Неточные совпадения
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка
была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у
вас, и главное, — подумайте! — в моем околотке! Что я могу поделать?
— Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не
было, иначе папа на
вас на всех донесет начальнику края». Что же
вы думаете? Приходит и поверит: «Я тебе больше не сын, — ищи себе другого сына». Аргумент! Ну, и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговаривать не хочет. Ну, я ему еще покажу!
— Ну
вас к чертовой матери, — говорит она сиплым, после зевка, голосом, —
будь он проклят, старая анафема!
— Ты бы, Феклуша, скушала бы и мою котлетку. Кушай, милая, кушай, не стесняйся, тебе надо поправляться. А знаете, барышни, что я
вам скажу, — обращается она к подругам, — ведь у нашей Феклуши солитер, а когда у человека солитер, то он всегда
ест за двоих: половину за себя, половину за глисту.
— Никаких у меня нет глистов. Это у
вас есть глисты, оттого
вы такая худая.
— Может
быть, и на улице…
Вы хотя бы апельсином угостили. Можно спросить апельсин?
— Потом, — сурово ответил педагог. — Это от тебя самой
будет зависеть. И потом: какой же здесь у
вас может
быть лафит? Бурда какая-нибудь.
— Нет, нет, нет, что
вы, — засуетилась около двери Зося. — Располагайтесь, как
вам будет угодно, в полное свое удовольствие. Приятного
вам аппетита.
Я
вам, господа, не смею, конечно, подавать советов и учить
вас, но надо
быть последовательными.
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное то, что я
вас всех видел сегодня на реке и потом там… на том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие
вы все
были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только
вы простились с ними,
вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай каждый из
вас представит себе на минутку, что все мы
были в гостях у его сестер и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
— Господа, я, пожалуй, готов с
вами поехать… Не подумайте, однако, что меня убедили софизмы египетского фараона Рамзеса… Нет, просто мне жаль разбивать компанию… Но я ставлю одно условие: мы там
выпьем, поврем, посмеемся и все прочее… но чтобы ничего больше, никакой грязи… Стыдно и обидно думать, что мы, цвет и краса русской интеллигенции, раскиснем и пустим слюни от вида первой попавшейся юбки.
— Позвольте, позвольте, ведь я же с
вами немного знаком, хотя и заочно. Не
вы ли
были в университете, когда профессор Приклонский защищал докторскую диссертацию?
— Если я
вам не в тягость, я
буду очень рад, — сказал он просто. — Тем более что у меня сегодня сумасшедшие деньги. «Днепровское слово» заплатило мне гонорар, а это такое же чудо, как выиграть двести тысяч на билет от театральной вешалки. Виноват, я сейчас…
— А
вы что же не
пьете? — обратился Ярченко к репортеру Платонову. — Позвольте… Я не ошибаюсь? Сергей Иванович, кажется?
— Позвольте предложить
вам, Сергей Иванович, чашку кофе. Это освежает. Или, может
быть,
выпьем с
вами вот этого сомнительного лафита?
— Что за странная фантазия! — сказал Ярченко. — И это
вы добровольно? Или… Простите, я боюсь показаться
вам нескромным… может
быть, в это время… крайняя нужда?..
— Миленький, хорошенький,
вы бы лучше этого господина не трогали. Ей-богу, для
вас же
будет лучше.
— Нет,
вы договорите, — возразил Лихонин. — Я чувствую, что у
вас была цельная мысль.
И вот, когда я глядел на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой
будет в участке бить ногами в лицо и в грудь человека, которого он до сих пор ни разу в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то —
вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
— Э! Чепуха! Хороший товарищ
выпить на чужой счет. Разве
вы сами не видите, что это самый обычный тип завсегдатая при публичном доме, и всего вероятнее, что он просто здешний кот, которому платят проценты за угощение, в которое он втравливает посетителей.
— Э… послушайте… как
вас?.. Это, должно
быть, и
есть ваша любовница? Э? — И он концом сапога показал по направлению лежавшей Паши.
— Женечка… может
быть,
вы… А? Ведь не в любовницы зову… как друга… Пустяки, полгода отдыха… а там какое-нибудь ремесло изучим…
будем читать…
— Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю я
вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми
будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
— Отчего же? Может
быть… — сказал раздумчиво помещик. — Да что: может
быть, в самом деле, нас свел благоприятный случай! Я ведь как раз еду в К. насчет продажи одной лесной дачи. Так, пожалуй,
вы того, наведайтесь ко мне. Я всегда останавливаюсь в Гранд-отеле. Может
быть, и сладим что-нибудь.
— О! Я уже почти уверен, дражайший Иосиф Иванович, — воскликнул радостный Горизонт и слегка кончиками пальцев потрепал осторожно по коленке Венгженовского.Уж
будьте покойны: если Горизонт за что-нибудь взялся, то
вы будете благодарить, как родного отца, ни более ни менее!
— Ох! Ч!то
вы мне
будете говорить? Замечательный город! Ну, совсем европейский город. Если бы
вы знали, какие улицы, электричество, трамваи, театры! А если бы
вы знали, какие кафешантаны!
Вы сами себе пальчики оближете. Непременно, непременно советую
вам, молодой человек, сходите в Шато-де-Флер, в Тиволи, а также проезжайте на остров. Это что-нибудь особенное. Какие женщины, ка-ак-кие женщины!
— Да накажи меня бог! А впрочем, позвольте, молодой человек!
Вы сами понимаете. Я
был холостой, и, конечно, понимаете, всякий человек грешен… Теперь уж, конечно, не то. Записался в инвалиды. Но от прежних дней у меня осталась замечательная коллекция. Подождите, я
вам сейчас покажу ее. Только, пожалуйста, смотрите осторожнее.
Вижу,
вы человек дорожный, не хочу
вас грабить: так и
быть по тридцать.
Может
быть, я
вам буду полезен.
Ведь
вы человек молодой, красивый: сколько у
вас еще
будет романов!
— Ах! Что
вы, Маргарита Ивановна! Уж раз я сказал, то это верно, как в государственном банке. Послушайте, Лазер, — обратился он к бородатому, — сейчас
будет станция. Купите барышням разных бутербродов, каких они пожелают. Поезд стоит двадцать пять минут
—
Вы знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я не признаю никакой разницы. Но что я могу поделать с моим желудком! На этих станциях черт знает какой гадостью иногда накормят. Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом на докторов пролечишь сто рублей. Вот, может
быть, ты, Сарочка, — обращался он к жене, — может
быть, сойдешь на станцию скушать что-нибудь? Или я тебе пришлю сюда?
— Сейчас контроль пройдет, — сказал кондуктор, — так уж
вы будьте любезны постоять здесь с супругой на площадке третьего класса.
— Не забудьте, Лазер, накормить девушек обедом и сведите их куда-нибудь в кинематограф. Часов в одиннадцать вечера ждите меня. Я приеду поговорить. А если кто-нибудь
будет вызывать меня экстренно, то
вы знаете мой адрес: «Эрмитаж». Позвоните. Если же там меня почему-нибудь не
будет, то забегите в кафе к Рейману или напротив, в еврейскую столовую. Я там
буду кушать рыбу-фиш. Ну, счастливого пути!
— Ах, Захар! Опять «не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «не полагается»? Каждый раз
вы мне тычете этим самым своим «не полагается». Мне всего только на три дня. Только заключу арендный договор с графом Ипатьевым и сейчас же уеду. Бог с
вами! Живите себе хоть один во всех номерах. Но
вы только поглядите, Захар, какую я
вам привез игрушку из Одессы!
Вы таки
будете довольны!
— Кажется, мадам Барсукова, мы с
вами не в первый раз имеем дело. Обманывать я
вас не
буду и сейчас же ее привезу сюда. Только прошу
вас не забыть, что
вы моя тетка, и в этом направлении, пожалуйста, работайте. Я не пробуду здесь, в городе, более чем три дня.
— Не
будем торговаться из-за мелочей. Тем более что ни
вы меня, ни я
вас не обманываем. Теперь большой спрос на женщин. Что
вы сказали бы, господин Горизонт, если бы я предложила
вам красного вина?
— Вот я
вам и предлагаю, господин Горизонт, — не найдется ли у
вас невинных девушек? Теперь на них громадный спрос. Я с
вами играю в открытую. За деньгами мы не постоим. Теперь это в моде. Заметьте, Горизонт,
вам возвратят ваших клиенток совершенно в том же виде, в каком они
были. Это,
вы понимаете, — маленький разврат, в котором я никак не могу разобраться…
— Видите ли, у меня
есть жена…
Вы почти угадали.
— Ну, а у
вас, в Париже или Ницце, разве веселее? Ведь надо сознаться: веселье, молодость и смех навсегда исчезли из человеческой жизни, да и вряд ли когда-нибудь вернутся. Мне кажется, что нужно относиться к людям терпеливее. Почем знать, может
быть для всех, сидящих тут, внизу, сегодняшний вечер — отдых, праздник?
Впрочем, может
быть,
вы, Володя, из породы трусов?..
— Если Ганс оказался бы трудолюбивым и бережливым человеком, то
вам совсем нетрудно
было бы через три-четыре года стать совершенно на ноги. Как
вы думаете?
В то время
вы еще не
были баронессой де… (Перев. с франц. автора)]…
Вы были простой хористкой и служили со мной вместе.
— Конечно, мы уедем, и урок mademoiselle Marguerite пойдет нам в пользу. Время ваше
будет оплачено — позаботьтесь, Володя. Однако
вы так много
пели для нас, что позвольте и мне
спеть для
вас.
— Напрасно
вы брезгуете этим генералом, — сказала она. — Я знавала хуже эфиопов. У меня
был один Гость настоящий болван. Он меня не мог любить иначе… иначе… ну, скажем просто, он меня колол иголками в грудь… А в Вильно ко мне ходил ксендз. Он одевал меня во все белое, заставлял пудриться, укладывал в постель. Зажигал около меня три свечки. И тогда, когда я казалась ему совсем мертвой, он кидался на меня.
Дети мои, кажется, у нас никогда не
было случая, чтобы мы пускались друг с другом в откровенности, а вот я
вам скажу, что меня, когда мне
было десять с половиной лет, моя собственная мать продала в городе Житомире доктору Тарабукину.
— Не сердитесь, мой миленький. Я никогда не сменю
вас на другого. Вот
вам, ей-богу, честное слово! Честное слово, что никогда! Разве я не чувствую, что
вы меня хочете обеспечить?
Вы думаете, разве я не понимаю?
Вы же такой симпатичный, хорошенький, молоденький! Вот если бы
вы были старик и некрасивый…
— Миленький, зачем же его мучить? Может
быть, он спать хочет, может
быть, он устал? Пускай поспит. Уж лучше я поеду домой.
Вы мне дадите полтинник на извозчика? Завтра
вы опять ко мне приедете. Правда, душенька?
— Да
вы не беспокойте себя, — возразила Любка, — мне и здесь, на диване,
будет хорошо. А
вы устраивайтесь себе на кровати.