Неточные совпадения
Он раскрывает Христа в глубине
человека, через страдальческий путь
человека, через
свободу.
Достоевский берет
человека отпущенным на
свободу, вышедшим из-под закона, выпавшим из космического порядка и исследует судьбу его на
свободе, открывает неотвратимые результаты путей
свободы.
Достоевского прежде всего интересует судьба
человека в
свободе, переходящей в своеволие.
Путь
человека на
свободе начинается с крайнего индивидуализма, с уединения, с бунта против внешнего миропорядка.
У
человека есть неискоренимая потребность в иррациональном, в безумной
свободе, в страдании.
Но
свобода не есть господство разума над душевной стихией,
свобода — сама иррациональна и безумна, она влечет к переходу за грани, поставленные
человеку.
Эта безмерная
свобода мучит
человека, влечет его к гибели.
Начинается страдальческое странствование
человека на путях своевольной
свободы.
Но подпольный
человек со своей изумительной идейной диалектикой об иррациональной человеческой
свободе есть момент трагического пути
человека, пути изживания
свободы и испытания
свободы.
Свобода же есть высшее благо, от нее не может отказаться
человек, не перестав быть
человеком.
Но он поведет
человека дальнейшими путями своеволия и бунта, чтобы открыть, что в своеволии истребляется
свобода, в бунте отрицается
человек.
Путь
свободы ведет или к человекобожеству, и на этом пути
человек находит свой конец и свою гибель, или к Богочеловечеству, и на этом пути находит свое спасение и окончательное утверждение своего образа.
Человек должен пройти через
свободу.
Они познали, что страшно свободен
человек и что
свобода эта трагична, возлагает бремя и страдание.
Без
свободы нет
человека.
И всю свою диалектику о
человеке и его судьбе Достоевский ведет как диалектику о судьбе
свободы.
Чтобы до конца узнать все, что открылось Достоевскому о
человеке, нужно обратиться к его исследованию о
свободе и зле.
Тема о
человеке и его судьбе для Достоевского есть прежде всего тема о
свободе.
Судьба
человека, его страдальческие странствования определяются его
свободой.
Он был «жесток», потому что не хотел снять с
человека бремени
свободы, не хотел избавить
человека от страданий ценою лишения его
свободы, возлагал на
человека огромную ответственность, соответствующую достоинству свободных.
Можно было бы облегчить муки человеческие, отняв у
человека свободу.
И Достоевский исследует до глубины эти пути, эти пути облегчения и устроения
человека без
свободы его духа.
Свобода для него есть и антроподицея и теодицея в ней нужно искать и оправдания
человека и оправдания Бога.
Достоевский исследует судьбу
человека, отпущенного на
свободу.
Его интересует лишь
человек, пошедший путем
свободы, судьба
человека в
свободе и
свободы в
человеке.
Человек начинает с того, что бунтующе заявляет о своей
свободе, готов на всякое страдание, на безумие, лишь бы чувствовать себя свободным.
И вместе с тем
человек ищет последней, предельной
свободы.
Между этими двумя
свободами лежит путь
человека, полный мук и страданий, путь раздвоения.
Когда мы говорим, что
человек должен освободить себя от низших стихий, от власти страстей, должен перестать быть рабом самого себя и окружающего мира, то мы имеем в виду вторую
свободу.
Христос дает
человеку последнюю
свободу, но
человек должен свободно принять Христа.
Достоинство
человека, достоинство его веры предполагает признание двух
свобод:
свободы добра и зла и
свободы в добре,
свободы в избрании Истины и
свободы в Истине.
Христианское сознание как бы не соглашается стать на формальную точку зрения и защищать
свободу совести,
свободу веры, как формальное право
человека.
Путь
свободы есть путь нового
человека христианского мира.
Античный
человек или
человек древнего Востока не знал этой
свободы, он был закован в необходимости, в природном порядке, покорен року.
Только христианство дало
человеку эту
свободу, первую
свободу и последнюю
свободу.
В христианстве открылась не только
свобода второго Адама, вторично в духе рожденного
человека, но и
свобода первого Адама, не только
свобода добра, но и
свобода зла.
С этим связано иное отношение к
свободе у
человека нового христианского мира, чем у
человека античного.
Для
человека христианского мира бесконечность не только хаос, но и
свобода.
Христос должен явиться
человеку на свободных путях его, как последняя
свобода,
свобода в Истине.
Первая
свобода предоставляется
человеку, она изживает себя и переходит в свою противоположность.
Эту трагическую судьбу
свободы и показывает Достоевский в судьбе своих героев:
свобода переходит в своеволие, в бунтующее самоутверждение
человека.
Свобода делается беспредметной, пустой, она опустошает
человека.
Губит
человека демоническая
свобода Кириллова и Ивана Карамазова.
Свобода как своеволие истребляет себя, переходит в свою противоположность, разлагает и губит
человека.
С внутренней имманентной неизбежностью ведет такая
свобода к рабству, угашает образ
человека.
Такова судьба
человека, судьба человеческой
свободы.
Человек должен идти путем
свободы.
Но
свобода переходит в рабство,
свобода губит
человека, когда
человек в буйстве своей
свободы не хочет знать ничего высшего, чем
человек.
Если все дозволено
человеку, то
свобода человеческая переходит в рабствование самому себе.
Христос и есть последняя
свобода, не та беспредметная, бунтующая и самозамыкающаяся
свобода, которая губит
человека, истребляет его образ, но та содержательная
свобода, которая утверждает образ
человека в вечности.
Принципиально, духовно обоснованный анархизм соединим с признанием функционального значения государства, с необходимостью государственных функций, но не соединим с верховенством государства, с его абсолютизацией, с его посягательством на духовную
свободу человека, с его волей к могуществу.
Неточные совпадения
Она никогда не испытает
свободы любви, а навсегда останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею мужа для позорной связи с
человеком чужим, независимым, с которым она не может жить одною жизнью.
Я вошел в переднюю;
людей никого не было, и я без доклада, пользуясь
свободой здешних нравов, пробрался в гостиную.
Это был
человек лет семидесяти, высокого роста, в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест, и с спокойным открытым выражением лица.
Свобода и простота его движений поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было еще замечательной красоты.
Там была
свобода и жили другие
люди, совсем непохожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые
люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных
людях, когда самая
свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.