Татушечка. История заблуждений.

Татьяна Алхимова (2024)

Курт, пытаясь пережить потерю жены, проходит курс психологической терапии. Но, противясь смирению, решает пойти своим путём и узнать хоть что-то о последнем дне жизни любимой. Тогда-то ему и встречается Тáтушка — девочка, живущая среди бездомных. В её спасении Курт внезапно видит и собственное исцеление.Только жизнь подкидывает трудности и раскрывает страшные тайны, проверяя искренность и стойкость героев.

2

Я запланировал следующую вылазку на послезавтра, и от этого настроение незаметно, но верно поползло в сторону плюса. Кое-как отработав следующий день — это была пятница — я забежал в старую кулинарию на углу, в двух домах от своего, теперь уже бывшего семейного, пристанища, купил, как и всегда, куриных котлет с салатом, бутылку «Тархуна» и, чуть подумав, прихватил маковый рулет. И оказался провидцем.

Перед широкой металлической дверью, отделанной деревянными панелями по вкусу Литы, стояли моя мать, Элла Владимировна, как называла её вся семья, включая маленького внука, жена старшего брата Ольга, а за ней прятался пятилетний племянник. Стёпка. Вот его видеть я был рад, в отличие от всех прочих.

Мать смотрела на меня чуть осуждающе склонив голову. Тут же стало стыдно.

— Привет. Почему не предупредили? Я бы пораньше домой пришёл.

— Да мы как-то не собирались, просто мимо шли, — пожала плечами Ольга. Главный миротворец в нашей семье. Ей не повезло жить вместе со свекровью в одном доме. Но мой брат решил, что так будет правильнее и проще. Вообще, Кеша всегда творил невесть что и никогда не признавал ошибок. А Оля любила его до беспамятства и терпела.

— А позвонить? — сопротивлялся я, так и не достав ключей.

— Ты нам не рад, Костя? — наконец-то соизволила подать голос мать, явно обиженная на меня за что-то неизвестное.

— Рад, конечно, рад! Просто немного неловко, что не успел подготовиться к вашему приходу.

— А мы всё с собой взяли! — улыбнулась Оля, демонстрируя большой пакет из супермаркета, белый с зелёным.

— Дверь откроешь? — сжала губы мама.

— Откроет, Элла Владимировна, — кивнула мне невестка, — растерялся немного.

Пришлось открывать. Обычно я бывал рад гостям, но на завтра планировал вылазку в заброшки и хотел спокойно подготовиться. А теперь придётся сидеть весь вечер на кухне, пить чай и слушать нравоучения, или того хуже — отвечать на коварные, неудобные вопросы родни. Я вздохнул, пропустил женщин со Стёпкой вперёд и запер дверь.

Мальчишка сочувствующе взглянул на меня и потянул в сторону кухни. Оля по-хозяйски ставила чайник, а мать внимательно осмотрела полупустой холодильник.

— И чем ты питаешься? — созерцая вполне съедобное содержимое моего белого друга, задалась она почти философским вопросом.

— Едой, ма. Обедаю на работе, завтракаю по дороге. Ужин, вот, — я шмякнул пакет на стул, — в кулинарии беру.

— А сам вообще ничего не готовишь? — закрыв дверцу, мать принялась разбирать пакет.

— По выходным. Ну как настроение бывает.

— Элла Владимировна, — вступилась за меня Ольга, — ну что вы от него хотите? Жил бы в семье…

— Ой, да он и в семье таким был. Они же оба ничего не готовили. Всё работа-работа, — вздохнула та, оставляя наконец-то покупки в покое.

— Каждый выбирает для себя, — пожала моя благочестивая невестка плечами, и её пшеничное каре легко качнулось.

— Ну а как ваши дела? — сменил я тему, старательно разрезая рулет на равные кусочки, пока Стёпа с интересом рассматривал что-то в окне. Он совершенно не был похож на своих родителей: не по-детски меланхоличный и спокойный ребёнок. Я его любил. Когда бывал в гостях, всегда собирал с ним модели из конструктора, листал красочные энциклопедии. Он напоминал меня в детстве: немного отрешённый, не питающий особого интереса к делам взрослых, погруженный в свой маленький мирок.

— Всё нормально. Стёпа с осени пойдёт на подготовку к школе, — улыбнулась Оля, выставляя давно позабытые на самой верхней полке чайные чашки, собранные из нескольких сервизов, почивших в процессе бесконечных ремонтов.

— Уже?

— Конечно. Ему в сентябре шесть. Через год будет первоклассником.

— Время… — вздохнул я, усаживаясь на стул и ловя на себе пристальные взгляды матери. Она не осуждала, но искала изъян, то, к чему можно было бы прицепиться и снова сделать из меня маленького, несамостоятельного мальчика, требующего постоянного контроля и присутствия. Проще говоря, она только и ждала моего досадного промаха, чтобы забрать в лоно семьи.

— Да-да… Жизнь пролетает очень быстро, — с жирным намёком заговорила мать. И я снова вздохнул: заезженная пластинка. Последние пару месяцев родные атакуют меня одними и теми же темами, от которых я порядком подустал. — Как у тебя с терапией?

— Нормально.

— Элла Владимировна, — с укором глянула на неё Ольга, — давайте не будем.

— Почему же? Он мне ничего толком не рассказывает, а я переживаю! Мать! Имею право знать.

— Я не маленький мальчик, ма.

— Да? А ведёшь себя как ребёнок. Стёпа, и тот разумнее будет. А ему всего-то пять.

— С половиной, — подал голос Стёпка.

— Конечно, радость моя, — улыбнулась ему любящая бабушка и потрепала по русой голове. — Я вообще думаю, что все эти беседы с психологами и психотерапевтами — пустое, — продолжала мать, будто не слыша и не видя никого вокруг. — Самое лучшее лечение — это занятость. Вот нашёл бы ты, Костя, себе женщину. Ходил бы с ней в кино или просто на прогулки, помогал бы по хозяйству. Завели бы собаку, а там, глядишь, и до…

— Элла Владимировна! — не выдержала Оля, а я только чуть засмеялся.

— Интересно, когда отца не станет, ты на следующий же день выскочишь замуж? — бросил я после того, как успокоился, в лицо матери. И прозвучали эти слова слишком жёстко, с вызовом. Почти грубо.

— Костя! — теперь уже ко мне обращалась милая голубоглазая Ольга.

— Да ну вас… Пейте лучше чай, а мы со Стёпкой пойдём, поищем в шкафу что-нибудь интересное, — я подмигнул пацанёнку, он быстро сполз со стула и поравнялся со мной.

Гостиная, или, как называла её мать — зал, была оклеена бледно-бежевыми обоями без рисунка и напоминала детскую песочницу. Точно так же, как и в пристанище орущей ребятни, в ней можно было найти что угодно. Тяжёлые, светлого дерева шкафы наполняла всякая дребедень: статуэтки, которые привозила Лита из отпусков (больше всего я любил богиню Шиву, сантиметров пятнадцать высотой, и непонятного вида жабу с печальными глазами родом из Японии); старые и новые фотографии, сваленные в коробки; узкий застеклённый пенал сверху донизу был забит бутылками элитного алкоголя, подаренного клиентами. Я всё собирался купить большой винный шкаф, но руки так и не доходили. За широкими угловыми створками хранилось то, что стоило выкинуть — вещи Литы — но расстаться с ними оказалось слишком трудно.

— Дядя Костя, — шепнул Стёпа.

— А?

— В какой шкаф заглянем сегодня? — он посмотрел вокруг своими сероватыми глазками, и я понял, что этот мальчишка — единственный человек после меня самого, которому нравится настоящий Костя — Курт.

— Думаю, в тот, что ближе к окну. Давненько не искали там ничего.

— Ух!

Стёпа подошёл ближе к лоснящейся коричневатой двери и доверчиво протянул ко мне руку.

— Дядь Кость, можно?

— Валяй.

Он осторожно взялся за бронзовевшую ручку-шар и с трепетом заглянул в тёмное нутро. Я подошёл ближе и встал у него за спиной, сам с интересом вспоминая, что могли хранить полки. Унылые серые коробки ровным счётом ни о чём не говорили. Вытащив первую попавшуюся, я поставил её на пол, и мы со Стёпой склонились над ней, как над сундуком с сокровищами. Тем забавнее показалось наполнение — почти реально сокровище, мальчишеское. Недели три назад я наткнулся на большой пакет, забитый в угол на старых антресолях. Внутри хранилась моя детская коллекция литых солдатиков. Тогда пришлось потратить несколько вечеров, чтобы привести игрушечное войско в порядок. После они переселились в коробку и спрятались в шкаф.

— Это мои воины, — гордо шепнул я Стёпе. Он понимающе улыбнулся.

— Можно?

— Бери, конечно. Здесь кого только нет. Кажется, были и меченосцы, и французы времён Кутузова…

— А кто это?

— Великий полководец. Давно жил, очень. Спас нашу страну от врагов.

— Ух ты!

— В школу пойдёшь, тебе о нём много будут рассказывать, — перевёл я тему подальше, ибо сам мало что помнил из истории.

— Всадник! — Стёпа достал моего самого любимого солдатика, верхом на коне стремящегося куда-то вперёд. В атаку, наверное. Во всяком случае, я всегда ставил его перед войском, как самого смелого и главного.

— Он лучший! Никогда не проигрывал. Хочешь, бери себе.

— Его? — уточнил мальчишка с восторгом в глазах.

— Всех.

— Правда?

— Конечно. Я уже взрослый, у меня другие игрушки. А эти тебе пригодятся.

— Мама не разрешит, — пригорюнился племянник.

— Она у тебя добрая, разрешит. Я попрошу.

— А бабушка?

— И бабушку попрошу.

— Спасибо! А откуда у тебя такие солдатики? — он любовно вытаскивал фигурки по одной, рассматривал и откладывал в сторону.

— У меня друг был в детстве, его папа ездил в далёкие командировки и присылал нам оттуда подарки. А мы устраивали целые битвы! Великие сражения! Было весело.

— Дедушка тоже раньше уезжал часто.

— Ага. Только он не солдатиков присылал, а всякие вкусности.

— Жалко, что мне не привозит, — смутился Стёпка.

— Зато он с тобой гулять ходит! Это лучше, — попытался я его приободрить, а сам с печалью вспомнил наше с Ашером одинокое детство, когда родители были вынуждены заниматься вопросами выживания, но никак не воспитанием или общением. Так мы и мотались — предоставленные сами себе, спасала только школа и бывший Дворец пионеров с кружками. Я уже потом понял, что держалось это всё на голом и иногда голодном энтузиазме педагогов.

— Наверное.

— Папа там как?

— Нормально.

— Понятно… А хочешь, мы с тобой куда-нибудь сходим?

— У меня дед есть.

— Эх ты, Стёпка, — мне вдруг стало и смешно, и грустно. Кешке, брату моему, всегда загадочным образом везло. Ашер даже смеялся, говоря, будто это из-за того, что он старший. Но факт оставался фактом: ему удалось вполне благополучно получить неплохое образование, устроиться на работу и быстро продвигаться по службе, так что теперь он занимал должность начальника службы технического обеспечения в нашей небольшой мэрии. Жена вот, Ольга, милая и добрая, совершенно не амбициозная, очень домашняя. И Стёпка — сущий ангел.

— Дядь Кость, не грусти! Я сейчас, — мальчишка вдруг поднялся и затопал по гладкому паркету в коридор. Чуть повозился там и вернулся, протягивая мне что-то в ладошках. — Это тебе! Я привёз вкусняшку!

Лицо его светилось от радости, и я не смог не поймать себя на ощущении трепета и умиления. Стёпа протягивал мне немного помятую розовую зефирку в прозрачной упаковке.

— Откуда взял такую красоту? И ведь я люблю зефир! — я принял угощение и крепко пожал мягкую детскую ручонку.

— В саду давали, а я сохранил. Хотел сначала маму угостить, но мы в магазин пошли, и я забыл.

— Ну! Я думаю, за коробку солдатиков зефира мне хватит! — попытался я пошутить, но Стёпа очень серьёзно ответил:

— Это не за солдатиков. Это просто так тебе, дядь Кость.

Так я и провёл весь вечер: играя со Стёпой и отбиваясь от назойливых вопросов матери. Она всё надеялась, что я внемлю её старомодным советам и срочно начну менять свою жизнь в указанную сторону: непременно займусь поисками спутницы, съезжу в отпуск, поищу другого доктора или вовсе откажусь от бессмысленных разговоров в кабинете, а лучше всего — перееду обратно к родителям, ведь Оля даже согласилась уступить мне комнату сына (не без настояния свекрови, конечно же).

Собственно, ничего необычного в этих беседах не было. Каждая наша встреча происходила по знакомому сценарию и не давала никаких желанных для моих близких плодов. Во-первых, я не собирался становиться обузой, а во-вторых, когда-то давно так мечтал жить отдельно и быть полностью самостоятельной личностью, что сейчас ни за какие ценности мира не согласился бы отмотать жизнь на пятнадцать лет назад. Нет. Как бы мне ни было иногда одиноко и тоскливо в нашей с Литой квартире, теперь осиротевшей, здесь я всё ещё испытывал спокойствие и удовлетворение.

Уже провожая незваных гостей, я нащупал в кармане шелестящую упаковку с зефиркой и на ходу засунул её в пальто, памятуя о том, что завтрашний день собирался провести вне дома.

— Костя, ты всё же подумай над моими словами, — напутствовала мать, придирчиво осматривая себя в зеркало.

— Ма, я уже подумал. Правда. Всё будет хорошо, дай просто ране затянуться.

— Что-то долго. Жизнь уходит, Костя… Лет через пять кого ты себе найдёшь? Подумай. Одному очень сложно.

— Ну что ты заладила… Живут же люди.

— Живут! Да. Но разве это счастье? Работа — лечение — дом. Хоть бы друзей себе нашёл…

— У меня есть…

— Ой, не хочу, — махнула она на меня и крепко обняла. — Если что, ты всегда можешь рассчитывать на нас с отцом и Кешу с Олей.

— Конечно, можешь, — кивнула Ольга.

— Ладно… До встречи. Брату привет! — я крепко пожал ладошку Стёпы и вручил ему пакет с коробкой солдатиков. — Напишите, как доберётесь.

Когда в квартире стало тихо, я смог вздохнуть с неподдельным облегчением. Одиночество равно как убивало, так и лечило. Остаться наедине с собственными мыслями и даже болью казалось мне спасением, шансом на проживание всего того, что я отчаянно проживать не хотел. И, как говорил Ашер, принять — это уже половина пути к выздоровлению. Если считать мою тоску и неверие болезнью, конечно. Почему я пытался расписать день пропажи Литы и все последующие по минутам? Потому что не мог понять — зачем она это сделала.

Мы познакомились на последних курсах, смешно сказать, — в очереди за пирожками. Лита тогда была удивительно стройной и высокой, что показалась мне супермоделью. Она, в общем-то, и все годы, что мы провели вместе, оставалась такой же. Задорной, улыбчивой и нежной. Хотя после того, как стало ясно, что дети нам не светят, ситуация начала меняться. На людях Лита вела себя строже, заносчивее, а дома продолжала смеяться и радоваться мелочам, но я чувствовал, что это — напускное.

Мама шептала в телефонную трубку вечерами о необходимости переубедить Литу и попробовать зачать ребёнка. Но я что тогда, что сейчас — считал это насилием. Если человек принял для себя решение о нежелании продолжаться в детях, то кто я такой, чтобы отговаривать его? Да, наверное, со стороны Литы было слишком эгоистично в одностороннем порядке делать столь важный выбор, но, в конце концов, её тело должно было вынашивать малыша, кормить его и принадлежать безраздельно довольно долгое время.

Мои чувства? Я любил Литу и не хотел, чтобы она стала несчастной из-за меня. Тогда казалось, что всё ещё изменится, и ближе к тридцати, глядя на подруг и родных, решение может возыметь обратную силу. Но не случилось этого, как не случилось и много чего другого. Я смирился. Отчасти потому, что не мог понять, что за счастье такое — в детях, а отчасти из-за обнаруженных медицинских документов, в которых говорилось о сделанной операции. Лита пошла кардинальным путём и почему-то никому не сообщила, явно нарушив и закон в том числе. Может, стоило устроить скандал или хотя бы поговорить, выяснить всё до конца, понять её. Но чужая душа — потёмки, даже если ты провёл рядом с человеком десять лет.

Нам было хорошо вместе, уютно и спокойно. Мы никогда не спорили о том, что будем есть на ужин, или какую мебель поставить в спальню, не возникало и противоречий при выборе места отдыха. Наша семейная жизнь была на удивление тихой, чуть сбалансированной развязным, иногда даже слишком, — сексом. Лита усиленно работала, я же, скорее, просто тянулся за ней, несколько охладев к общему делу. И теперь, когда мне случилось потерять жену, я не мог отделаться от чувства вины. Будто бы так и не рассмотрел проблему, которая изъедала её душу: может, она страдала из-за собственного поступка, может, хотела признаться и боялась осуждения, может, разлюбила меня и не решалась открыться? Наверное, больше всего я жаждал получить подтверждение своей невиновности, чтобы снять ответственность и тихо жить дальше.

Но Лита не оставила мне никакого шанса на искупление.

Не нашлось ни записки, ни каких-то признаков того, что она готовилась. В тот злополучный день всё происходило по привычному сценарию. Только вот вместо работы, Лита бродила по городу, выбрасывая личные вещи: документы, деньги, ключи от квартиры и офиса, украшения, а потом…

Потом мне было больно. Не мог есть и спать, перестал понимать, кто я и где. День смешался с ночью, родственники и полицейские выглядели одинаково, а перед глазами маячил жуткий труп. Лита. От шока мне не запомнился ни день похорон, ни неделя, следующая за ним. Мать говорила, что я превратился в сомнамбулу: выполнял какие-то действия, но ни на что не реагировал, словно надел маску или лунатил.

Возвращение в жизнь было резким и очень страшным. Пустая квартира. Вещи. Воспоминания. Всё свалилось на меня одномоментно, будто кто-то включил душ на полную. Я задыхался, пытаясь разорвать ворот футболки, готов был рыдать, но не мог. Опустел. Высох. Благо, вернулся Ашер из командировки. Начал вытаскивать меня на короткие прогулки, водил в бар, по утрам заставлял вставать и ездить на работу. И предложил терапию.

Друг.

Хорошо, что сейчас я могу вспоминать о случившемся почти спокойно. Только иногда злюсь и ловлю себя на коварной мысли, что давно уже Литу не любил. Но такие темы нужно гнать подальше, хотя бы до той поры, пока я не узнаю чуть больше о её гибели. И всё же… Когда я к ней охладел? Наверное, тогда, когда и она ко мне. Это произошло с нами одновременно, как и симпатия, возникшая в студенческой очереди. Просто кто-то важный нажал на кнопку «стоп». А разойтись у нас просто не хватило сил и смелости. Мы даже не были друзьями, скорее родственниками, которые жили вместе, радовали друг друга, заботились и ухаживали. Но уже не любили так, как должны любить муж и жена.

Возможно, это потому, что Лита хотела другой жизни, а позволить её себе не могла по каким-то важным причинам, о которых я не догадывался. Может, потому, что я так и не принял и не понял сути её личности и подсознательно стремился к иной форме отношений. Хотел семьи? А не партнёрства.

Кто знает… Ашер мягко подводил меня к этим же выводам, значит, они имели под собой основание. Тогда выходило, что в смерти Литы никто не виноват… Но разве так бывает?