Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы – уже бывалые путешественники. Не без приключений посетив парижскую выставку, они потянулись в Италию: на папу римскую посмотреть и на огнедышащую гору Везувий подняться (еще не зная, что по дороге их подстерегает казино в Монте-Карло!). На сей раз компанию им составил купец-фруктовщик Иван Кондратьевич, который вообще не понимает, что он за границей делает и где находится в данный момент. Но как всякий русский человек, если что и решит, то выпьет обязательно. Путешественники с приключениями пересаживаются с поезда на поезд; едят не то, что хотят (боятся, что им подсунут лягушку или черепаху); зевая, осматривают окрестности и постоянно попадают в уморительно смешные ситуации из-за незнания языка и нежелания понимать нравы и обычаи Европы.

Tchi, kacha, koulibiaka et ikra russe

Ресторан London-House был самый лучший и самый дорогой в Ницце. Приноровленный исключительно к иностранцам, он щеголял, кроме французской кухни, русскими и английскими блюдами. Русским здесь подавали семгу, балык, свежую икру, щи, борщ, кашу, пироги, делали даже ботвинью, хотя кислые щи, которыми ее разбавляли, походили скорей на лимонад, чем на кислые щи. Англичанам предлагался кровавый ростбиф и всевозможных сортов пудинги.

Когда супруги Ивановы и Конурин уселись за столик и привычная прислуга услыхала их русский говор, к ним сейчас же подошел распорядитель ресторана с карандашом, записной книжкой и во фраке и прямо предложил на обед «tchi, kacha, koulibiaka et ikra russe». Глафира Семеновна не сразу поняла речь француза и недоумевающе посмотрела на него, так что ему пришлось повторить предложение.

— Господа, он сам предлагает нам щи, кашу и кулебяку… Здесь русские блюда есть, — обратилась она к мужу и Конурину.

— Да неужели?! — воскликнул Конурин. — Во французском-то ресторане?

— Во-первых это не французский, а английский ресторан. Вон на карточке написано «Лондон-Гус», а Лондон — город английский. Предлагает… Говорит, что и икра есть на закуску… Хотите?

— Да конечно же! — откликнулся Николай Иванович. — Английский ресторан… Молодцы англичане! Никогда я их не любил, а теперь уважаю.

— Щей, каши и кулебяки можешь подать, мусью? — радостно обратился к распорядителю Конурин и, получив от него утвердительный ответ, похлопал его по плечу и протянул руку, сказав: — Мерси, мусью. Тащи, тащи скорей все, что у тебя есть по русской части! Водка рюсс тоже есть?

— Mais oui, monsieur.

— Ловко! Еще раз руку!

Распорядитель сделал знак гарсону, и тот засуетился, уставляя стол приборами.

Была подана бутылка водки, свежая икра также во льду, семга; затем следовали кислые щи, правда приправленные уксусом, но все-таки щи, каша и добрый кусок разогретой кулебяки, смахивающей, впрочем, на паштет. Иванов и Конурин жадно набросились на еду.

— Вот уж не ждали и не гадали, а на русские блюда попали! — говорил Конурин. — Молодец извозчик, что в такое место привез! И ведь странное дело: заходили в русский ресторан и ничего русского не нашли, а тут попали в английский — и чего хочешь, того просишь.

— Смотрите, даже черный хлеб подали, — указывала Глафира Семеновна.

Николай Иванович попробовал хлеб и сказал:

— Ну, какой это черный! На пряник смахивает.

— Однако нигде за границей мы и такого не видали.

Распорядитель ресторана то и дело подходил к ним и предлагал еще русские блюда. Глафира Семеновна переводила.

— Он говорит, что здесь в ресторане даже блины с икрой можно получить, но надо только заранее заказать, — сказала она.

— Блины с икрой? Ловко! Зайдем, зайдем… Непременно зайдем в следующий раз, — отвечали мужчины.

— Et botvigne russe, monsieur…

— Ботвинья? Завтра же будем на этом месте ботвинью хлебать. Ах, англичане, англичане. Распотешили купцов! Ловко распотешили, лягушка их забодай! — бормотал Конурин. — Не знал я, что англичане такое сословие. И вино красное какое здесь хорошее, с духами…

— А это уж здесь в ресторане сами по своему выбору поставили. Я сказала только бон вэн, чтоб было хорошее вино, — отвечала Глафира Семеновна.

— «Шато-Марго». Ну что ж, я думаю, что мы не зашатаемся и не заморгаем, ежели еще третью бутылочку спросим, — сказал Николай Иванович. — Надо «Лондон-Гус» поддержать.

— Вали! Я рад, что до русской-то еды дорвался, — откликнулся Конурин. — Правда, она все-таки на французский манер, но и за это спасибо.

Николай Иванович и Конурин, попивая красное вино, буквально ликовали; но при расчете вдруг наступило разочарование. Когда Глафира Семеновна спросила счет, то он оказался самым аптекарским счетом по своим страшным ценам. Счет составлял восемьдесят с лишком франков. Даже за черный хлеб было поставлено пять франков.

— Фю, фю, фю! — просвистал Конурин. — Ведь это, стало быть, тридцать пять рублей на наши деньги с нас. За три русских блюда с икоркой на закуску тридцать пять рублей! Дорогонько, однако, русское-то здесь ценят! Да ведь это дороже даже нашего петербургского Кюбы, а тот уж на что шкуродер. Ловко, господа англичане! А я еще английское сословие хвалил, хотел ему «Вив англичан» крикнуть. По двенадцати рублей на нос пообедали, ни жаркого, ни сладкого не евши.

— Я апельсин и порцию мороженого съела, — сказала Глафира Семеновна.

— Да что апельсин! Здесь ведь апельсины-то дешевле пареной репы. Нет, сюда уж меня разве только собаками затравят, так я забегу, нужды нет, что тут блины и ботвинью предлагают. За блины да за ботвинью они, пожалуй, столько слупят, что после этого домой-то в славный город Петербург пешком придется идти.

— За вино по двенадцати франков за бутылку взяли, — заметил Николай Иванович, просматривая счет.

— Да неужели? Ах, муха их забодай! Положим, вино отменное, но цена-то разбойничья. В Париже мы по два франка за бутылку пили — и в лучшем виде…

— Ну а здесь я заказала самого лучшего и сказала, чтоб он, этот самый человек, уж на свою совесть подал, — отвечала Глафира Семеновна.

— А он уж и обрадовался. Короткая же у него совесть, таракан ему во щи.

— Удивляюсь я на вас, право, Иван Кондратьич, — сказала Глафира Семеновна. — Хотите, чтоб за границей ваши прихоти исполняли, и не хотите за них платить. Не требовали бы русских блюд.

— Как не хочу платить? Платить надо. Без этого нельзя. Не заплати-ка — в участок стащут. Так зачем же не поругаться за свои деньги? Если ты с меня семь шкур дерешь, то дай мне и над тобой потешиться и душу отвести.

— Не следовало только вино-то вот на его выбор предоставлять, — сказал Николай Иванович. — Давеча за завтраком на сваях мы в лучшем виде вино за три франка пили.

— Ах, боже мой! И вечно вы с попреками! — воскликнула Глафира Семеновна. — Ну, хорошо, давеча я выиграла и вино на выигрышный счет принимаю.

— Поди ты… Ты прежде посчитай, много ли у тебя от выигрыша-то осталось. Выигрышные-то деньги ты все в магазинах за портмоне да баулы оставила. Гарсон! Прене…

Николай Иванович вынул кошелек и принялся отсчитывать золото за обед.

— Сколько человеку-то на чай дать? — спросил он Конурина. — Хоть и нажгли нам здесь бок, но нельзя же свою русскую славу попортить и какой-нибудь французский четвертак на чай дать. Знают, что мы русские.

— Да дай два четвертака.

— Что ты, что ты! Я думаю, что и пять-то мало. Ведь лакей чуть не колесом вертелся, когда узнал, что русские пришли. Вон он как глядит! Физиономия самая масляная. Один капуль на лбу чего стоит! Тут счет восемьдесят три франка с половиной… Дам я ему четыре золотых больших и один маленький, и пусть он берет себе шесть с половиной франков на чай. Русские ведь мы… Неловко меньше. Русские за границей на особом положении и уж славятся тем, что хорошо дают на чай. Ходит, Иван Кондратьич, что ли?

— Вали! Где наша не пропадала! — махнул рукой Конурин.

Николай Иванович бросил гарсону на тарелку девяносто франков и сказал:

— А сдачу прене пур буар.