В объятиях глициний

Мариа Армлин (2024)

После трагичной смерти мужа Элла решает сбежать от мира в старый заброшенный дом своей прабабушки Изабеллы. Уединение кажется ей единственным способом справиться с болью и глубоким чувством опустошения. Погружённая в депрессию, она находит старинный дневник, исписанный изящным почерком. На страницах дневника раскрывается история Изабеллы, которая столетие назад переживала такую же утрату. Погружаясь в жизнь прабабушки, Элла открывает для себя силу любви, способную выдержать даже самые жестокие испытания. Но дневник таит не только мудрость, но и тайны жильцов. Дом начинает раскрывать свои секреты, пробуждая тени прошлого. Это история о двух женщинах, разделённых временем, но связанных одной болью, и о том, как следы прошлого могут указать путь к свету.

Глава 7. Зима. Волшебство новогодней ночи

"Сжимает сердце боль и кровь,

В нем больше не живет любовь.

Пускай… Ведь виноват я сам,

Предавшись радужным мечтам.

Как просто — думал, — полюбить…

Я знал тогда, что стоит жить

Ради того… Но вот — конец

Биенью любящих сердец…

…Я проклял все… И как же быть?

В кошмаре боли мне забыть

Об этом всем нельзя никак…

Разум, душа падут во мрак,

Разбито сердце, боль кругом…

…Я с разумом, как враг с врагом

Борюсь, проигрываю… Вновь

Кричу «Вернись, вернись, любовь!..»

Она не слышит… Я молчу.

Я не могу и не хочу

Сказать ни слова… Проклят я.

Пусть… Такова судьба моя."

Александр Эдерхарт

"Разбитое сердце"

Элла

Холодный и отстраненный декабрь я провела взаперти от людского общения. Единственный кто пришел меня проведать через неделю после находки фотоаппарата был Рафаэль. Он, как и обещал, занес огромную стопку фотографий, проявленных его знакомым, и тут же уехал в Ереван по срочным делам. К сожалению, не все снимки удалось восстановить — часть кадров бесследно пропала из-за срока давности. Те же, что сохранились, были черно-белыми и требовали огромного терпения, чтобы разглядеть мельчайшие детали. Но времени у меня было предостаточно.

Так я провела месяц, погруженная в изучение этих осколков прошлого. Снимки становились своеобразным мостом между мной и прабабушкой, помогая мне ускользнуть от собственных переживаний, которые периодически давали о себе знать.

Не менее больший интерес вызывали у меня дневник прабабушки Изабеллы и найденный ключ. Они были рядом, словно напоминая, что исцеление возможно, нужно было лишь дождаться нужных времен. Но что-то внутри меня останавливало. Было ощущение, что я еще не готова раскрыть тайны, которые они в себе таили. Будто сама судьба подсказывала: «Еще не время». Однако мое время утекало, и новогодняя суета торопила к встрече с собой, ожидая самый радушный прием.

Вечер обещал быть интересным, особенно если учитывать, что самым праздничным элементом моего гардероба оказалась белая футболка Адама. Наряжаться мне не хотелось, но перспектива выглядеть как городская сумасшедшая тоже не слишком вдохновляла. Поскольку Амелия уже как два месяца была в Ереване, и не могла вырваться ко мне из-за работы, единственным местом, где я могла добыть приличное платье, оказался старый сундук прабабушки Изабеллы.

Вооружившись фонариком, я отправилась на поиски, боясь по пути сломать себе что-нибудь в этой кромешной темноте. К моему удивлению, кто-то заботливо скрупулезно разложил светодиодные лампы вдоль лестницы, ведущей в подвал. Свет рассеивался мягко, придавая этому месту почти сказочную атмосферу.

Сундук прабабушки оказался настоящим кладом. В нем хранились платья самых разных фасонов, тканей и стилей. Я вдруг испытала благодарность к моде за ее цикличность. Атласные, шелковые, муслиновые, бархатные; цветастые и однотонные, сдержанные и вызывающие — каждое из них излучало изящество и неповторимый шарм. Я словно попала в другой мир — мир женственности, элегантности и утонченности.

После смерти Адама, мне не приходилось никуда наряжаться, не потому что не было соответствующих мероприятий, а дело было в том, что мне казалось, мой внешний вид теперь не имел никакого значения, поскольку внутри все краски жизни стали блеклыми. Но этот вечер был иным. Мне не хотелось расстраивать людей, которые и без того переживали за меня, и с уважением отнеслись к моему личному пространству, хотя я и понимала как тяжело им это давалось. Сердобольность была национальной болезнью, и я видимо заразилась ею, раз думала не о своей боли, а об их чувствах. Погрузившись в сундук, я потеряла голову от буйства красок, форм и текстур. Примеряя одно платье за другим, я кружилась, как маленькая девочка, играющая в принцессу.

В итоге мой выбор пал на легкое воздушное платье длиной до колена. Нежные голубые цветы на белом фоне прекрасно скрывали мою болезненную худобу. Верх платья был узким, подчеркивая ключицы и слегка обрисовывая грудь, а пышный низ делал акцент на осиной талии.

Образ я дополнила обувью нежно-голубого оттенка, к счастью, идеально подошедшей мне по размеру. В качестве украшений я выбрала беспроигрышный вариант — жемчуг. Все было продумано до мельчайших деталей, оставалось лишь привести в порядок волосы и лицо, чтобы скрыть хаос, царивший в моей душе.

В своем чемодане, который мама так старательно собирала, я почти не сомневалась, что найду тщательно спрятанную косметичку. И, конечно же, она была там. Надо признать, ее своенравность в этот раз оказалась как нельзя кстати.

Нанося тональный крем, пытаясь замаскировать следы самоуничтожения, я чувствовала себя глупо. Азарт, горевший во мне всего несколько минут назад, погасал, как свеча на ветру. Презрение к себе и своей жизни вновь начинало пробираться в сознание, грозя поглотить меня целиком. Но тут мой взгляд упал на портрет прабабушки Изабеллы, висевший напротив. Она смотрела на меня с портрета, излучая уверенность и спокойствие, будто желая напомнить, что я должна быть сильной. Это дало мне сил отправить эти чувства в нокаут.

"Всего один вечер, — думала я, — всего один. Мне нужно надеть маску радости и умиротворения. Потом я смогу вернуться в свое прежнее обличие: в отчаяние, прошитое жемчужинами боли".

Через сорок минут, погруженная в раздумья, я наконец завершила свой образ. Я смотрела на себя в зеркало и испытывала странное, почти отстраненное чувство. Жалость. Жалость к самой себе. Она сдавливала меня изнутри, ломая ребра и заставляя терять остатки сил.

Худощавые ноги, выпирающие ключицы, осунувшееся лицо с попыткой выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Взгляд, горящий беззащитностью. Все это казалось пародией на мою прежнюю красоту.

Не то, чтобы я считала себя головокружительной женщиной, от которой невозможно оторвать глаз, но всегда умела объективно оценивать свою внешность, подмечая достоинства, а недостатки были у всех, и, по-моему мнению, бессмысленно было ими наполнять и без того перегруженную голову. Но в тот момент достоинства кричали о своем удручающем положении. Раньше у меня была фигура песочных часов, в меру пышные бедра и бюст, тонкая талия, стройные ноги — результат моей прежней стоячей работы. Мои длинные тонкие пальцы создавали впечатление утонченности, а лицо, пусть и без ярких черт, выглядело миловидным. Но теперь от той Эллы не осталось и следа.

Мне казалось, что я первый раз в жизни чувствовала себя настолько слабой и беспомощной, а изнуренная, полупрозрачная девушка в отражении просто молилась о помощи, пытаясь выкарабкаться из зловещих лап печали, высасывающей у нее жизнь. А что делала я? Я просто стояла и наблюдала.

— Ты выглядишь прекрасно, милая, — прошептала я самой себе, словно эти слова могли хоть немного исправить положение, прогнав гнетущие мысли.

"Как же ты себя до такого довела?" — в этот же момент данный вопрос эхом прозвучал в моей голове.

Мне стало страшно. Страшно, что мое отражение — это картина, неизбежнего процесса, которая полностью соответствовала тому, что творилось у меня внутри. А с этим внутренним хаосом я больше не могла бороться, но и показывать его людям вовсе не хотела.

В итоге я просто сдалась. Сняла с себя это нелепое притворство, смыла макияж, который казался клоунской маской, и надела свой привычный костюм тоски и печали. Волосы собрала в небрежный пучок, позволив торчать, как им вздумается. Я не была им хозяйкой.

— Элла, ты пришла, — воодушевлено сказал Рафаэль, встречая меня у дверей. Его лицо озарилось радостью, но тут же, привычно для него, заискрились насмешливые нотки. — Выглядишь так, словно тебя сбил КамАЗ.

— Ты как всегда в своем репертуаре, — ответила я, не чувствуя ни обиды, ни раздражения. Замечание было правдой, и что удивительно, меня это нисколько не задело.

— Ладно, дресс-кода у нас нет, так что придется тебя впустить. Все сейчас готовятся к вечеру, но, увидев тебя, они сразу заметят лишнюю пару свободных рук. Если хочешь избежать лишних разговоров, предлагаю сразу отправиться на балкон. Там можно устроить индивидуальное празднование Нового года. Коньяка и вина столько, что хватит на всю жизнь, — добавил он с легкой усмешкой, затаскивая меня в квартиру.

Его странные методы поддержки тронули меня. Рафаэль был первым человеком за долгое время, кто не пытался жалеть меня или выслушивать с нарочитым пониманием. Вместо этого он просто старался по-своему оградить меня от лишнего напряжения. Никогда прежде он не казался мне таким заботливым, словно в его лице я вдруг обрела давно потерянного брата, о существовании которого даже не подозревала.

— Не переживай, — сказала я, не скрывая благодарности за его понимание. — Эти люди четыре месяца старались меня не тревожить. Я знаю, как тяжело им это далось. Так что, в честь праздника, дам им возможность наконец-то утешить меня. Начну с самой тяжелой артиллерии. Где Анжела?

— Анжела будет вне себя от радости, — ответил он, усмехнувшись. Затем его лицо вновь стало серьезным. — Но если вдруг тебе это все надоест, ты знаешь, где меня найти.

С этими словами он беззаботно направился к балкону, давая понять, что всегда готов прийти на помощь.

В гостиной и на кухне царил полный хаос. Тетя Анна своим тонким, почти неслышным голоском пыталась угомонить дядю Артура и Феликса, которые, как настоящие джентльмены, с деликатным видом игнорировали ее замечания. Они продолжали «втихаря» запивать алкоголь всем, что попадалось под руку, — от компота до соуса для салата. Тетя Сильвия, вся в делах, металась между приготовлением салата и маринованием мяса, пока Анжела с привычным усердием снабжала ее последними сплетнями. Микаэль и Сюзи, искренне пытаясь помочь тете Анне и Сильвии, выглядели изможденными, словно единственное их желание — это скорейшее завершение этого утомительного праздника.

Едва я переступила порог, тетя Сильвия тут же притянула меня к себе, не только для помощи, но и чтобы защитить меня от Анжелиного назойливого нескончаемого потока вопросов.

— Эллочка, ты как раз вовремя! Тебе несложно будет завернуть фарш в виноградные листья? — с улыбкой обратилась она, одним движением руки пресекающим сплетни Анжелы.

— Изабелла, как же хорошо, что ты решила к нам присоединиться! — с воодушевлением произнесла Сюзи, одновременно схватив буженину, явно с намерением заняться ее украшением.

— Я тоже рада быть здесь, — попыталась я улыбнуться, стараясь выглядеть хоть немного доброжелательной.

Но внутри я чувствовала себя ужасно неуместной. Все женщины, тщательно подготовившиеся к празднику, были в своих лучших нарядах, с безупречными прическами и украшениями. Мужчины — в идеально выглаженных рубашках, брюках со стрелками, с безукоризненно уложенными волосами и усами. А я, в своем бордовом безразмерном спортивном костюме, свисающем на мне как на вешалке, казалась белой вороной, точнее бордовой. Единственное, что утешало, — это то, что все тактично игнорировали мой внешний вид, не придавая ему значения. Я чувствовала, что для них самое главное, что я вообще пришла, вырвавшись на миг от своего заточения. Видимо, в этом и есть разница между душевными людьми и людьми материальными. Одним нужен ты, другим — то, чем ты себя украшаешь.

Рафаэль, стоящий за прозрачной дверью балкона, выглядел таким же «диссидентом» этого праздника, как и я. В своей повседневной одежде он молча демонстрировал свою солидарность против необоснованной суеты вокруг очередного прожитого года. Заметив мое смятение, он театрально открыл бутылку вина, налил в бокал и, с вопросительным выражением лица, протянул его мне через стекло, словно спрашивая: «Ну что, пора спасать?»

На мгновение меня одолело желание оставить все это кулинарное безумие и присоединиться к его тихому винопитию (от слово «вина»), если уж говорить честно. Но в ту секунду я сдержала порыв. Глядя на расторопных женщин, суетящихся вокруг праздничных приготовлений, я осознавала: они нуждались в моей помощи, даже если все внутри меня кричало о желании сбежать.

— Элла, мы так тебя ждали! — Анжела, носящаяся с подносами, успела найти время, чтобы начать свою излюбленную игру в «расспросы».

–Анжела, сейчас не до любезностей, не приставай к девочке, — вмешалась тетя Сильвия, не отрываясь от полирования столовых приборов.

Но Анжела была не из тех, кого легко можно было бы остановить.

— Я тебя так давно не видела, Эллочка! — продолжила она с притворной мягкостью в голосе. — Уверена, у тебя столько всего интересного произошло. Как ты, дорогая? Если вдруг понадобится помощь, ты же знаешь, к кому обратиться, правда? И надолго ты к нам?

Ее манера задавать вопросы напоминала мастерски разыгранную шахматную партию: едва ответишь на один, как она ловко ставит тебя перед следующим. Анжела обладала редким даром притуплять бдительность, пока не добывала все, что ей хотелось знать. Спастись от ее изощренных атак можно было лишь грубостью, но моя любовь к этой назойливой, но искренне доброй женщине не позволила бы мне пойти на такой шаг.

— Тетя Анжела, ты сегодня выглядишь потрясающе. Давай потанцуем! — неожиданно раздался голос Рафаэля за спиной. Он, заметив мою растерянность, вмешался как истинный джентльмен, тут же закружив ее в импровизированном вальсе. В одной руке он держал бокал красного вина, который по дороге успел всучить мне, а в другой — доисторический магнитофон, из которого звучала старинная армянская мелодия.

Анжела, обожавшая быть в центре внимания, тут же забыла о своей главной добыче — обо мне. Ее глаза засветились от волнения, и она с наслаждением отдалась ритму, уносящему ее в воспоминания о молодости. Я, воспользовавшись спасительной минутой, с благодарностью кивнула Рафаэлю. Тот, благородно принимая мою молчаливую признательность, продолжал виртуозно кружить свою партнершу в круговороте ее же воспоминаний. Анжела действительно была прекрасна. Ее атласное багряное платье, идеально облегающее фигуру, подчеркивало природную красоту и здоровье, словно у самой судьбы не хватило духа забирать у нее последние радости жизни. Она выглядела грациозной, уверенной в себе, сильной. Но чем дольше я смотрела на нее, тем больше меня захлестывало двоякое чувство. С одной стороны, Анжела была живым воплощением элегантности и внутреннего света, способная украсить любую комнату своим присутствием. С другой — в ней чувствовалась тихая трагедия: женщина, которая никогда по-настоящему не познала или не позволила себе познать радости любви, страсти или материнства, так явно отражавшейся в ее жаждущем, сохранившем юность сердце.

Наблюдая ее порывистые, но грациозные движения, я вдруг почувствовала прилив жалости. Еще немного — и слезы могли потечь по моим щекам, выдавая боль за эту несправедливость, которую она, казалось, пыталась скрыть под яркой маской беззаботности.

— Как ты заставила нашего серьезного мальчика танцевать? — раздался задорный голос Микаэля, появившегося в дверях с коробкой алкоголя в руках.

— Быстро, быстро, все сюда, начинается! Послушаем, что скажет… — пронзительный голос дяди Артура мгновенно заполнил комнату.

До полуночи оставалось ровно десять минут, и все с нетерпением ждали торжественной речи президента. Мужчины, уже занявшие свои почетные места, заканчивали последние тосты уходящего года, и подготавливали печень к тостам нового года. Серьезный, но воодушевленный дядя Артур активно поднимал бокалы один за другим, готовясь достойно встретить наступающий год. Его тосты звучали то торжественно, то слегка нелепо, но каждый слушал с улыбкой, даже если слова тонули в общем гомоне.

Дядя Феликс, слегка подвыпивший и уже забывшийся в бесконечных тостах дяди Артура, изо всех сил старался не заснуть за столом, дабы сохранить достоинство в глазах «соперника».

Тетя Сильвия металась с подносами, стараясь не пропустить ни одной мелочи, косо поглядывая на своего мужа, который вместо помощи мирно чокался с остальными подвыпившими. Ее мысли явно были заняты подсчетом количества еды и гостей, чтобы праздник прошел идеально, а репутация хозяйки осталась на высоте.

Тетя Анна, покрасневшая от беготни, усаживала всех за стол так, чтобы разговоры не затихали. Меня она посадила рядом с собой и тетей Сильвией, чтобы никто не дергал лишними расспросами. Помимо этого, она разложила на тарелки к каждой женщине по маленькому душистому цветку, сопровождая его рукописными пожеланиями. На моей тарелке лежал роскошный бутон красной розы, к которому прикрепили карточку: «Дай своей жизни возможность раскрыться, как этот прекрасный цветок, выросший в каменистой почве.»

«Интересная мысль», — подумала я, с грустью разглядывая надпись. "Только я, увы, не цветок, а, скорее, и есть та самая каменистая почва."

На фоне всеобщей суеты Микаэль и Сюзи мило посапывали, прижавшись друг к другу. Казалось, что даже шум вокруг их не тревожил. Тетя Анжела, вернувшаяся из своей короткой танцевальной молодости, сидела рядом с дядей Артуром и дядей Феликсом, активно подключившись к их бурным дискуссиям. Она так легко выскользнула из воспоминаний в дебаты, словно это был ее способ отвлечься от неизбежной тоски.

И только Рафаэль сидел чуть в стороне, в своем совершенно непраздничном свитере, словно отгораживаясь от общего веселья. Он был молчалив и сосредоточен, как всегда. Это его привычная серьезность часто раздражала окружающих, но сейчас в ней я находила какое-то непонятное утешение в этой суете.

Наши взгляды встретились, и в этой немой паузе, полной тишины и непроизнесенных слов, я вдруг ощутила странное родство. Его каменное лицо, за которым он всегда скрывал свои эмоции, вдруг показалось мне знакомым. Я не могла объяснить, чем именно оно вызвано, но знала наверняка: мы оба сейчас чувствовали себя не в своей тарелке на этом празднике.

Сидя за столом, окруженная дорогими людьми, которые так тщательно готовились к этому вечеру, я вдруг поняла, как сильно мне хотелось оказаться вдвоем с Рафаэлем в каком-то уединенном месте. Мне нужно было просто рассказать ему историю своей боли. Рафаэль никогда не привлекал меня как мужчина. Он всегда казался мне слишком резким, своенравным, местами даже нетактичным. Но как друг он всегда был надежным и понятным, словно опора, на которую всегда можно было положиться. А тогда именно это мне и было нужно. Мне казалось, ему тоже.

— С Новым годом, дорогие мои, — тихо произнесла тетя Анна, возвращая меня в реальность. Звон бокалов, музыка, смех и радость окружили нас. Каждый из присутствующих надеялся, что этот год принесет перемены к лучшему, хотя особого желания что-то менять в своей жизни у них не было. Но надежда — лучшее лекарство для изнуренной души. — Артур джан, начинай.

— У нас такая традиция, — прервал тетю Анну Микаэль, решив пояснить мне смысл происходящего, — в первые минуты Нового года мы делимся своими пожеланиями, как бы давая задания наступившему году исполнить наши мечты.

«Если бы все было так просто…» — подумала я.

— Итак, — торжественно начал дядя Артур, явно развеселенный алкоголем, — Уважаемый, Новый год, хочу, чтобы в следующем году мы снова собрались этим же составом за этим замечательным столом. Пусть не будет потерь, только пополнения. Наша Эллочка стала замечательным пополнением в нашу скромную компанию в уходящем году, за что мы ей очень благодарны. Пусть эта традиция пополнения станет для нас основной. За вас, мои дорогие! — закончил он, залпом осушив стакан абрикосовой водки собственного отжима.

— Очень хорошее желание, Артур джан, — подхватила тетя Сильвия, взявшая на себя инициативу, поскольку дядя Феликс уже не мог говорить, — я желаю, чтобы каждый, кто сидит за этим столом, был счастлив в этом году. Мы все с вами познали большое горе, так пусть оно останется в прошлом, и даст нам возможность прожить остаток дней в любви, радости и благодарности.

— Правильно говоришь, дорогая, — поддержала тетя Анжела, — я желаю быть с любимыми, помнить о любимых и благодарить их за то, что они были. Благодаря этому чувству мы познали радость жизни, и, что бы ни случилось, нужно быть благодарными за каждое мгновение, проведенное с близким человеком, родителями, детьми. Воспоминания — все, что от них остается, и пусть они станут нашим источником вдохновения для осознанной и благодатной жизни. Любовь и боль неразлучны, но без их познания жизнь лишена вкуса и аромата. За любимых, за вас, дорогие, — произнесла она настолько чувственно и трогательно, что каждый погрузился в свои мысли и залпом выпил эликсир забвения. Даже тетя Анна, не любившая алкоголь, осушила стакан до последней капли.

— Какие красивые слова, Анжела джан, — спустя мгновение ответила тетя Анна, приходя в себя. — А у меня два желания. В этом году я буду немного эгоистичной. Во-первых, желаю скорого пополнения в семье Микаэля и Сюзи. Вы — мои два любимых ангелочка, и я хочу, чтобы вы познали радость материнства и отцовства. Бог очень любил меня, послав двух прекрасных сыновей, которые научили меня быть мамой. И я с уверенностью могу сказать, что это счастье не купишь ни за какие богатства мира. Так что желаю вам познать этот дар как можно скорее, дети мои, — сказала она, поцеловав невестку и сына. Те в свою очередь быстро переглянулись, и мне стало ясно, что это желание уже было исполнено. — Во-вторых, желаю своему сыну Рафаэлю найти свою судьбу и оставить в прошлом все, что его угнетает. Ты, как никто другой, заслуживаешь счастья, моя любовь. Не наказывай себя за ошибки других. Ты будешь самым счастливым мужем и отцом, я в этом уверена, — закончила она, едва сдерживая слезы, словно эта тема бесконечно ранила ее.

— Спасибо, мам джан, я тебя люблю, ты же знаешь. Все будет хорошо, не переживай так, — сказал Рафаэль, обнимая ее. Таким нежным и понимающим я его еще не видела. Передо мной уже не был тот человек, который плевал на весь мир. Это был настоящий король зверей, который готов был защищать свою стаю от любой опасности. Иногда за маской безразличия скрывается так много невысказанных чувств… Микаэль и Сюзи начали говорить о своих желаниях, но я уже не слышала их слов — все мое внимание было приковано к Рафаэлю, который так заботливо и нежно говорил с мамой, пытаясь ее успокоить.

–Элла, деточка, твоя очередь, — вдруг прервал мои мысли дядя Артур. Это застало меня врасплох, потому что мне казалось, что желания уже стали роскошью для меня. Последнее, о чем я мечтала, — это путешествие с Адамом. А дальше — сплошная суровая реальность без малейших мечтаний.

— Вы все сказали столько приятного, что мне нечего добавить. Я просто счастлива быть среди вас, спасибо, что пригласили, — попыталась я выйти из ситуации.

— Так не пойдет, милочка, — перебила меня тетя Анжела. — Что-то ты должна пожелать.

— Я… я… желаю быть свободной, — начала я, не совсем понимая, что произносила это вслух. Мне казалось, что это не мой расчетливый разум говорил, а моя раненая душа, освобождаясь от внутренних оков. — Желаю наконец отпустить тяжелые цепи прошлого, которые я сама же на себя надела, и освободиться, почувствовать, как меня больше не сдерживают старые боли и страхи. — В комнате наступила гнетущая тишина. Казалось, что время остановилось, а все присутствующие затаили дыхание, потрясенные моей искренностью.

— А я желаю, — прервал долгое молчание Рафаэль, решив перевести разговор в более легкое русло, спасая меня, — просто начать есть. Вы столько всего вкусного наготовили, а заставляете говорить на голодный желудок. Как адвокат, уверяю вас, это жестокая пытка. Моральная пытка, — добавил он с улыбкой, отрезая себе большой кусок буженины, приготовленной по особому рецепту тети Сильвии.

С облегчением все поддержали его предложение, и мы, не теряя времени, начали приступать к праздничной трапезе. Каждый из нас, не переставая благодарить тетю Сильвию и тетю Анну за этот невероятный вкус, погружался в атмосферу теплоты и уюта. Здесь не было чужих людей, не было посторонних взглядов — здесь были только родные и близкие, те, кто прошел вместе через боль утрат, трагедии и личные катастрофы. Каждый за этим столом пережил свою порцию горя, но все мы, несмотря на это, сидели здесь, обогревали друг друга своей любовью и поддержкой. Мы чувствовали, что не одиноки в этом мире, что рядом есть те, кто всегда будет рядом, кто не оставит, кто разделит с нами радости и беды. Семья. Семья, посланная нам Богом, которая сделала нас сильнее, научила ценить каждое мгновение вместе и верить, что все будет хорошо, даже когда мир кажется жестоким и несправедливым. И в этот момент, среди этих людей, мне казалось, что настоящее счастье — быть просто рядом, быть в этом моменте.

**

Празднество продолжалось до самого утра, и мне не хотелось уходить ни на минуту, хотя я изначально думала, что загляну всего на часок. В этот момент, между смехом и танцами, никто больше не касался грустных тем, не открывал свои душевные раны. Напротив, все пели, шутили, веселились, будто забыв о мире за окном. Даже Микаэль и Сюзи, сонные и едва державшиеся на ногах, не желали покидать этот уютный уголок радости.

Дядя Артур, с его отменным чувством юмора, развлекал нас рассказами о своей молодости. Он с удивлением вспоминал, как однажды решился на правильное питание и чуть не угодил в тюрьму, поскольку стал выглядеть, как настоящий драгдилер. Он смеялся, когда рассказывал, как пытался ухаживать за своей женой, постоянно придумывая, как ее впечатлить, что стал слыть маньяком в ее глазах, так рьяно преследующим хорошеньких девушек. Или как при покупке квартиры едва не отдал все свадебные деньги мошеннику, выдавшему себя за риелтора.

Тетя Анжела, не отставала, делясь историями о своих самых необычных ухажерах, которых она, к сожалению, никогда не смогла бы забыть. Мы не могли сдержать смех, слушая, как один героически спас ее из горящего сарая, но потом выяснилось, что это он и поджег его, чтобы просто познакомиться; другой был так одержим колбасой, что заваливал ее колбасными нарезками, не признавая никаких других подарков; третий сломал ногу, чтобы задержаться у нее в гостях, а четвертый натравил на нее собаку, чтобы благородно вступиться в ее защиту, но сам был хорошенько покусан. Мужчины, конечно, умели удивить. Все эти истории и смех превращали вечер в настоящий праздник, который хотелось бы запомнить навсегда.

Утром, когда веселый праздник начал сменяться громким храпом мужчин, заботливо укутанных в теплые одеяла, и тихими разговорами женщин, неспешно убирающих со стола, мы с Рафаэлем решили немного освежиться и вышли на балкон. Холодный ветер обдувал лица, а все вокруг было окутано белой вуалью, создавая ощущение, будто весь мир замер, погружаясь в зимнюю спячку. Никого не было, только пустота, тишина и холодная красота.

— Спасибо, что пригласил, мне было очень весело, — прервала я молчание, стоя рядом с ним и чувствуя, как мягкий ветер касался моего лица.

— Тебе спасибо, что пришла, — ответил Рафаэль, его взгляд был спокойным и теплым.

На этом наш разговор подошел к концу, но как же приятно было просто помолчать вдвоем. Мы стояли рядом, смотрели вдаль, наблюдая за малиновым рассветом, пробирающим сквозь белоснежные облака и украшающим заснеженные горы, каждый поглощенный своими мыслями. В тишине было что-то невероятно умиротворяющее. Рафаэль неспешно выпускал табачный дым, как будто с каждым выдохом выталкивал наружу накопившуюся боль, которую, похоже, уже не мог удержать внутри. А я просто наблюдала, как дымные кольца исчезали так же грациозно и внезапно, как и все, что мне было дорого, и что я потеряла.

— Как его звали? — неожиданно нарушил молчание Рафаэль. — Ты прекрасно знаешь, о ком я, но если не хочешь говорить, можешь не…

— Адам, — тихо перебила я, впервые решив поговорить о нем, радуясь возможности хоть с кем-то поделиться. — Его звали Адам, — слова давались мне с трудом, но я продолжала. — А ее?

— Мери, — ответил он с невозмутимым выражением лица. — Ее звали Мери.

Мы оба замолчали, смотря куда-то вдаль.

— Смерть? — вновь прервал молчание.

— Да, — ответила я, не глядя на него. — Несчастный случай. — Смерть? — спросила я.

— Нет, — он сделал глубокий выдох, — самоубийство. — Скучаешь?

— Очень, — ответила я, с болью в голосе. Я искала какой-то способ выдохнуть свою боль так, как это делал он, но курение было не мое. — Скучаешь?

— В моем случае слово"скучать"не совсем подходит, — сказал он, будто выдавливая каждое слово. — Скорее… ненавижу.

Я почувствовала, как в его голосе отразилась тень тех переживаний, которые он так тщательно скрывал.

— Тебе пора домой, — наконец сказал он, глядя на меня с каким-то особенным взглядом. — Уже поздно. Пойдем, я тебя провожу.

Он благородно помог мне подняться до квартиры, и мы больше не возвращались к той теме. Было видно, что это не просто причиняло ему боль, а буквально разрушало изнутри. Смерть любимого человека — это тяжелая утрата, а вот самоубийство… Я даже не могла представить, что он чувствовал. Это какое-то жестокое, эгоистичное предательство, которое невозможно простить, и такую боль не в силах унять ничто.

***

Зайдя домой, я скинула с себя костюм, облачилась в футболку Адама и быстро начала погружаться в привычное угнетающее состояние, которое всегда накрывало меня, когда я оставалась одна. Дома было довольно прохладно, поэтому я заварила себе какао с корицей, одела теплые шерстяные носочки и джемпер прадеда, который уже стал символом уюта и спокойствия.

В гостиной стояла ель, которую Амелия попросила отца доставить в квартиру прабабушки, несмотря на мои протесты. Это дерево наполнило дом чудесным древесно-еловым ароматом, который моментально вернул меня в воспоминания о прошлом. Этот запах напоминал, как Адам тщательно выбирал самые лучшие ели, которые стояли в нашем доме по два месяца, радуя своей красотой. Новый год был нашим любимым праздником. Мы всегда украшали дом, наряжали елку, развешивали огоньки, закупались всякими вкусными лакомствами, запасались новогодними фильмами и просто закрывались от всего мира, позабыв обо всем. Казалось, эти совершенные моменты будут длиться вечно.

Вспоминая эти счастливые времена, мне на глаза попался старый блокнот, случайно найденный в подвале.

— Думаю, время пришло, — произнесла вслух я.

Это было то, что могло вернуть меня к реальности и отвлечь от лишних мыслей, поэтому я взяла свою ароматную чашку с какао, накинула теплый плед, устроилась на мягкий ковер и погрузилась в жизнь прабабушки Изабеллы, сама того не ожидая. В тот момент я не подозревала, что это возвращение в прошлое способно открыть передо мной еще один мир — мир, который давно был скрыт от глаз, но не забыт — мир прабабушки Изабеллы.

«25 декабря, 1965 года

Дорогой дневник, вот и наступил тот момент, когда боль становится такой невыносимой, что больше невозможно поделиться ею с кем-либо. Мама всегда говорила, что жизнь — это черно-белые клавиши на фортепьяно, но мои черные клавиши, похоже, преобладают, и вся музыка становится ужасающе грустной, почти зловещей. Они преследуют меня, словно длительная остановка на белой полосе — роскошь для меня. Видимо, мое пианино должно состоять только из черных клавиш.

Потеря родителей была ужасным ударом, но потеря мужа… Это вовсе убило меня. Боль сжала мои ребра, лишив дыхания. Порой мне кажется, что все хорошее во мне ушло с ним, как с ветром уходят последние осенние листья. Я должна быть сильной ради наших дочерей, но отчаяние и горе захватывают меня с головой. Мне хочется быть сильной, но это не тот случай, когда время может исцелить. Это случай, когда ты либо приложишь все силы, чтобы вытащить себя из этой мучительной боли, либо навсегда останешься в тени, гоняясь по темным углам былого счастья. Меня никто не готовил к тому, что искупавшись в море любви и понимания рано или поздно придется выйти на отчужденный берег печали, где промерзший холод проникает в сердце, замораживая все, что когда-то было живым и чувствительным.

Я думала, наш роман будет иметь счастливый исход. Но только сейчас понимаю: ни одна любовь не может завершиться без боли, ведь рано или поздно она обрушится на одного из героев. Все, что остается, — это ждать.

Если бы я только могла знать, что это будет последний раз, когда я увижу его, я бы постаралась запомнить каждое мгновение. Но, может быть, так и лучше, что я не знала? В таком случае каждое мгновение превратилось бы в мучительное напоминание о неизбежной разлуке, о том, что нам не суждено состариться вместе.

В моей душе накопилось столько горя и скорби, что я не в силах смотреть в будущее. Каждый день без Георгия — это как бесконечный лабиринт боли и ужаса, в котором выхода не существует. Я была уверена в завтрашнем дне, гордо встречала все препятствия на своем пути, а теперь стала всего лишь жалким подобием женщины, которая когда-то была собой, и которая теперь тщетно ждет возвращения любимого. Словно я превратилась в жалкое подобие Гэтсби в женском обличии. Только в его истории любовь привела к гибели физической. А моя — к моральной. И что из этого хуже, думаю, очевидно!

Смогу ли я когда-нибудь выбраться из этой бездны несправедливости и отчаяния? Не знаю. Но, возможно, мне нужно хотя бы попытаться. Я понимаю одно: Георгий не хотел бы видеть меня такой. Он бы не хотел, чтобы я потеряла себя в этой темной пропасти. Мне нужно собрать силы и сделать все, чтобы помочь своим дочерям встать на ноги. А еще я должна научиться жить без воздуха, которым стал он для меня…»

Поспешный и неаккуратный почерк отражал внутреннее смятение ее тревожной души. Прижимая дневник к себе, я почувствовала, как острая боль, словно сотни иголок, вонзались мне в самое сердце. На мгновение мне показалось, что эти слова не принадлежали прабабушке Изабелле, а как будто написаны лично мною. Каждое слово отзывалось в моей душе, как эхо, она переживала все те же чувства, что и я. Это было так близко, так знакомо… Мне вдруг стало так остро и ясно, что я хотела бы, чтобы она была здесь, рядом, будто это единственный человек на всем свете, кто мог бы понять меня и возможно помочь…

За окнами падали белые хлопья снега, завораживая взгляд и уводя мысли в бездонное пространство, за границы реальности. Тихие, нежные снежинки казались настоящими волшебниками, они поглощали меня в свой мир, унося в сон, погружая в некое полусознательное состояние. А запах какао с корицей, который наполнял комнату, словно туман, окутывал меня, отгоняя всю боль и оставляя лишь сладкое безмятежное ощущение. В этом сне, в этом мгновении все казалось возможным.

Зима за окном была как ластик, стирающий глубокие следы прошлого, давая шанс новому. Она словно открывала передо мной чистую от бытия прошлого дорогу, позволяла пройти через тропу горя, осознать местоположение, перешагнуть на другую тропу жизни, чтобы на его месте я смогла написать новую историю — историю о возрождении, о ярком свете, способном освещать в моем сердце путь к счастью.