Неточные совпадения
Спохватилась мастерица, что этак, пожалуй, и гостинца не будет, тотчас понизила голос,
заговорила мягко, льстиво, угодливо. Затаенной язвительности больше не было слышно
в ее речах, зазвучали они будто сердечным участьем.
— А за что мне
в перву-то голову отвечать? — тоскливо
заговорил Сидор Аверьянов, хорошо знакомый и с Казанью, и с Самарой. — Что я первый
заговорил с проклятым жидом… Так что же?.. А галдеть да буянить, разве я один буянил?.. Тут надо по-божески. По-справедливому, значит… Все галдели, все буянили — так-то.
— Он добрый такой, хороший, а этот злой, недобрый… —
в сильном волненье
заговорила Наташа.
— Истомился по тебе я, Фленушка, — со слезами
в голосе
заговорил Петр Степаныч. — А как услышал, что и ты зачала тосковать, да к тому еще прихварывать, таково мне кручинно стало, что не мог я стерпеть — наспех собрался, лишь бы глазком взглянуть на тебя.
— Ах ты, Петенька, мой Петенька! Ах ты, бедненький мой! — тихо,
в порыве безотрадного горя, безнадежного отчаянья
заговорила она, прижимая к груди голову Петра Степаныча. — Кто-то тебя после меня приласкает, кто-то тебя приголубит, кто-то другом тебя назовет?
— Не я, Петя, пью, —
заговорила она с отчаяньем
в голосе. — Горе мое пьет!.. Тоска тоскучая напала на меня, нашла со всего света вольного… Эх ты, Петя мой, Петенька!.. Беды меня поро́дили, горе горенское выкормило, злая кручинушка вырастила… Ничего-то ты не знаешь, мил сердечный друг!
— А ты, земляк, за шутку не скорби,
в обиду не вдавайся, а ежели уж очень оскорбился, так прости Христа ради. Вот тебе как перед Богом говорю: слово молвлено за всяко просто, —
заговорил Смолокуров, опасавшийся упустить хорошего Марка Евангелиста. — Так больно хороша икона-то? — спросил он заискивающим голосом у Герасима Силыча.
— Марко Данилыч, истинную правду вам докладываю, нет у меня денег, и достать негде, — со слезами даже
в голосе
заговорил Чубалов. — Будьте милосерды, потерпите маленько… Где же я к завтраму достану вам?.. Помилуйте!
— Что ты городишь? — громче прежнего
заговорил Смолокуров. — Кто тебе такие речи довел про меня — наплюй тому
в глаза.
Первый
заговорил наконец Марко Данилыч, нельзя ж было хозяину при такой гостье молчать. Однако разговор не вязался. Марья Ивановна была задумчива и
в рассеянье иногда отвечала невпопад. Жаловалась на нездоровье, говорила, что голова у ней разболелась.
Помните, как
в прошлом году я под осень гостила у вас, про нее тогда я вам сказывала, что как скоро
заговорила я с ней, едва открывая «тайну», дух на нее накатил — вся задрожала, затрепетала, как голубь, глаза загорелись, и без чувств упала она ко мне на руки.
—
В богатстве жить Оленушке, —
заговорили бабы.
— Помните, бабы, как он Настасье Чуркиной этак же судьбу пророчил? — бойко, развязно
заговорила и резким голосом покрыла общий говор юркая молодая бабенка из таких, каких по деревням зовут «урви, да отдай». — Этак же спросили у него про ее судьбину, а Настасья
в те поры была уж просватана, блаженный тогда как хватит ее братишку по загорбку… Теперь брат-от у ней вон какой стал, торгует да деньгу копит, а Настасьюшку муж каждый Божий день бьет да колотит.
— На колени становись!.. Крестись перед духом святым!
В землю кланяйся! —
заговорили вкруг нее, но Катенька вдруг «затрубила
в трубу живогласную», и люди Божьи смолкли.
— Да я, ей-Богу… Марко Данилыч… не знаю… Сами изволите знать…
в смерти и
в животе Бог волен, — робко
заговорил Белянкин, увидав, что Смолокуров даже побагровел от досады.
— Да вам бы, почтеннейший Дмитрий Петрович, ей-Богу, не грешно было по-дружески со мной обойтись, — мягко и вкрадчиво
заговорил Смолокуров. — Хоть попомнили бы, как мы с вами
в прошлом году дружелюбно жили здесь, у Макарья. Опять же ввек не забуду я вашей милости, как вы меня от больших убытков избавили, — помните, показали
в Рыбном трактире письмо из Петербурга. Завсегда помню выше благодеяние и во всякое время желаю заслужить…
— Что за начальство такое у нас проявилось? —
заговорили было самые задорные из пильщиков. — Генерал, что ли, он какой, аль архиерей? Всяких видали… Ежели артель положит не уважать его,
в жизнь никто не уважит.
— Духу лжи не работай, слов неправды не говори, — строже прежнего
заговорила Варенька. — Я заметила, что у тебя на соборе лицо было мрачное. Темное такое, недоброе. Видно, что враг
в душе твоей сеял плевелы. Смущает он тебя чем-нибудь?
Заговорили в тиши богадельни. Кого-то просят… О чем-то молят.
— Конечно, конечно, —
заговорили все
в один голос.
Обед прошел
в строгом молчанье.
Заговорила было Марья Ивановна, но Егор Сергеич властно запретил ей разговаривать во время трапезы. И никто после того не осмеливался слова промолвить. Кончился обед, и, кроме Дуни, все до земли поклонились Денисову, а потом и он каждому поклонился.
Не ответила Дуня, но с тех пор Петр Степаныч не сходил у нее с ума. И все-то представлялся он ей таким скорбным, печальным и плачущим, каким видела его
в грезах
в луповицком палисаднике. Раздумывает она, как-то встретится с ним, как-то он
заговорит, что надо будет ей отвечать ему. С ненавистью вспоминает Марью Ивановну, что воспользовалась душевной ее тревогой и, увлекши
в свою веру, разлучила с ним на долгое время. Про Фленушку и про поездку Самоквасова
в Комаров и помина нет.
Софья Николавна скоро одумалась, вновь раскаянье
заговорило в ней, хотя уже не с прежнею силой; она переменила тон, с искренним чувством любви и сожаления она обратилась к мужу, ласкала его, просила прощенья, с неподдельным жаром говорила о том, как она счастлива, видя любовь к себе в батюшке Степане Михайлыче, умоляла быть с ней совершенно откровенным, красноречиво доказала необходимость откровенности — и мягкое сердце мужа, разнежилось, успокоилось, и высказал он ей все, чего решился было ни под каким видом не сказывать, не желая ссорить жену с семьей.
Неточные совпадения
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что,
заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как
в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
— Может быть, для тебя нет. Но для других оно есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. —
В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян». Народ услыхал о страданиях своих братий и
заговорил.
Сидя
в кабинете Каренина и слушая его проект о причинах дурного состояния русских финансов, Степан Аркадьич выжидал только минуты, когда тот кончит, чтобы
заговорить о своем деле и об Анне.
Левину хотелось поговорить с ними, послушать, что они скажут отцу, но Натали
заговорила с ним, и тут же вошел
в комнату товарищ Львова по службе, Махотин,
в придворном мундире, чтобы ехать вместе встречать кого-то, и начался уж неумолкаемый разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной смерти Апраксиной.
Анна смотрела на худое, измученное, с засыпавшеюся
в морщинки пылью, лицо Долли и хотела сказать то, что она думала, именно, что Долли похудела; но, вспомнив, что она сама похорошела и что взгляд Долли сказал ей это, она вздохнула и
заговорила о себе.