Неточные совпадения
И
люди легко отказываются от
свободы, чтобы облегчить себя.
Огромная масса
людей совсем не любит
свободы и не ищет ее.
Все столкновения с
людьми и направлениями происходили у меня из-за
свободы.
Поэтому борьба за
свободу есть борьба против власти родового над
человеком.
С
свободой связана тема о
человеке и творчестве.
Великий Инквизитор у Достоевского упрекает Христа в том, что, возложив на
людей бремя
свободы, Он не жалеет их.
Меня всегда мучили не столько богословские, догматические, церковные вопросы или школьно-философские вопросы, сколько вопросы о смысле жизни, о
свободе, о назначении
человека, о вечности, о страдании, о зле.
Я был первоначально потрясен различением мира явлений и мира вещей в себе, порядка природы и порядка
свободы, так же как признанием каждого
человека целью в себе и недопустимостью превращения его в средство.
В центре моей мысли всегда стояли проблемы
свободы, личности, творчества, проблемы зла и теодицеи, то есть, в сущности, одна проблема — проблема
человека, его назначения, оправдания его творчества.
Основы бого-человеческой духовности» и самая радикальная, самая духовно революционная из моих книг «О
свободе и рабстве
человека.
Я хотел нового мира, но обосновывал его не на необходимом социальном процессе, диалектически проходящем через момент революции, а на
свободе и творческом акте
человека.
Но когда я веду борьбу против насилия над
свободой духа, когда борюсь за попираемую ценность, то я бываю страшно нетерпим на этой почве и порываю с
людьми, с которыми у меня были дружеские связи.
Но эта тема должна быть формулирована как борьба за
свободу и достоинство
человека против неправды законничества и авторитета, унижающего
человека.
Но в остром столкновении Розанова с христианством я был на стороне христианства, потому что это значило для меня быть на стороне личности против рода,
свободы духа против объективированной магии плоти, в которой тонет образ
человека.
И сейчас русские культурные
люди могут лишь мечтать о
свободе творчества, об индивидуальной независимости и достоинстве.
Исходной была для меня интуиция о
человеке, о
свободе и творчестве, а не о Софии, не об освящении плоти мира, как для других.
Это было противно моему пафосу
свободы и творчества
человека, моей борьбе за ценность личности.
И отношение к Богу определяется не как зависимость
человека, а как его
свобода.
Я стал христианином не потому, что перестал верить в
человека, в его достоинство и высшее назначение, в его творческую
свободу, а потому, что искал более глубокого и прочного обоснования этой веры.
С одной стороны,
человек есть существо падшее и греховное, не способное собственными силами подняться,
свобода его ослаблена и искажена.
Но темой моей жизни была тема о
человеке, о его
свободе и его творческом призвании.
Свободы духа я не видел у
людей, увлеченных оккультизмом.
Скажу только, что русская православная атмосфера за рубежом может лишь оттолкнуть от православия
человека, который дорожит истиной, правдой и духовной
свободой.
Я признавал, что творческие дары даны
человеку Богом, но в творческие акты
человека привходит элемент
свободы, не детерминированный ни миром, ни Богом.
Динамизм исторических катастроф даже предварял собой эпоху реакционную в отношении к подлинному творчеству
человека, ибо она враждебна
человеку и истребительна для
свободы духа.
Русская революция стояла под знаком рока, как и гитлеровская революция в Германии, она не была делом
свободы и сознательных актов
человека.
За это мне прощали «гностические», как любили говорить, уклоны моей религиозной философии, мои недостаточно ортодоксальные мысли о
свободе и творчестве
человека.
Я могу сказать, что у меня был опыт изначальной
свободы, и, в связи с ней, и творческой новизны, и зла, был острый опыт о личности и ее конфликте с миром общего, миром объективации, опыт выхода из власти общего, был опыт человечности и сострадания, был опыт о
человеке, который есть единственный предмет философии.
Конец есть дело бого-человеческое, которое не может совершаться без человеческой
свободы, есть «общее дело», к которому призван
человек.
Мир сейчас влечется к гибели, таков закон этого мира, но это не означает фатальной гибели
человека и подлинно Божьего мира, для которого всегда остается путь
свободы и благодати.
Но Царство Божье придет и от человеческой
свободы, от творческой активности
человека.
Подлинное же творчество
человека должно в героическом усилии прорвать порабощающее царство объективации, кончить роковой путь ее и выйти на
свободу, к преображенному миру, к миру экзистенциальной субъективности и духовности, то есть подлинности, к царству человечности, которая может быть лишь царством богочеловечности.
Неточные совпадения
Она никогда не испытает
свободы любви, а навсегда останется преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею мужа для позорной связи с
человеком чужим, независимым, с которым она не может жить одною жизнью.
Я вошел в переднюю;
людей никого не было, и я без доклада, пользуясь
свободой здешних нравов, пробрался в гостиную.
Это был
человек лет семидесяти, высокого роста, в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест, и с спокойным открытым выражением лица.
Свобода и простота его движений поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было еще замечательной красоты.
Там была
свобода и жили другие
люди, совсем непохожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые
люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных
людях, когда самая
свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.