Неточные совпадения
— Слыхали, — протянул писарь. — Много
вас, таких-то божьих людей, кажное лето по Ключевой идет. Достаточно известны. Ну, а дальше што можешь объяснить? Паспорт
есть?
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы,
вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли
было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
— Денежки у
вас дикие, вот они петухами и
поют.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У
вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем…
Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим?
Пьешь чай-то?
— Ведь вот
вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у
вас как по-писаному, как следует
быть… Ведь вот сидим вместе,
пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с
вами: один умнее отца захотел
быть и другой туда же… Нет, шабаш!
Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от
вас. Для кого я хлопочу-то, галманы
вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а
вы…
—
Вы доброю волею за меня идете, Серафима Харитоновна? Пожалуйста, не обижайтесь на меня: может
быть, у
вас был кто-нибудь другой на примете?
— Что
вы, Галактион Михеич, — смущенно ответила невеста. — Никого у меня не
было и никого мне не нужно. Я вся тут. Сами видите, кого берете. Как
вы, а я всей душой…
Появились и другие неизвестные люди. Их привел неизвестно откуда Штофф. Во-первых, вихлястый худой немец с бритою верхней губой, — он говорил только вопросами: «Что
вы думаете? как
вы сказали?» Штофф отрекомендовал его своим самым старым другом, который попал в Заполье случайно, проездом в Сибирь. Фамилия нового немца
была Драке, Федор Федорыч.
— Бог-то бог, да и сам не
будь плох. Хорошо у
вас, отец Макар… Приволье кругом. Вы-то уж привыкли и не замечаете, а мне в диковинку… Одним словом, пшеничники.
— А
вы того не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его
ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
— Ничего, ничего, старичок. Всем хлеба хватит… Мы ведь себе только рожь берем, а
вам всю пшеницу оставляем. Друг другу не
будем мешать, старичок.
— Да я не о том, немецкая душа: дело-то ваше неправильное… да. Божий дар
будете переводить да черта тешить. Мы-то с молитвой, а
вам наплевать… тьфу!..
— Да ведь мне, батюшка, ничего от
вас и не нужно, — объяснил Штофф, не сморгнув глазом. — Престо, счел долгом познакомиться с
вами, так как
будем жить в соседях.
— А
вы приезжайте к нам в Заполье. Может
быть, и дельце найдем. Люди нужны, а их нет.
Вы вот умный человек и понимаете совершенно верно, что с мельницей у
вас лет через пять
будет все кончено.
— У
вас есть деньги? — спросил Штофф уже совершенно другим тоном, продолжая какую-то свою мысль.
— Но у
вас есть обычай выделять сыновей. Наконец,
вы получили кое-что за женой.
— И то для
вас будет выгоднее, чем сидеть здесь и ждать у моря погоды. Поверьте мне. А я
вас устрою.
У
вас есть размах,
есть кровь, а это главное.
Потом у
вас есть уменье иметь дело с людьми.
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить
вам некоторые подряды, а потом…
Вы знаете, что дом Харитона Артемьича на жену, — ну, она передаст его
вам: вот ценз.
Вы на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме того, у
вас уже сейчас в коммерческом мире
есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход.
Вас знают и в Заполье и в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
Вы только подумайте: вот сейчас мы все хлопочем, бьемся, бегаем за производителем и потребителем, угождаем какому-нибудь хозяину, вообще зависим направо и налево, а тогда другие
будут от нас зависеть.
— Вторую мельницу строить не
буду, — твердо ответил Галактион. —
Будет с
вас и одной. Да и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, —
будете не зерно молоть, а друг друга
есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок весь на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
— Завтра, то
есть сегодня, я уеду, — прибавил он в заключение. — Если что
вам понадобится, так напишите. Жена пока у
вас поживет… ну, с неделю.
—
Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил на всякий случай. Ведь
вы знаете Луковникова? О, это большая сила!.. Он знает
вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда на все четыре ноги встанет.
— Да… Может
быть,
вам говорил что-нибудь Карл Карлыч?
— А
вы забыли, как я на вашей свадьбе
была? Как же, мы тогда еще с Харитиной русскую отплясывали. Какие мы тогда глупые
были: ничего-то, ничего не понимали. Совсем девчонки.
—
Будьте осторожны… Это наш миллионер Нагибин. У него единственная дочь невеста, и он выискивает ей женихов. Вероятно, он не знает, что
вы женаты. Постойте, я ему скажу.
— Решительно не понимаю, что
вы тут
будете делать, Галактион Михеич. Нам и без
вас делать нечего.
— Это ваше счастие… да… Вот
вы теперь
будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то
есть если бы
были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— Да, бывает… Все бывает. Слопаете все отечество, а благодарных потомков пустите по миру… И на это
есть закон, и, может
быть, самый страшный: борьба за существование. Оберете
вы все Зауралье, ваше степенство.
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю, что
вы мне не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже
есть полное основание для этого… Действительно, мы, евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией. Что делать? Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо. Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват, что родится именно евреем?
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев
есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если
вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства
есть и энергия, а только не хотите.
— Да
вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от
вас.
Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье
будет падать, то
есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте
вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы ничего не поделать… да. Упущен
был момент.
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета, то
есть в настоящем его виде. Вот у
вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин все: из него
будут добывать все смазочные масла; остатки пойдут на топливо. Одним словом, громаднейшее дело. И все-таки
есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то
будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
— А как
вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня
есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет
вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
Теперь все
будет от
вас зависеть.
Когда ваша Устенька
будет жить в моем доме, то
вы можете точно так же прийти к девочкам в их комнату и сделать точно такую же ревизию всему.
— Конечно, конечно… Виноват, у
вас является сам собой вопрос, для чего я хлопочу? Очень просто. Мне не хочется, чтобы моя дочь росла в одиночестве. У детей свой маленький мир, свои маленькие интересы, радости и огорчения. По возрасту наши девочки как раз подходят, потом они
будут дополнять одна другую, как представительницы племенных разновидностей.
— Ах, Борис Яковлич,
вы будете у нас министром финансов! — повторял хитрый пан. — Этакая удивительная голова!
— Может
быть, Тарас Семеныч,
вы сами впоследствии пожалеете о своем отказе, — говорил он.
— Ведь она не говорит, что
вы ее целовали. Ах, какой
вы скрытный! Ну, уж я
вам, так и
быть, сама скажу: очень
вам нравится Харитина. Конечно, родня, немножко совестно.
— При чем же я тут?
Вы будете ссориться, а я отвечай.
— Да
вы поговорите с Ахавом, Тарас Семеныч. Может
быть, он
вас выслушает.
—
Вам ближе знать, Илья Фирсыч, — политично заметил Луковников. — Я для вашей же пользы говорю… Неровен час, все может
быть.
— Позвольте мне самому знать мои права… А
вас я вызову, когда это
будет нужно.
— Послушай, Харитина, поговорим серьезно… Ведь надо чем-нибудь жить.
Есть у
вас что-нибудь про черный день?
— Да, немножко обрадовались, Прасковья Ивановна… да. Вот заехал к
вам объявить, что кончено, выхожу из вашего конкурса… да. Свое дело
будет, — некогда.
— Меня удивляет ваша радость.
Вы ведь рады именно потому, что, наконец, избавляетесь от меня, да? А только нужно спросить и меня: а может
быть, я не согласна?