Неточные совпадения
Аграфена Кондратьевна (преследуя ее). Так
что ж,
что ты скушала? Нужно мне очень смотреть, как
ты греховодничаешь!.. Говорю
тебе, не вертись!
Аграфена Кондратьевна. Лучше об стол лбом стучи, да ногами не озорничай! (Бегает за ней.) Да
что ж
ты, с
чего ж
ты взяла не слушаться!
Аграфена Кондратьевна. Да, хорош душка! Скажите пожалуйста! Жалко,
что не отдали
тебя за шута за горохового. Ведь ишь
ты, блажь-то какая в
тебе; ведь это
ты назло матери под нос-то шепчешь.
Аграфена Кондратьевна. Разве мне
тебя не жаль,
ты думаешь! Да
что делать-то! Потерпи малость, уж коли много лет ждала. Ведь нельзя же
тебе вдруг жениха найти: скоро-то только кошки мышей ловят.
Аграфена Кондратьевна.
Что,
что, беспутная! Кто вбил в
тебя такие скверности? Владыко милосердный! не могу с духом собраться! Ах
ты собачий огрызок! Ну, нечего делать! Видно, придется отца позвать.
Аграфена Кондратьевна. Так
что же, я дура, по-твоему,
что ли? Какие у
тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу
ты, дьявольское наваждение! Али
ты думаешь,
что я не властна над
тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с
чего у
тебя взгляд-то такой завистливый?
Что ты, прытче матери хочешь быть? У меня ведь недолго, я и на кухню горшки парить пошлю. Ишь
ты! Ишь
ты! А!.. Ах, матушки вы мои! Посконный сарафан сошью да вот на голову
тебе и надену! С поросятами
тебя, вместо родителей-то, посажу!
Аграфена Кондратьевна. Не умею сказать. Да
что я
тебе, бабка-угадка,
что ли, Фоминишна?
Липочка. Отчего ж
ты у меня не спросишь?
что я, глупее,
что ли, вас с маменькой?
Фоминишна. Уж и не знаю, как сказать; на словах-то
ты у нас больно прытка, а на деле-то вот и нет
тебя. Просила, просила, не токмо чтобы
что такое, подари хоть платок, валяются у
тебя вороха два без призрения, так все нет, все чужим да чужим.
Фоминишна. У
тебя все мужчины в глазах-то прыгают. Да где ж это таки видано,
что мужчина ходит в чепчике? Вдовье дело — как следует назвать?
Устинья Наумовна. Чай, об нарядах все. (Целуясь с Липочкой.) Вот и до
тебя очередь дошла.
Что это
ты словно потолстела, изумрудная?.. Пошли, Творец!
Чего ж лучше, как не красотой цвести!
Аграфена Кондратьевна.
Что ж
ты, Фоминишна, проклажаешься? Беги, мать моя, проворнее.
Фоминишна. Да
что тебе дались эти благородные?
Что в них за особенный скус? Голый на голом, да и христианства-то никакого нет: ни в баню не ходит, ни пирогов по праздникам не печет; а ведь хошь и замужем будешь, а надоест
тебе соус-то с подливкой.
Липочка.
Ты, Фоминишна, родилась между мужиков и ноги протянешь мужичкой.
Что мне в твоем купце! Какой он может иметь вес? Где у него амбиция? Мочалка-то его,
что ли, мне нужна?
Устинья Наумовна.
Что говорить, матушка,
что говорить! Ну, уж хлопотала, хлопотала я для
тебя, Аграфена Кондратьевна, гранила, гранила мостовую-то, да уж и выкопала жениха: ахнете, бралиянтовые, да и только!
Аграфена Кондратьевна.
Ты бы, Устинья Наумовна, вперед доложила,
что за дочерью-то у нас не горы, мол, золотые.
Аграфена Кондратьевна. Хорошо бы это, уж и больно хорошо; только вот
что, Устинья Наумовна: сама
ты, мать, посуди,
что я буду с благородным-то зятем делать? Я и слова-то сказать с ним не умею, словно в лесу.
Большов. А! и
ты, барин, здесь!
Что это
ты тут проповедуешь?
Устинья Наумовна.
Что это
ты, яхонтовый, похудел словно? Аль увечье какое напало?
Большов.
Что это
ты, али за святость взялся! Ха, ха, ха! Пора очувствоваться!
Большов. А за
что ж
тебя оттудова выгнали?
Он меня и теперь не забывает; иногда забежишь к нему на празднике:
что, говорит,
ты Сысой Псоич?
Большов. А
что, Сысой Псоич, чай,
ты с этим крючкотворством на своем веку много чернил извел?
Большов. Сами знаете! То-то вот и беда,
что наш брат, купец, дурак, ничего он не понимает, а таким пиявкам, как
ты, это и на руку. Ведь вот
ты теперь все пороги у меня обобьешь таскамшись-то.
Большов. Знаю я,
что ты любишь — все вы нас любите; только путного от вас ничего не добьешься. Вот я теперь маюсь, маюсь с делом-то, так измучился, поверишь ли
ты, мнением только этим одним! Уж хоть бы поскорей,
что ли, да из головы вон.
Большов. Знаю,
что в наших руках; да сумеешь ли
ты это дело сделать-то? Ведь вы народец тоже! Я уж вас знаю! На словах-то вы прытки, а там и пошел блудить.
Большов. А с
чего процентов меньше, то и варгань. Как сделаешь все в акурате, такой
тебе, Сысой Псоич, магарыч поставлю, просто сказать, угоришь.
Большов. Это точно, поторговаться не мешает: не возьмут по двадцати пяти, так полтину возьмут; а если полтины не возьмут, так за семь гривен обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там,
что хошь говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу да со двора долой. Да и самому-то, братец
ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы, лежа на боку, и торговлю всю эту к черту. Да вот и Лазарь идет.
Большов.
Что скажешь, Лазарь?
Ты из городу
что ль? Как у вас там?
Большов. А идет, так и пусть идет. (Помолчав.) А вот
ты бы, Лазарь, когда на досуге баланц для меня сделал, учел бы розничную по панской-то части, ну и остальное,
что там еще. А то торгуем, торгуем, братец, а пользы ни на грош. Али сидельцы,
что ли, грешат, таскают родным да любовницам; их бы маленечко усовещивал.
Что так, без барыша-то, небо коптить? Аль сноровки не знают? Пора бы, кажется.
Большов. Да
что же
ты толкуешь-то?
Большoв. Вот какова торговля-то, вот тут и торгуй! (Помолчав.)
Что, Лазарь, как
ты думаешь?
Большов.
Что тут подначальное:
ты говори по душе. Я у
тебя про дело спрашиваю.
Большов (помолчав). Скажи, Лазарь, по совести, любишь ли
ты меня? (Молчание.) Любишь,
что ли?
Что ж
ты молчишь? (Молчание.) Поил, кормил, в люди вывел, кажется.
Большов. Да
что ж,
что ты весь-то?
Дождешься, пожалуй,
что какой-нибудь свой же брат оберет
тебя дочиста, а там, глядишь, сделает сделку по гривне за рубль, да и сидит в миллионе и плевать на
тебя не хочет.
Большов. А
что? Ведь и правда. Храбростью-то никого не удивишь, а лучше тихим-то манером дельцо обделать. Там после суди владыка на втором пришествии. Хлопот-то только куча. Дом-то и лавки я на
тебя заложу.
Вот,
чем свет тут
ты полы мети!
Подхалюзин. А это
ты, чертенок,
что делаешь?
Подхалюзин. Языком-то стирал!
Что ты за пыль на зеркале нашел? Покажу я
тебе пыль! Ишь ломается! А вот я
тебе заклею подзатыльника, так
ты и будешь знать.
Подхалюзин. Хозяину скажу!..
Что мне твой хозяин… Я, коли на то пошло… хозяин мне твой!.. На то
ты и мальчишка, чтоб
тебя учить, а
ты думал
что! Вас, пострелят, не бить, так и добра не видать. Прахтика-то эта известная. Я, брат, и сам угни, и воды, и медные трубы прошел.
Подхалюзин. Да
что ты скажешь-то, чертова перечница!
Подхалюзин. Да
ты, чертенок, говори толком! Зайти,
что ль, хотел?
Рисположенский.
Что вы это говорите, Лазарь Елизарыч! А! Вот поди ж
ты! Вот народ-то!
Рисположенский. Постой, постой! Эх, братец, какой
ты глупый! Видишь,
что хотят пить,
ты и подожди…
ты и подожди.
Ты еще мал, ну так
ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
Фоминишна. Уж пореши
ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь
ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет.
Что томить-то ее понапрасну! Другие в ее пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя,
что ж ее томить-то!
Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная — да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то,
что борзых. Да ишь
ты, разборчивы они очень с маменькой-то.
Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье
тебе материи, кто шаль с бахромой, кто
тебе чепчик состряпает, а где и золотой, где и побольше перевалится — известно,
что чего стоит, глядя по силе возможности.
Устинья Наумовна. Сам, серебряный, не хочешь, приятелю удружу. У
тебя ведь, чай, знакомых-то по городу,
что собак.