Неточные совпадения
С Марьей Васильевной
князю не так скоро удалось проститься. Она непременно заставила его зайти к ней в спальню; здесь она из
дорогой божницы вынула деревянный крестик и подала его
князю.
Едучи в настоящем случае с железной
дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома,
князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной
дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае,
князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
Вам что надо?», — а
князю Григорову жмет ручку и говорит: «Adieu, mon cher [До свидания, мой
дорогой (франц.).], приезжай завтра обедать!» К-ха! — заключил Елпидифор Мартыныч так сильно, что Елизавета Петровна, довольно уже привыкшая к его кашлю, даже вздрогнула немного.
— Едемте-с! — сказал
князь, и через несколько времени они уже катили в его карете по
дороге к Останкину.
Самого
князя не было в это время дома, но камердинер его показал барону приготовленное для него помещение, которым тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился
князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему. Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от
дороги гардеробом. Войдя к нему,
князь не утерпел и ахнул. Он увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
— К счастию, как и вы, вероятно, согласитесь, — разъяснял
князь, — из княгини вышла женщина превосходная; я признаю в ней самые высокие нравственные качества; ее счастие, ее спокойствие, ее здоровье
дороже для меня собственного; но в то же время, как жену, как женщину, я не люблю ее больше…
— Все это так-с!.. Но суть-то тут не в том! — воскликнул
князь каким-то грустно-размышляющим голосом. — А в том, что мы двойственны: нам и старой
дороги жаль и по новой смертельно идти хочется, и это явление чисто продукт нашего времени и нашего воспитания.
Елпидифор Мартыныч на это опять только, как бы официально, поклонился и направился в Москву; такой ответ
князя снова его сильно оскорбил. «Я не лакей же какой-нибудь: передал поручение и ступай назад!» — рассуждал он сам с собою всю
дорогу.
Сзади их тронулся
князь с Еленой, который, как ни старался в продолжение всей
дороги не смотреть даже вперед, но ему, против воли его, постоянно бросалось в глаза то, что княгиня, при каждом посильнее толчке кабриолета, крепко прижималась своим плечом к плечу барона.
В конце Каменки Елене почему-то вообразилось, что
князь, может быть, прошел в Свиблово к Анне Юрьевне и, прельщенный каким-нибудь ее пудингом, остался у нее обедать. С этою мыслию она пошла в Свиблово: шла-шла, наконец, силы ее начали оставлять. Елена увидала на
дороге едущего мужика в телеге.
Князь в самом деле замышлял что-то странное: поутру он, действительно, еще часов в шесть вышел из дому на прогулку, выкупался сначала в пруде, пошел потом по
дороге к Марьиной роще, к Бутыркам и, наконец, дошел до парка; здесь он, заметно утомившись, сел на лавочку под деревья, закрыв даже глаза, и просидел в таком положении, по крайней мере, часа два.
Княгиня, в противоположность Елене, любила все больше представлять себе в розовом, приятном цвете, но
князь всю
дорогу промолчал, и когда она при прощании сказала ему, что он должен извиняться перед ней в совершенно другом, то он не обратил на эти ее слова никакого внимания, а потом она дня три и совсем не видала
князя.
— Еще бы не прекрасно! — воскликнул
князь. — Мало ли чего нет у моей
дорогой кузины; вы у ней многое можете найти, — присовокупил он как-то особенно внушительно.
— Ecoutez, mon cher! [Послушайте, мой
дорогой! (франц.).] — обратилась она к нему после некоторого раздумья. —
Князь Григоров не секретничает с вами об Елене?
Он велел на эти крестины взять весьма
дорогие ризы, положенные еще покойным отцом
князя Григорова в церковь; купель тоже была (это, впрочем, по распоряжению дьякона) вычищена.
И с этими словами Елпидифор Мартыныч встряхнул перед глазами своих слушателей в самом деле
дорогую бобровую шапку Оглоблина и вместе с тем очень хорошо заметил, что рассказом своим нисколько не заинтересовал ни
князя, ни Елену; а потому, полагая, что, по общей слабости влюбленных, они снова желают поскорее остаться вдвоем, он не преминул тотчас же прекратить свое каляканье и уехать.
Словом, рассудок очень ясно говорил в
князе, что для спокойствия всех близких и
дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
У него никак не могла выйти из головы только что совершившаяся перед его глазами сцена: в вокзале железной
дороги съехались Анна Юрьевна со своим наемным любовником, сам
князь с любовницей, княгиня с любовником, и все они так мирно, с таким уважением разговаривали друг с другом; все это
князю показалось по меньшей мере весьма странным!
Эти пятнадцать тысяч ему следовало бы подарить!» — решил
князь мысленно; но в то же время у него в голове сейчас явилось новое противоречие тому: «Этими пятнадцатью тысячами дело никак бы не кончилось, — думал он, — Елена, подстрекаемая Жуквичем, вероятно, пойдет по этому пути все дальше и дальше и, чего доброго, вступит в какой-нибудь польский заговор!»
Князь был не трус, готов был стать в самую отчаянную и рискованную оппозицию и даже с удовольствием бы принял всякое политическое наказание, но он хотел, чтоб это последовало над ним за какое-нибудь
дорогое и близкое сердцу его дело.
Князь крикнул своего камердинера и велел ему сейчас же собраться, а через час какой-нибудь он был на железной
дороге и ехал обратно в Москву.
— И ухаживанья я ничьего не хочу!.. Мне
дороже всего, чтобы меня оставляли одного! — воскликнул
князь.
— Боже мой, боже мой! — воскликнул тот, взглянув на труп
князя. — Но когда же это случилось? — обратился он к камердинеру, который не успел ему
дорогой рассказать всего происшедшего.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны
дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».