Неточные совпадения
Это оставалось
тайной, этого никто из родных и домашних
не знал, да и
не усиливался проникнуть.
Но все еще и
не в этом дело: но ты выдал меня, Павел Николаевич, и выдал головой с доказательствами продолжения наших
тайных свиданий после моего замужества.
— Нет, ты виноват; мужчина, который
не умеет сберечь
тайны вверившейся ему женщины, всегда виноват и
не имеет оправданий…
И Кишенский, державший венец над Фигуриной, и Горданов, стоявший сзади Висленева, оба зорко наблюдали и за женихом, и за смятенным священником,
не постигавшим
тайн этого странного бракосочетания, и за народом, который собрался в церковь и шептался по случаю такой невиданной свадьбы.
Долго воспоминая свадьбу Висленева, священник, покусывая концы своей бороды, качал в недоумении головой и, вздыхая, говорил: «все хорошо, если это так пройдет», но веселый дьякон и смешливый дьячок, как люди более легкомысленные, забавлялись насчет несчастного Висленева: дьякон говорил, что он при этом браке только вполне уразумел, что «
тайна сия велика есть», а дьячок рассказывал, что его чуть Бог сохранил, что он
не расхохотался, возглашая в конце Апостола: «а жена да боится своего мужа».
— Нет, нет, нет! Бога ради и
не думай рассказывать! Я знаю одно, что между мужем и женой никаких посредников быть
не должно, и ни в чьи семейные
тайны не мешаюсь.
Висленев никогда никому
не говорил настоящей причины, почему он женился на Алине Фигуриной, и был твердо уверен, что секретную историю о его рукописном аманате знает только он да его жена, которой он никому
не хотел выдать с ее гнусною историей, а нес все на себе, уверяя всех и каждого, что он женился из принципа, чтоб освободить Алину от родительской власти, но теперь, в эту минуту озлобления, Горданову показалось, что Иосаф Платонович готов сделать его поверенным своей
тайны, и потому Павел Николаевич, желавший держать себя от всего этого в стороне, быстро зажал себе обеими руками уши и сказал...
— Мой милый друг,
не надобно про это говорить, — это большая
тайна…
Ему и в голову
не приходило, что он самое свежее свое бесчестие вез с самим собою, да и кто бы решился заподозреть в этом влаственную красоту Глафиры, взглянув на прилизанного Ропшина, в душе которого теперь было столько живой, трепещущей радости, столько юношеской гордости и
тайной, злорадной насмешки над Висленевым, над Гордановым и над всеми смелыми и ловкими людьми, чья развязность так долго и так мучительно терзала его юное, без прав ревновавшее сердце.
— Да; но бог с ними, эти
тайны, они
не уйдут, между тем как vous devenez rare comme le beau jour. [вы появляетесь так же редко, как ясный день (франц.).] Мы с вами ведь
не видались сто лет и сто зим!
Бодростина выразила большое сожаление, что она,
не зная семейной
тайны гостя, упомянула о случае, который навел его на печальные воспоминания.
Тайны моей
не знает никто, кроме моего мужа, но к разгадке ее несколько приближались мать Висленева и друг мой Катерина Форова: они решили, что я вышла замуж за Синтянина из-за того, чтобы спасти Висленева!..
— Нет, извините, мне это нужно, и это можно! Свет
не карает преступлений, но требует от них
тайны. А впрочем, это уж мое дело.
Как панацея от всех бед и неурядиц ставилась «бабушкина мораль», и к ней оборотили свои насупленные и недовольные лики юные внучки, с трепетом отрекшиеся от ужаснувшего их движения «бесповоротных» жриц недавно отошедшего или только отходящего культа; но этот поворот был
не поворот по убеждению в превосходстве иной морали, а робкое пяченье назад с протестом к тому, что покинуто, и
тайным презрением к тому, куда направилось отступление.
События эти, совершившиеся в глубокой
тайне, разумеется,
не были никому ни одним словом выданы ни Подозеровым, ни Ларисой; но тонкий и необъяснимо наблюдательный во всех подобных вещах женский взгляд прозрел их.
При помощи спиритизма и денег это было устроено так легко, что Глафира через месяц после приезда в Париж была принята самыми суровыми ревнительницами добродетели, получила от них выражения внимания и дружбы и даже свободно могла бы делать втайне какие угодно
тайные дела, и в свете ей нашлась бы поддержка, и всякий намек на ее прошедшее почитался бы
не иначе, как злонамеренной клеветой.
Один мотив неудовольствия оставался неизменным: это ревность к генеральше, и как скоро это раз прорвалось наружу и из
тайны Лары и ее мужа сделалось известно всему дому, с нею уже
не было мирной справы.
Пребывание Ларисы у Бодростиной
не оставалось
тайной ни для Катерины Астафьевны, ни для Синтяниной, которые, разумеется, и, разойдясь с Ларой,
не переставали ею интересоваться.
Бодростиной
не стоило особого труда вызвать Ларису на новые беседы о Горданове. Под живым впечатлением своих снов и мечтаний о старомодном намерении Горданова увезть ее, Лара часто склонялась к
тайным думам о том, как же это он мог бы ее увезть?
Лара ничего про это
не знала, хотя учредившийся порядок
не был
тайной не только для бодростинского дома, но также и для Подозерова, до которого, мимо его воли, дошли слухи о записках, какие шлет Горданову Жозеф. Андрей Иванович написал жене коротенькое приглашение повидаться. Лара показала его Глафире, и та удивилась.
— Судите сами, chère Lara, — говорила она, — какое же будет ваше положение: вы так молоды, так хороши и… припомните стих Пушкина: «свет
не карает преступлений, но
тайны требует у них», меж тем как вы все начали оглаской и… я боюсь, как бы вы себе
не заперли повсюду двери.
Лару это заняло, и она с любопытством слушала, как Горданов доказывал ей, что если никто из родных
не вмешается в брак, то кому же какое дело протестовать. Он привел ей в пример несколько дам, благополучно вышедших замуж от живых мужей, и Лара согласилась, что это хорошее средство для поправления фальшивых положений в глазах света, «
не карающего преступлений, но требующего для них
тайны». А через неделю Лара взяла деньги, назначавшиеся на выкуп ее дома, и в один день собралась за границу.
Ее вводил в сомнение незнакомый почерк, очевидно торопливо и едва ли
не под страхом
тайны писанного письма, и ей про всякий случай необходимою казалась помощь мужчины.
Евангел повествовал, что, по внезапной смерти Горданова, за которою
не замедлил еще более неожиданный «скоропостижный брак неутешной вдовицы Глафиры Васильевны Бодростикой с Генрихом Ропшиным», дело о самой смерти покойного Бодростина как-то вдруг стушевалось и все остаются довольны,
не исключая главного виновника, умопомраченного Висленева, сидящего в сумасшедшем доме, чем он
не только
не обижен, но, напротив, необыкновенно дорожит этим удобным положением и сам до того за него стоит, что когда кто-то над ним подшутил, будто жена намеревается его оттуда вынуть и взять на поруки, то Жозеф страшно этим встревожился и сам всем напоминал, что он опасный помешанный и убийца, на каковом основании и упрашивал
не выдавать его жене, а, напротив, приковать на самую толстую цепь и бросить ключ в море, дабы ни жена, ни Кишенский как-нибудь
не похитили его насильственным или
тайным образом.
— Свыше меры. Наказан страшно темный путь в ее делах. Сей муж ее — ужасный человек-с: он непременно
тайну какую-нибудь ее имеет в руках… Бог знает: говорят, что завещание, которым ей досталось все — подложно, и будто бы в его руках есть тому все доказательства; но что-нибудь да есть нечисто: иначе она ему
не отдала бы всего, а ведь она в таком бывает положении, что почасту в рубле нуждается!