Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы – уже бывалые путешественники. Не без приключений посетив парижскую выставку, они потянулись в Италию: на папу римскую посмотреть и на огнедышащую гору Везувий подняться (еще не зная, что по дороге их подстерегает казино в Монте-Карло!). На сей раз компанию им составил купец-фруктовщик Иван Кондратьевич, который вообще не понимает, что он за границей делает и где находится в данный момент. Но как всякий русский человек, если что и решит, то выпьет обязательно. Путешественники с приключениями пересаживаются с поезда на поезд; едят не то, что хотят (боятся, что им подсунут лягушку или черепаху); зевая, осматривают окрестности и постоянно попадают в уморительно смешные ситуации из-за незнания языка и нежелания понимать нравы и обычаи Европы.

Ресторан на воде

Переодевшись и умывшись, супруги Ивановы и Конурин вышли из гостиницы, чтобы идти осматривать город. Глафира Семеновна облеклась в обновки, купленные ею в Париже, и надела такую причудливую шляпу с райской птицей, что обратила на себя внимание даже француза с эспаньолкой, который часа два тому назад сдавал им комнаты. Он сидел за столом в бюро гостиницы, помещавшемся внизу у входа, и сводил какие-то счеты. Увидав сошедших вниз постояльцев, он тотчас же заткнул карандаш за ухо, подошел к ним и, не сводя глаз со шляпки Глафиры Семеновны, заговорил что-то по-французски.

— Глаша, что он говорит? — спросил Николай Иванович.

— Да говорит, что у них хороший табльдот в гостинице и что завтрак бывает в двенадцать часов дня, а обед в семь.

— А ну его! А я думал, что-нибудь другое, что он так пристально на тебя смотрит.

— Шляпка моя понравилась — вот и смотрит пристально.

— Да уж и шляпка же! — заговорил Конурин, прищелкнув языком. — Не то пирог, не то корабль какой — то. В Петербурге в такой шляпке пойдете, то за вами собаки будут сзади бежать и лаять.

— Пожалуйста, пожалуйста, не говорите вздору. Конечно, ежели вашей жене эту шляпку надеть, которая сырая женщина и с большим животом, то конечно…

— Да моя жена и не наденет. Хоть ты озолоти ее — не наденет.

— Зачем ты бриллиантовую-то браслетку на руку напялила? Ведь не в театр идем, — сказал жене Николай Иванович.

— А то как же без браслетки-то? Ведь здесь Ницца, здесь самая высшая аристократия живет.

Супруги и их спутник вышли на улицу, прошли с сотню шагов и вдруг в открывшийся проулок увидели море.

— Море, море… — заговорила Глафира Семеновна. — Вот тут-то на морском берегу все и собираются. Я читала в одном романе про Ниццу. Высшая публика, самые модные наряды…

Они ускорили шаг и вскоре очутились на набережной, на Jetté Promenade. Берег был обсажен пальмами, виднелась бесконечная голубая даль моря, сливающаяся с такими же голубыми небесами. На горизонте белели своими парусами одинокие суда. Погода была прелестная. Ослепительно-яркое солнце делало почти невозможным смотреть на белые плиты набережной. Легкий ветерок прибивал на песчано-каменистый берег небольшие волны, и они с шумом пенились, ударяясь о крупный песок. Около воды копошились прачки, полоскавшие белье и тут же, на камнях, расстилавшие его для просушки.

Компания остановилась и стала любоваться картиной.

— Почище нашего Ораниенбаума-то будет! — сказал Конурин.

— Господи! Да разве есть какое-нибудь сравнение! — воскликнула Глафира Семеновна. — Уж и скажете вы тоже, Иван Кондратьич! А посмотрите, какое здание стоит на сваях, на море выстроено! Непременно это городская дума или казначейство какое!

— Не хватило им земли-то, так давай на море на сваях строить, — проговорил Николай Иванович.

Они направились по набережной к зданию на сваях. Это было поистине прелестное здание самого причудливого смешанного стиля. Тут виднелись и мавританский купол, и прилепленная к нему китайская башня. Навстречу Ивановым и Конурину попадались гуляющие. Мужчины были почти все с открытыми зонтиками серых, гороховых и даже красных цветов.

— Скажи на милость, какая здесь мода! — пробормотал Конурин. — Даже мужчины зонтиками от солнца укрываются, словно дамы.

— Что ж, и мы купим себе по зонтику, чтоб моде подражать, — отвечал Николай Иванович.

— Уж ежели покупать, так покупать надо красные. Приеду домой в Петербург, так тогда свой зонтик жене подарить можно. «Вот, мол, под какими красными зонтиками мы из себя дам в Ницце изображали». А что-то моя жена теперь, голубушка, дома делает! — вспомнил Конурин опять про жену, посмотрел на часы и прибавил: — Коли считать по здешнему времени наоборот, то, стало быть, теперь ужинает. Долбанула, поди, рюмочку рябиновой и щи хлебать принимается. Ведь вот поди ж ты: мы здесь только что кофею напились утречком, а она уж ужинает. Дела-то какие!

Разговаривая таким манером, они добрались до здания на сваях, которое теперь оказалось гигантским зданием, окруженным террасами, заполненными маленькими столиками. С набережной вел в здание широкий мост, загороженный решеткой, в которой виднелось несколько ворот. У одних ворот стоял привратник, была кассовая будочка и на ней надпись: Entrée 1 fr.

— Нет, это не дума, — проговорила Глафира Семеновна. — Вот и за вход берут.

— Да может быть, здесь и в думу за вход берут, кто желает ихних прениев послушать, — возразил Конурин. — Ведь здесь все наоборот: у нас в Питере теперь ужинают, а здесь еще за завтрак не принимались, у нас в Питере мороз носы щиплет, а здесь, эво, как солнце припекает!

Он снял шляпу, достал носовой платок и стал отирать от пота лоб и шею.

— Кескесе са? — спросила Глафира Семеновна сторожа, кивая на здание.

— Théâtre et restaurant de Jetté Promenade, madame, — отвечал тот.

— Театр и ресторан, — перевела она.

— Слышу, слышу… — откликнулся Николай Иванович. — А ты-то: дума, казначейство. Мне с первого раза казалось, что это не может быть думой. С какой стати думу на воде строить!

— А с какой стати театр на воде строить?

— Да ведь ты слышишь, что тут, кроме театра, и ресторан, а рестораны и у нас в Петербурге на воде есть.

— Где же это?

— А ресторан на пароходной пристани у Летнего сада, так называемый поплавок. Конечно, у нас он плавучий, а здесь на сваях, но все-таки… Потом, есть ресторан-поплавок на Васильевском острове. А то вдруг: дума. Ведь придумает тоже… Зачем думе на воде быть?

— А ресторану зачем?

— Как, Глафира Семеновна, матушка, зачем? — заговорил Конурин. — Для разнообразия. Иной на земле-то в трактире пил-пил, и ему уж больше в глотку не лезет, а придет в ресторан на воду — опять пьется. Перемена — великая вещь. Иной раз в Питере загуляешь и из рюмок пьешь-пьешь — не пьется, а попробовали мы раз в компании вместо рюмок из самоварной крышки пить, из простой медной самоварной крышки, — ну и опять питье стало проходить как по маслу. Непременно нужно будет сегодня в этот ресторан сходить позавтракать. Помилуйте, ни в одном городе за границей не удавалось еще на воде пить и есть.

— Да это с вами спорит, Иван Кондратьич, что вы так жарко доказываете, чтоб на воде завтракать? Ну на воде так на воде, — отвечала Глафира Семеновна, остановилась, взглянула с набережной вниз к воде и быстро прибавила: — Смотрите, там что-то случилось. Вон публика внизу на песке на берегу стоит и что-то смотрит. Целая толпа стоит. Да, да… И что-то лежит на песке. Не вытащили ли утопленника?

— Пожалуй, что утопленник, — сказал Николай Иванович.

— Утопленник и есть, — поддакнул Конурин. — Сойдемте вниз и посмотримте. Уж не бросился ли, грехом, кто-нибудь в воду из этого самого ресторана, что на сваях стоит? С пьяных-то глаз долго ли! В голову вступило, товарищи разобидели — ну и… Со мной, молодым, раз тоже было, что я на Черной речке выбежал из трактира да бултых в воду… Хорошо еще, что воды-то только по пояс было. Тоже вот из-за того, что товарищи мне пьяному что-то перечить начали. Пойдем, Николай Иванович, посмотрим.

— Да, пойдем. Отчего не посмотреть? У нас делов-то здесь не завалило! На то и приехали, чтоб на всякую штуку смотреть. Идешь, Глафира Семеновна?

— Иду, иду. Где здесь можно спуститься вниз? — обозревала она местность. — Вон где можно спуститься. Вон лестница.

Они бросились к лестнице и стали спускаться на берег к воде. Иван Кондратьевич говорил:

— То есть оно хорошо это самое море для выпивки, приятно на берегу, но ежели уж до того допьешься, что белые слоны в голову вступят, то ой-ой-ой! Беда… Чистая беда! — повторял он.