Неточные совпадения
Предложение генерала было отклонено, чему, впрочем, никто и не удивился, потому что
хотя Синтянин еще бодр, и свеж, и даже ловок настолько, что не боялся соперничества молодых
людей в танцах, но про него шла ужасная слава.
А какой это был характер, про то Бог один ведал,
хотя по наружности и приемам генерал был
человек очень мягкий, даже чересчур мягкий.
Пред кончиною он не
хотел причащаться из рук госпитального священника, а просил призвать к нему всегдашнего духовника его, отца Гермогена; исповедался ему, причастился и умер так спокойно, как, по замечанию некоторых врачей, умеют умирать одни русские
люди.
— Да; вот именно ты это прекрасно выразила, с безнатурным
человеком только измаешься и наконец сделаешься тем, чем никогда не
хотела бы сделаться.
— Ну, все равно; он не
захотел ни стеснять нас, ни сам стесняться, да тем и лучше: у него дела с крестьянами… нужно будет принимать разных
людей… Неудобно это!
Захотел Иосаф Платонович быть вождем политической партии, — был, и не доволен: подчиненные не слушаются;
захотел показать, что для него брак гиль, — и женился для других, то есть для жены, и об этом теперь скорбит; брезговал собственностью, коммуны заводил, а теперь душа не сносит, что карман тощ; взаймы ему
человек тысченок десяток дал, теперь, зачем он дал? поблагородничал, сестре свою часть подарил, и об этом нынче во всю грудь провздыхал: зачем не на общее дело отдал, зачем не бедным роздал? зачем не себе взял?
— Да куда, странничек, бежать-то? Это очень замысловатая штучка! в поле холодно, в лесу голодно. Нет, милое дитя мое Иосаф Платоныч, не надо от
людей отбиваться, а надо к
людям прибиваться. Денежка, мой друг, труд любит, а мы с тобой себе-то
хотя, давай, не будем лгать: мы, когда надо было учиться, свистели; когда пора была грош на маленьком месте иметь, сами разными силами начальствовали; а вот лето-то все пропевши к осени-то и жутко становится.
— Да, но вы, конечно, знаете, что встарь с новым
человеком заговаривали о погоде, а нынче начинают речь с направлений. Это прием новый,
хотя, может быть, и не самый лучший: это ведет к риску сразу потерять всякий интерес для новых знакомых.
—
Человек рабочий и честный,
хотя идеалист.
Висленев в это время жил в одном из тех громадных домов Невского проспекта, где, как говорится, чего
хочешь, того просишь: здесь и роскошные магазины, и депо, и мелочная лавка, и французский ресторан, и греческая кухмистерская восточного
человека Трифандоса, и другие ложементы с парадных входов на улицу, и сходных цен нищенские стойла в глубине черных дворов.
— Вы распоряжаетесь кем-то на старом помещичьем праве и даже еще круче:
хотите велеть
человеку жениться и полагаете, что он непременно обязан вам повиноваться.
Если вы согласны дать мне девять тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы через неделю, много через десять дней, можете быть обвенчаны с самым удобнейшим для вас
человеком и, вдобавок, приобретете от этого брака
хотя не очень большие, но все-таки относительно довольно значительные денежные выгоды, которые во всяком случае далеко с избытком вознаградят вас за то, что вы мне за этого господина заплатите.
Для того же, чтобы благородному и благодушному субъекту не было особенной тяжести подчиниться этой необходимости, было положено дать ему в виде реванша утешение, что Алина Дмитриевна принуждает его к женитьбе на себе единственно вследствие современного коварства новейших
людей, которые, прозрев заветы бывших новых
людей, или «молодого поколения», не
хотят вырвать женщину, нуждающуюся в замужестве для освобождения себя от давления семейного деспотизма.
— Потому что ты сам небогатый
человек, и деньги для тебя значат много: ты
хочешь быть богатым.
— То есть я
хочу сказать, что есть такие
люди, и что я… я тоже такой
человек.
Письмо начиналось товарищеским вступлением, затем развивалось полушуточным сравнением индивидуального характера Подозерова с коллективным характером России, которая везде
хочет, чтобы признали благородство ее поведения, забывая, что в наш век надо заставлять знать себя; далее в ответе Акатова мельком говорилось о неблагодарности службы вообще «и хоть, мол, мне будто и везет, но это досталось такими-то трудами», а что касается до ходатайства за просителя, то «конечно, Подозеров может не сомневаться в теплейшем к нему расположении, но, однако же, разумеется, и не может неволить товарища (то есть Акатова) к отступлению от его правила не предстательствовать нигде и ни за кого из близких
людей, в числе которых он всегда считает его, Подозерова».
Как ты
хочешь, а это не само же собой случилось: он ее любил без понятия и все капризы ее знал, и самовольство, и все любил; всякий, кто его знает, должен сказать, что он
человек хороший, она тоже… показывала к нему расположение, и вдруг поворот: она дома не живет, а все у Бодростиной; он прячется, запирается, говорят, уехать
хочет…
— Но что она чувствует, или, как это вам выразить?.. что она не чувствует в себе того, что она
хотела бы или, лучше сказать, что она считала бы нужным чувствовать, давая
человеку такое согласие.
Бодростина отдыхала на другой сладкой мечте, которая неведомо когда и как вперилась в ее голову: она
хотела быть женой
человека, по-видимому, самого ей неподходящего.
— Я об этом
человеке имел множество различных мнений, — отвечал Бодростин, играя своею золотою табакеркой, — теперь не
хочу высказать о нем никакого мнения.
— А я столкнулся сейчас с Гордановым у губернатора, — продолжал Бодростин, не обращая внимания на выход жены, — и знаете, я не люблю руководиться чужими мнениями, и я сам Горданова бранил и бранил жестоко, но как вы
хотите, у этого
человека еще очень много сердца.
— Об уме уж ни слова: как он, каналья, третирует наших дворян и особенно нашего вице-губернаторишку, это просто слушаешь и не наслушаешься. Заговорил он нам о своих намерениях насчет ремесленной школы, которую
хочет устроить в своем именьишке. Дельная мысль! Знаете, это человек-с, который не химеры да направления показывает…
Есть
люди, которые уверены, что
человек есть кожаный мешок, а им, однако, кажется невозможным допустить, что даровитый
человек, царствовавший в России под именем Димитрия, был совсем не Лжедимитрий,
хотя кожаный мешок был похож как две капли воды.
— По-моему, — продолжала Бодростина, — самое типичное, верное и самое понятное мне лицо во всем этом рассказе — старик Поталеев. В нем нет ничего натянуто-выспренного и болезненно-мистического, это
человек с плотью и кровью, со страстями и… некрасив немножко, так что даже бабы его пугались. Но эта Летушка все-таки глупа; многие бы позавидовали ее счастию,
хотя ненадолго, но…
— Признаюсь, я бы
хотела видеть рыдающего от страсти… отшельника, монаха, настоящего монаха… И как бы он после, бедняжка, ревновал. Эй,
человек! подайте мне еще немножко рыбы. Однажды я смутила схимника: был в Киеве такой старик, лет неизвестных, мохом весь оброс и на груди носил вериги, я пошла к нему на исповедь и насказала ему таких грехов, что он…
Я убедилась, что
хотя вы держитесь принципов неодобрительных и патриот, и низкопоклонничаете пред московскими ретроградами, но в действительности вы
человек и, как я убедилась, даже честнее многих абсолютно честных, у которых одно на словах, а другое на деле, потому я с вами
хочу быть откровенна.
Я, незаметная и неизвестная женщина, попала под колесо обстоятельств, накативших на мое отечество в начале шестидесятых годов, которым принадлежит моя первая молодость. Без всякого призвания к политике, я принуждена была сыграть роль в событиях политического характера, о чем, кроме меня, знает только еще один
человек, но этот
человек никогда об этом не скажет. Я же не
хочу умереть, не раскрыв моей повести, потому что
человеку, как бы он ни был мал и незаметен, дорога чистота его репутации.
Но тем не менее я любила этого несчастного молодого
человека и не только готовилась, но и
хотела быть его женой, в чем свидетельствуюсь Богом, которому видима моя совесть.
После этих слов, которые я поняла во всей их безнатурности и цинизме, со мною произошло нечто странное: они возбудили во мне чувство… неодолимой гадливости, —
человек этот точно отпал от моего сердца и уже более никогда к нему не приближался,
хотя тем не менее я бы все-таки пошла за него замуж, потому что я его безмерно жалела.
Вращаясь в кружке тревожных и беспристальных
людей, Висленев попал в историю, которую тогда называли политическою,
хотя я убеждена, что ее не следовало так называть, потому что это была не более как ребяческая глупость и по замыслу, и по способам осуществления; но, к сожалению, к этому относились с серьезностью, для которой без всякого труда можно бы указать очень много гораздо лучших и достойнейших назначений.
Затем обязательства верности моему мужу я несу и, конечно, донесу до гроба ненарушимыми,
хотя судьбе было угодно и здесь послать мне тяжкое испытание: я встретила
человека, достойного самой нежной привязанности и… против всех моих усилий, я давно люблю его.
«Умный
человек! — мелькнуло в ее голове. — Что
хотите, а с таким
человеком все легче делается, чем с межеумком», — и она ласково позвала Горданова к столу, усердно его угощала и даже обмолвилась с ним на «ты».
Когда она
хотела быть ласковой, это ей до того удавалось, что обаянию ее подчинялись
люди самые к ней нерасположенные, и она это, разумеется, знала.
— Да; я именно с этим пришла, — отвечал ей немножко грубоватый, но искренний голос Форовой, — я давно жду и не дождусь этой благословенной минутки, когда он придет в такой разум, чтоб я могла сказать ему: «прости меня, голубчик Андрюша, я была виновата пред тобою, сама
хотела, чтобы ты женился на моей племяннице, ну а теперь каюсь тебе в этом и сама тебя прошу: брось ее, потому что Лариса не стоит путного
человека».
В жизни явились
люди без прошлого и без всяких,
хотя смутно определенных стремлений в будущем.
— Я так
хочу!.. Оставьте! — простонала Лариса и, обвив руками шею Подозерова, робко нашла устами его уста. Подозеров сделал невольное,
хотя и слабое, усилие отвернуться: он понял, что за
человек Лариса, и в душе его мелькнуло… презрение к невесте.
— Да; он умный, но вредный. Это темный
человек, — проговорила она и прибавила, что
хотела бы прежде всего знать о нем Грегуарово мнение; так как говорят, что Горданов пользуется каким-то особенным положением.
Не оставалось никакого сомнения, что это был голос княгини Казимиры: ее польский акцент был слишком знаком присутствующим для того, чтобы еще осталось какое-нибудь сомнение, что это была она. В этом
хотел бы усомниться, но тщетно, один Михаил Андреевич, которому вошедший
человек подал на подносе большой незапечатанный конверт.
Михаил Андреевич тревожно глядел на
человека, на присутствующих, взял трепетною рукой этот конверт, и, раскрыв его, вынул оттуда листок и, растерявшись, начал читать вслух. Он, вероятно,
хотел этим показать, что он не боится этого письма и несколько затушевать свое неловкое положение; но первые слова, которые он прочел громко, были: «Милостивый государь, вы подлец!»
— Ну, вот видите ли: я веду серьезный разговор, а вы называете мои слова то дерзостями, то комплиментами, тогда как я не говорю ни того, ни другого, а просто проповедую вам великую вселенскую правду, которая заключается в том, что когда красивая женщина не
хочет сделать своей красоты источником привязанности избранного
человека, а расплывается в неведомо каких соображениях, то она не любит ни этого
человека, ни самое себя, то есть она, попросту говоря, дура.
— Да, ты постоянно резок; даже уж очень резок, — вмешался Евангел и пояснил мягко, что
хотя замеченный Форовым раздел действительно как будто существует, но в этом виновата не природа, для которой нет оснований обделять прекрасное тело добрыми свойствами, а виноваты в том
люди, потому что они красавицам больше прощают, больше льстятся и тем кружат им головы и портят сердца, делают их своенравными, заносчивыми, и тогда уж плохо тем, кому придется с такою женщиной жить.
— Нет-с, я вовсе, вовсе этого не
хочу: я люблю и уважаю в
человеке его независимое мнение; но когда спорят не для того, чтобы уяснить себе что-нибудь и стать ближе к истине, а только для того, чтоб противоречить, — этого я терпеть не могу, этим я тягощусь и даже обижаюсь.
— Не
хочешь слышать! Лара, и это ты говоришь брату! А тебе будет приятно, когда твоего братишку поведут в тюрьму? Лара! я, конечно, несчастлив, но вспомни, что я тебе ведь все, все уступал. Правда, что я потом все это взял назад, но
человека надо судить не по поступкам, а по намерениям, а ведь намерения мои все-таки всегда были хорошие, а ты теперь…
— Нет, вы это говорили! Вы
хотите показать, что я даже не стою вашего внимания, что вы предоставляете мне полную свободу чувств и поступков, а между тем требуете меня чуть не через полицию, когда
люди оказывают мне малейшее уважение и ласку. Вы фразер, и больше ничего как фразер.
Надоело мне здесь всё и все; я
хочу нового места и новых
людей, которые не смеялись бы надо мной, когда я стану переменяться.
— Бога ради! — процедила она. — Я этого не
хотела, я отказалась принять этого
человека, и когда брат привел его, я бросилась черным ходом, но Жозеф… Ах! ах!
— Если бы… Я вам скажу откровенно: я не могу думать, чтоб это сталось, потому что я… стара и трусиха; но если бы со мною случилось такое несчастие, то, смею вас уверить, я не
захотела бы искать спасения в повороте назад. Это проводится в иных романах, но и там это в честных
людях производит отвращение и от героинь, и от автора, и в жизни… не дай бог мне видеть женщины, которую, как Катя Шорова говорила: «повозят, повозят, назад привезут».
— Какой черт вам может помочь, когда вы друг друга упрямее: она своею верой прониклась, и любит
человека, а не
хочет его осчастливить без брака, а ты не умеешь ничего устроить.
Наблюдая этого занимательного
человека, Александра Ивановна совсем перестала верить, что он землемер, и имела к тому основания,
хотя и Ворошилов, и Перушкин говорили при ней немножко об имениях и собирались съездить к Бодростину, чтобы посоветоваться с ним об этом предмете, но явилось новое странное обстоятельство, еще более убедившее Синтянину, что все эти разговоры о покупке имения не более как выдумка, и что цель приезда этих господ совсем иная.
— Это ты все надумала в своем одиночестве, а я
хочу напомнить тебе о
людях, способных христиански отнестись ко всякому несчастию…