Неточные совпадения
— Помолимся о новопреставленном
боярине Владимире, — вдруг сказал царь
и встал с кресла.
Время этой молитвы царя
и игумена об упокоении души новопреставленного
боярина Владимира как раз совпало с временем загадочного похищения с виселицы на лобном месте одного из трупов казненных в день 16 января 1569 года.
Мы застаем его на другой день описанных нами в предыдущих главах событий в собственных, роскошных московских хоромах, в местности, отведенной в столице исключительно для местожительства опричников, откуда, по распоряжению царя, еще в 1656 году были выселены все
бояре, дворяне
и приказные люди. Местность эта заключала в себе улицы Чертольскую, Арбатскую с Сивцевым-Врагом
и половину Никитской с разными слободами.
—
И быть бы тебе над
боярами боярином, да мало к царю с докуками ходишь… Ты-ли не единый почти среди всех вернейший слуга его?
— Трудновато, ох как трудновато, — задумчиво промолвил Тимофей Иванович. — Уж как я ни стараюсь, а никто из княжеских холопей не хочет идти против своего
боярина… Все любят его, как отца родного, готовы за него в огонь
и воду…
Если верить Курбскому, Иоанн, до покорения Казани, действовал невольно, по совету
бояр, а потом начал поступать по внушению собственного разума
и сердца.
Сама Елена, впрочем, удержала в своих руках бразды правления только около пяти лет. Причиной этого было то, что она приблизила к себе
боярина Телепнева-Оболенского, поручила ему все важнейшие дела в царстве, одного его только слушала
и заставляла остальных
бояр признавать своего любимца старшим между ними.
Иоанну было всего восемь лет,
и он, понятно, не мог вступить в дела правления, а потому
бояре, по смерти правительницы — матери царя, поделили власть между собою
и возымели даже мысль возвысить свое павшее значение, которое имели в удельно-вечевой период.
Они даже не были способны приобрести расположение народа, который, видя их постоянные крамолы
и междоусобия из-за власти, их кривосудие
и грабеж казны государевой, глядел на них как на ненавистных чужеземцев, а не как на своих родовых
бояр, полезных государственных деятелей
и блюстителей законов.
Это был первый период казней. Он продолжался до вступления Иоанна в первый брак с юною Анастасиею, дочерью вдовы Захарьиной, муж которой, Роман Юрьевич, был окольничьим, а потом
и боярином Иоанна III. Род их происходил от Андрея Кобылы, въехавшего к нам из Пруссии в XIV веке.
Царь продолжал кипеть гневом
и волноваться: все
бояре казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского: он видел предательство в их печальных взорах, слышал укоризны или угрозы в их молчании.
Государь, окруженный
боярами, вышел из дворца
и прошел в церковь Успения, где митрополит Афанасий отслужил обедню.
Иоанн молился с необычным усердием, принял от Афанасия благословение, милостиво допустил к своей руке
бояр, чиновников
и купцов
и, вышедши из церкви, сел в приготовленные роскошные пошевни с царицей, двумя сыновьями, с Алексеем Басмановым, Михаилом Салтыковым, князем Афанасием Вяземским, Иваном Чеботовым
и другими любимцами
и, провожаемый целым полком вооруженных всадников, выехал из столицы, оставив ее население ошеломленным неожиданностью.
Он передал ему благословение от митрополита
и слезно, красноречиво молил снять опалу, не оставлять государства, царствовать
и действовать как ему угодно, молил также дозволить
боярам видеть царские очи.
—
И это все проделывали вы, хвалящиеся своей дальновидностью царедворцы, когда знали, как возбужден царь против
бояр еще с самого малолетства.
— Молчу, молчу, — замахал руками князь Никита. — Но коли любишь меня — в лгунах перед Скуратовым не оставишь. Татарин он, согласен, так не след князю Прозоровскому перед татарином в лгунах быть. К слову же молвить, род Скуратовых, бают, от князей происходит, да
и к царю близкий человек, тот же
боярин, сам ты не раз осуждал наше местничество.
— Не боярская это наука, сам знаю, да без имени
боярин — что басурман; все наука лучше разбойного дела, а ему, сиротинке, только
и было два выбора, ну, из двух зол я
и выбрал меньшее. А захребетником моим быть гордость ему не дозволяет, так мне
и высказал, порода-то не свой брат, заговорила.
Молодец он из себя красавец — сам знает, на то глаза есть. Сенные девушки молодой княжны под взглядом его молодецким только ежатся, так
и вьются вьюнами вокруг него, особенно одна — чернобровая… Да на что ему,
боярину, их холопья любовь? Не по себе дерево рубить вздумали — пришибет неровен час. Княжна, княжна… касаточка…
— Не кручинься, молодец, может, твой род
и сыщется. А на всякий раз науки не бросай. Не боярское это дело, да
боярин без имени — что басурман.
В то далекое время наши предки не любили лечиться у ученых лекарей, считая их, с одной стороны, басурманами, так как они приходили к нам из-за границы, а с другой — чародеями, знающимися с нечистой силой. Все, начиная с последнего холопа до знатного
боярина, пользовались советами домашних знахарей, которые лечили простыми средствами,
и иногда очень удачно.
С злобною радостью встретила она весть, что он не велика птица, не
боярин именитый, а невесть кто, без роду
и племени.
По слухам, циркулировавшим в народе, кроме набора служилых людей в какую-то особую царскую московскую службу, присланный от государя
боярин принимал на ту же службу
и охотников, не разбирая ни их происхождения, ни их прошлого.
Этот-то Гришка, постоянною затаенною мыслью которого было уйти к Москве из этого медвежьего угла, куда занесла его судьба-своевольница, прослышав о приезде
боярина, набиравшего людей на московскую службу
и не брезговавшего, как говорили,
и «лихими людьми», подбил десятка два отборных молодцов из своей шайки
и явился с ними в Переяславль.
Еще совершенно молодое лицо
боярина не проявляло ничего замечательного, кроме бросавшегося в глаза хитрого выражения, разлитого как во всех его чертах, так
и в живых, вечно бегающих, глядевших исподлобья
и постоянно прищуренных глазках.
На губах
боярина промелькнуло что-то похожее на расстроганность,
и он ласковее, чем сначала, сказал...
Боярин, видимо, остался очень доволен слушателем
и продолжал высказывать вслух свои заветные мысли.
Боярин кончил разглагольствовать
и умолк.
Он не мог предвидеть, что в этот самый день, утром, Грозный царь задаст в Москве другой «кровавый пир», который явится началом исполнения условий, объявленных им духовенству
и боярам в Александровской слободе месяц тому назад.
Князь пристально посмотрел на своего приемыша. Яков Потапович смутился
и покраснел. Он в первый раз сказал неправду своему благодетелю: не нездоровье было причиной его нежелания присутствовать при трапезе, а инстинктивная брезгливость к тем, кто своим присутствием осквернит завтра честные хоромы вельможного
боярина. Не по душе были ему эти званые на завтра княжеские гости,
и он, прямая душа, лучше не желал встречаться с ними, следуя мудрому русскому правилу: «Отойди от зла
и сотвори благо».
—
Боярин он такой же, как
и мы с тобой: без тебя все как ни на есть объяснилося…
Для него, как
и для другого царского любимца, ничего не стоило завладеть любой красавицей из простого рода
и звания, но дело осложнялось, когда приходилось тягаться с знатным
боярином, да еще таким любимым народом, каков был князь Василий Прозоровский.
Прошло уже более года со дня первого столования у князя Василия, Григорий Лукьянович несколько раз заезжал к князю
и был принимаем им с честью, но холодно. Последние два раза княжна Евпраксия даже не вышла к нему со встречным кубком,
и князь Василий извинился перед гостем ее нездоровьем. Малюта понял, что вельможный
боярин лишь по нужде принимает его, презирая его
и гнушаясь им,
и затаил в душе адскую злобу.
«Сам царь, если попросить его, поедет сватом к князю Василию от имени своего любимца, да не отдаст, гордец, свою дочь за него, Малюту, даже не
боярина! Нечего
и думать об этом, только сраму да смеху людского вдосталь наглотаешься».
Злоба Малюты против
бояр, в число которых он никак не мог попасть, выразилась в оклеветании им престарелого
боярина, конюшенного Ивана Петровича Федорова, в преступном замысле будто бы со стороны последнего — свергнуть царя с престола
и властвовать над Россиею.
Окруженный опричниками
и боярами, Иоанн, ожидавший его в царских палатах, сошел с трона
и пошел навстречу входившему
боярину.
Царь подошел к трону, снял шапку
и низко поклонился
боярину.
— Боярин-то мой дружит с Малютою, может, тот что ему
и высказал, так не закинуть ли мне своему-то словечко о том, что с руки мне всякое дело в доме вашего старого пса, тогда сам, может, отдаст меня для услуг Григорию Лукьяновичу? — высказал он свои соображения Татьяне.
— Да ты не каждое лыко в строку ставь!.. — смутилась уже Татьяна. — Толком скажи, ужели долго старого-то пса под царскую опалу подвести
и гнездо их собачье разорить
и со щенком-подкидышем!.. Царь-то, бают, что зверь, лют до
бояр до этих самых.
Окружив себя новыми, не знатными
и даже худородными людьми, Иоанн все же внутренне не мог не признавать заслуг
и доблестей многих представителей старого боярства, им почти уничтоженного, или же изгнанного за пределы отечества, а потому видел в лице преданного вельможного
боярина князя Прозоровского украшение толпы своих далеко не вельможных приближенных.
Умный
и хитрый князь Никита сумел не только быть в милости у царя, но
и в дружбе со всеми «опричниками», ненавидевшими
бояр. Малюта Скуратов считал его своим искренним другом, даже после того, как князь ловко уклонился от разговора о возможности породниться с «грозою опричины», разговора, начатого Григорием Лукьяновичем спустя несколько месяцев после «столования» у князя Василия.
— Благодарствуй,
боярин, — почти в один голос вскрикнули те
и бросились целовать руки Малюты.
Он был любимцем не только всей семьи, но
и дворни. Любил его
и отец, на него возлагал все свои самолюбивые надежды на продолжение рода Скуратовых, не нынче-завтра
бояр — эта мечта не оставляла Малюту.
— Слышала, как не слыхать, — прижалась она к нему всем телом, — а все из-за кого
и царь-батюшка себе покою не знает,
и другим не даст? Все из-за них, из-за бояр-изменников!
На первом ночлеге ему представили жен; он избрал некоторых для себя, других уступил любимцам, ездил с ними вокруг Москвы, жег усадьбы
бояр опальных, казнил их верных слуг, даже истреблял скот, — особенно в коломенских селах убитого конюшенного Федорова, — возвратился в Москву
и велел ночью развезти жен по домам.
Беседа приняла другое направление. Заговорили о победах над литовцами, известия о которых были получены от
боярина Морозова
и князя Ногтева, о письмах из Тавриды Афанасия Нагого, жившего послом при Девлет-Гирее.
Князь Василий был на самом деле завзятый охотник, как
и все вельможные
бояре того времени, в особенности посвятившие себя ратному делу
и находившие в этой кровавой
и в те времена сопряженной с большим риском забаве некоторое сходство с ним.
— Да, я князь Владимир Воротынский, пришел к тебе, князь Василий, как к остатнему вельможному
боярину православному, просить крова
и охраны…
Он сознавал, что царь порой, в минуты просветления, тяготится им,
и ревниво оберегал своего властелина от продолжительности таких минут, а этого он мог достичь лишь постоянными устрашениями Иоанна мнимыми изменами
и убеждениями его в необходимости непрестанных казней для вящего примера неблагодарному народу
и подкапывающимся под царскую власть
боярам.
Не обратил он даже внимания, что Григорий не величал его «
боярином», как это делал обыкновенно, а назвал по имени
и отчеству.
Был конец ноября 1568 года,
и в доме князя с часу на час ждали возвращения вельможного
боярина с семьей из дальней вотчины.