Неточные совпадения
Князь, ехав в своей покойной карете, заметно был под влиянием не совсем веселых
мыслей: более месяца он не видался с женою, но предстоящее свидание вовсе, кажется, не занимало и не интересовало его; а между тем
князь женился по страсти.
— Нет, говорила: хвалила ее очень! — отвечала княгиня, по-видимому, совершенно равнодушно, и только голубые глаза ее забегали из стороны в сторону, как бы затем, чтобы
князь не прочел ее тайных
мыслей.
В последнюю поездку
князя в Петербург ей вдруг пришла в голову
мысль, что он ездит туда затем, чтобы там найти себе место, и в настоящем разговоре она, по преимуществу, хотела его выспросить об этом.
Князь же, собственно, ездил в Петербург с совершенно другими целями; впечатлительный и памятливый по натуре, он все явления жизни, все
мысли из книг воспринимал довольно живо и, раз что усвоив, никогда уже не забывал того вполне.
— Всем, начиная с своей подлой рожи до своих подлых
мыслей! — сказал
князь.
Князь на это ничего не ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту
мысли заметно были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна,
князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
— К-х-ха! — откашлянулся ей в ответ Елпидифор Мартыныч. — Времена вот какие-с!.. — начал он самой низкой октавой и как бы читая тайные
мысли своей собеседницы. — Сорок лет я лечил у
князей Григоровых, и вдруг негоден стал!..
Покуда княгиня приводила себя в порядок, Анна Юрьевна ходила взад и вперед по комнате, и
мысли ее приняли несколько иное течение: прежде видя
князя вместе с княгиней и принимая в основание, что последняя была tres apathique, Анна Юрьевна считала нужным и неизбежным, чтобы он имел какую-нибудь альянс на стороне; но теперь, узнав, что он уже имеет таковую, она стала желать, чтобы и княгиня полюбила кого-нибудь постороннего, потому что женщину, которая верна своему мужу, потому что он ей верен, Анна Юрьевна еще несколько понимала; но чтобы женщина оставалась безупречна, когда муж ей изменил, — этого даже она вообразить себе не могла и такое явление считала почти унижением женского достоинства; потому, когда княгиня, наконец, вышла к ней, она очень дружественно встретила ее.
Князь, оставшись один, погрузился в размышления. Его смутили слова Елены о постигающих ее припадках: что, если эти припадки подтвердятся? Страх и радость наполнили при этой
мысли сердце
князя: ему в первый раз еще предстояло это счастие; но как встретить это событие, как провести его потом в жизни? Когда Елена вошла в шляпке и бурнусе, он все еще продолжал сидеть, понурив голову, так что она принуждена была дотронуться веером до его плеча.
— Да, недурно бы это было! — согласился и
князь, сохраняя свой задумчивый и рассеянный вид; его все еще не оставляла
мысль о припадках Елены. В Останкине они прежде всего проехали в слободку и наняли там очень хорошенькую дачку для Елены.
Князь хотел было сразу же отдать хозяину все деньги.
Приглашая так быстро и радушно барона приехать к ним,
князь делал это отчасти и с эгоистическою целью: он был в таком страстном фазисе любви своей, у него так много по этому поводу накопилось
мыслей, чувств, что он жаждал и задыхался от желания хоть с кем-нибудь всем этим поделиться.
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо
мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за
князя, который на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
В этот же самый день
князь ехал с другом своим бароном в Москву осматривать ее древности, а потом обедать в Троицкий трактир. Елена на этот раз с охотой отпустила его от себя, так как все, что он делал для
мысли или для какой-нибудь образовательной цели, она всегда с удовольствием разрешала ему; а тут он ехал просвещать своего друга историческими древностями.
Князь же не спал и по временам сердито и насмешливо взглядывал на барона. Его, по преимуществу, бесила
мысль, что подобный человек, столь невежественный, лишенный всякого чувства национальности, вылезет, пожалуй, в государственные люди, — и
князю ужасно захотелось вышвырнуть барона на мостовую и расшибить ему об нее голову, именно с тою целию, чтобы из него не вышел со временем государственный человек.
Барон, ни много ни мало, вздумал развращать княгиню теми самыми
мыслями, которые он слышал от
князя и против которых сам же спорил.
Ей, после рассказа Марфуши, пришла в голову страшная
мысль: «
Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, — что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?» Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что
князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга.
Барон, нечего делать, поднялся и поехал, а через какой-нибудь час вернулся и привез даже с собой
князя. Сей последний не очень, по-видимому, встревожился сообщенным ему известием, что отчасти происходило оттого, что все последнее время
князь был хоть и не в веселом, но зато в каком-то спокойном и торжественном настроении духа: его каждоминутно занимала
мысль, что скоро и очень скоро предстояло ему быть отцом. О, с каким восторгом и упоением он готов был принять эту новую для себя обязанность!..
Елпидифора Мартыныча разбудили и доложили ему, что его зовут от
князя Григорова к г-же Жиглинской. Он уже слышал, что Елена больше не жила с матерью, и понял так, что это, вероятно, что-нибудь насчет родов с ней происходит. Первое его намерение было не ехать и оставить этих господ гордецов в беспомощном состоянии; но
мысль, что этим он может возвратить себе практику в знатном доме Григоровых, превозмогла в нем это чувство.
Говоря это, Елпидифор Мартыныч блистал удовольствием от
мысли, что он мог так великодушно и так благородно отомстить
князю и Елене. Первый же стоял перед ним с потупленным и нахмуренным лицом.
Князь, на первых порах, почти ничего не нашел, что ей отвечать: в том, что всякий честный человек, чего не признает, или даже в чем сомневается, не должен разыгрывать комедий, он, пожалуй, был согласен с Еленой, но, с другой стороны, оставить сына некрещеным, — одна
мысль эта приводила его в ужас.
Князю между тем пришла
мысль воспользоваться посещением Елизаветы Петровны.
Княгиня между тем оставалась печальной и смущенной; ей невольно припомнилось то время, когда она была невестой
князя, как он трепетал от восторга при одном ласковом взгляде ее, от одного легкого пожатия руки ее, и что же теперь стало? Княгиня готова была расплакаться от грусти. Ее печальный вид не свернулся с глаз Миклакова и навел его тоже на весьма невеселые
мысли касательно собственного положения.
Словом, рассудок очень ясно говорил в
князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной
мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
— Лепость это или нелепость — я не знаю и, конечно, уж не я ему писала! — проговорила Елена, покраснев от одной
мысли, что не подумал ли Миклаков, что
князь от нее узнал об этом, так как она иногда смеялась Миклакову, что он влюблен в княгиню, и тот обыкновенно, тоже шутя, отвечал ей: «Влюблен-с!.. Влюблен!».
«Умереть, убить себя!» — помышлял
князь в одно и то же время с чувством ужаса и омерзения, и его в этом случае не столько пугала
мысль Гамлета о том, «что будет там, в безвестной стороне» [«Что будет там, в безвестной стороне» — измененные слова монолога Гамлета, из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846).
Его в это время, впрочем, занимала больше собственная, довольно беспокойная
мысль. Ему пришло в голову, что барон мог уйти куда-нибудь из гостиной и оставить Жуквича с Еленой с глазу на глаз, чего
князь вовсе не желал.
Князь и на это ни слова не сказал. Елена тоже не стала развивать далее своей
мысли, не желая очень раздражать
князя, так как предполагала, не откладывая времени, начать с ним разговор по поводу своего желания помочь польским эмигрантам.
— Но все ж, мне казалось бы, вам лучше было подождать, — начал Жуквич каким-то почти упрашивающим голосом, — время ж горами движет, а не то что меняет
мысли ж человеческие.
Князь, может быть, передумал бы, подчинился бы мало-помалу вашим убеждениям.
Далее затем в голове
князя начались противоречия этим его
мыслям: «Конечно, для удовлетворения своего патриотического чувства, — обсуживал он вопрос с другой стороны, — Елене нужны были пятнадцать тысяч, которые она могла взять только у
князя, и неужели же она не стоила подобного маленького подарка от него, а получив этот подарок, она могла располагать им, как ей угодно?..
— И отлично это! — подхватил
князь, и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить себя от задушавшей его тоски, он вышел на платформу и стал жадно вдыхать свежий и холодный воздух; при этом ему несколько раз приходила в голову
мысль броситься на рельсы, чтобы по нем прошел поезд. «Но тут можно, пожалуй, не умереть, — думал он: — а сделаться только уродом; револьвер, в этом случае, гораздо вернее».
Князю припомнилось его детство, когда он именно в эти часы гулял в саду; потом мелькнул в его воображении образ Елены, жены, и затем пришла
мысль, что через несколько мгновений, может быть, он ничего не будет ни видеть, ни чувствовать.
Главным образом в этом случае Елизавету Петровну беспокоила
мысль, что
князь, рассердясь на Елену, пожалуй, и ей перестанет выдавать по триста рублей в месяц; но, к великому удивлению ее, эти деньги она продолжала получать весьма исправно.
Князю в первый еще раз пришла эта
мысль: «А что, если я в самом деле запугал ее и она наклеветала на себя? О, я мерзавец, негодяй!» — думал он про себя.
Княгиню между тем все беспокоила
мысль, как сказать
князю о Петицкой, и, видя, что разговор ни о чем другом не начинается, она решилась наконец...
— Пожалуй, мне все равно! — отвечал
князь с явною досадой, что его отвлекают от собственных
мыслей.
Князь начал после того себе гладить грудь, как бы желая тем утишить начавшуюся там боль; но это не помогало: в сердце к нему, точно огненными когтями, вцепилась
мысль, что были минуты, когда Елена и сын его умирали с голоду, а он и думать о том не хотел; что, наконец, его Елена, его прелестная Елена, принуждена была продать себя этому полуживотному Оглоблину.