление?

Семён спрыгнул с телеги, подбежал к нам, смеясь, схватил нас обеих в охапку, поднял двоих сразу! Вот это силища! Он не выглядел силачом, не был высоким и мощным, обычный парень, среднего роста. Семён потащил нас к телеге и сложил туда.

— Вот она, самая лучшая картошечка! — крикнул он.

Мы, хохоча, вырывались, брыкались, но не так-то просто было вырваться из его объятий, а может быть нам и не очень хотелось. Наконец, хватка его ослабла, мы подскочили и побежали к мешкам.

Уже было темно, обратно мы возвращались ночью. Тёплый воздух, шедший от земли, порой сменялся холодным осенним ветерком, и мы рады были поводу сесть поближе к Семёну, чтобы согреться. Так и ехали, сбившись в кучку, как воробьи. Огромные звёзды, казалось, были рядом. Тьма опрокинулась на нас, резко прервав коротенькие сумерки.