Неточные совпадения
— Просто дурак! — решил Михайло Борисович. — Хорошую жизнь ведет:
не служит, ни
делами своими
не занимается, а ездит только из Москвы в Петербург и из Петербурга в Москву.
— Ты княгине ничего
не говори, что я заходила, я
не пройду к ней; мне пора по
делу! — произнесла девушка опять каким-то повелительным тоном и сама пошла.
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный
день ехал на станцию железной дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае, князь до сих пор
не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
По мнению матери, например, ничего
не стоило поголодать
дня два, посидеть в холоду, лишь бы только жить в нарядной, просторной квартире и иметь потом возможность выехать в театр или на гулянье.
На
деле же, сверх всякого ожидания, стало оказываться
не совсем так: от князя им
не было никакой помощи.
Госпожа Жиглинская долго после этого ни о чем подобном
не говорила с дочерью и допекала ее только тем, что
дня по два у них
не было ни обеда, ни чаю; хотя госпожа Жиглинская и могла бы все это иметь, если бы продала какие-нибудь свои брошки и сережки, но она их
не продавала.
— Философствовать лучше, чем делать что-нибудь другое!.. — начала Елена и вряд ли
не хотела сказать какую-нибудь еще более резкую вещь, но в это время раздался звонок. Елена побледнела при этом. — Марфуша, Марфуша! — крикнула она почти задыхающимся голосом. — Он войдет и в самом
деле даст нам на дрова.
— Но
дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, — продолжала Елена, — мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего начинаем с того, что нас радует или сердит, — словом, с того, что в нас в известный момент сильней другого живет, — согласны вы с этим?
— Как тут быть! — произнес он, нахмуривая брови. — Найти себе занятие и специальность какую-нибудь вовсе
дело не легкое… Это выпадает только на долю счастливцев.
— Мы-с пили, — отвечал ему резко князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе пить
не стали бы-с, нет-с…
не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут. Князя Григорова он, к великому своему удовольствию, больше
не видал. Тот, в самом
деле, заметно охмелевший, уехал домой.
Дело в том, что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо был уверен, что одних только нравственных отношений между двумя любящимися полами
не может и
не должно существовать, и хоть вместе с тем знал даже, что и Елена точно так же это понимает, но сказать ей о том прямо у него никак
не хватало духу, и ему казалось, что он все-таки оскорбит и унизит ее этим.
— Только они меня-то, к сожалению,
не знают… — продолжала между тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними
не стану, а прямо
дело заведу: я мать, и мне никто
не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был понимать, что он — человек женатый, и что она —
не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
— И
не думает,
не думает нисколько! — воскликнула Елизавета Петровна. — Я затем вам и говорю: вы прямо им скажите, что я
дело затею непременно!
— Я никому, кроме вас, и
не смею сказать-с, — пробормотал Елпидифор Мартыныч, сильно сконфуженный таким оборотом
дела.
— Нет-с, я
не к тому это сказал, — начал он с чувством какого-то даже оскорбленного достоинства, — а говорю потому, что мать мне прямо сказала: «Я, говорит,
дело с князем затею, потому что он
не обеспечивает моей дочери!»
Девочка, по своей застенчивости и стыдливости, тоже, вероятно, ничего
не просит у него, и старуха, в самом
деле, затеет процесс с ним и сделает огласку на всю Москву.
— Шутки в сторону! Приезжай ко мне сегодня обедать, — продолжала Анна Юрьевна, в самом
деле, должно быть, серьезно решившаяся устроить что-нибудь в этом роде для княгини. — У меня сегодня будет обедать un certain monsieur Chimsky!.. Il n'est pas jeune, mais il est un homme fort agreable. [некий господин Химский! Он
не молод, но человек весьма приятный (франц.).]
— Нет, сегодня
не могу, — отвечала княгиня, все-таки желавшая отобедать этот
день дома.
Посидев еще несколько времени, больше из приличия, она начала, наконец, прощаться и просила княгиню передать мужу, чтобы тот
не медля к ней приехал по одному очень важному для него
делу; но, сходя с лестницы, Анна Юрьевна встретила самого князя.
С ним произошел такого рода случай: он уехал из дому с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой женщины все, все и
не дал ей взамен ничего, даже двух часов в
день ее рождения!» — говорил он сам себе. С этим чувством пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый
день. По своей подвижной натуре князь
не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
Совет кузины, в отношении Жиглинских, князь выполнил на другой же
день, и выполнил его весьма деликатно. Зная, когда Елены наверное
не бывает дома, он послал к старухе Жиглинской своего управляющего, который явился к Елизавете Петровне и вручил ей от князя пакет с тремястами рублей серебром.
Елена в этот
день возвратилась из училища
не в двенадцать часов ночи, а к обеду.
— Я
не помню, говорила ли я тебе, — начала она, обращаясь к дочери и каким-то необыкновенно развязным тоном, — что у покойного мужа было там одно
дело, по которому у него взято было в опеку его имение.
— Если в этом только, то пускай приезжает, я глаз моих
не покажу. Что, в самом
деле, мне, старухе, с вами, молодыми людьми, делать, о чем разговаривать?
Елена и на это тоже молчала. Она одного только понять
не могла, отчего в матери произошла такая перемена, и объясняла это приятным настроением ее духа вследствие получения по какому-то
делу денег.
— А тем, что… ну, решился провести этот
день с женой. И скажи прямо, серьезно, как вон русские самодуры говорят: «Хочу, мол, так и сделаю, а ты моему нраву
не препятствуй!». Досадно бы, конечно, было, но я бы покорилась; а то приехал, сначала хитрить стал, а потом, когда отпустили, так обрадовался, как школьник, и убежал.
— Ты в самом
деле меня за какую-то дрянь совершенную почитаешь… — проговорил князь уже
не совсем довольным голосом.
Князю Григорову непременно бы следовало ехать на похороны к дяде; но он
не поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь
не ехал потому, что на несколько
дней даже
не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.
— Вы, мой милый Эдуард, — отвечал он, — вероятно
не знаете, что существует довольно распространенное мнение, по которому полагают, что даже уголовные преступления — поймите вы, уголовные! —
не должны быть вменяемы в вину, а уж в
деле любви всякий французский роман вам докажет, что человек ничего с собой
не поделает.
Он уже давно узнал Елену, возвращавшуюся из Москвы. О том, что Жиглинские будут в Останкине жить и даже переехали с ними в один
день, князь до сих пор еще
не говорил жене.
После описанной нами прогулки княгиня в самом
деле видно расхворалась
не на шутку, потому что
дня два даже
не выходила из своей комнаты. В продолжение всего этого времени князь ни разу
не зашел к ней; на третье утро, наконец, княгиня сама прислала к нему свою горничную.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем
не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом
деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак
не больше того.
Ей казалось, что он тогда, по необходимости, будет больше бывать дома и
не станет каждый
день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу, князь продолжал
не бывать дома, — это уже начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает, что Елена
не только что
не в Москве, но даже у них под боком живет: явно, что князь просто возит ее за собой.
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и
не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей
не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи
не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за князя, который на другой же
день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что
разделяет их; но князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и
не стал ни слова с ней говорить о том, что составляло его суть, так что с этой стороны княгиня почти
не знала его и видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
При таком душевном состоянии прописанных ей лекарств она, разумеется,
не принимала и продолжала весь остальной
день плакать.
— Тут
не в том
дело! Они сложны, огромны, но комфорта в них все-таки нет, — возразил барон.
— Гораздо меньше! — воскликнул барон и в самом
деле хотел было сесть, но чиновник
не пустил его.
Между тем княгиня велела ему сказать, что она никак
не может выйти из своей комнаты занимать гостью, а поэтому князю самому надобно было оставаться дома; но он
дня два уже
не видал Елены: перспектива провести целый вечер без нее приводила его просто в ужас.
По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты думал почти то же самое, что и княгиня: в начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе
не шутя рассчитывал составить себе партию с какой-нибудь купеческой дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве, он на другой
день своего приезда ни с того ни с сего обратился с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
— Конечно, была влюблена! — поспешно отвечала княгиня, как бы боясь, чтобы ее в самом
деле не заподозрили в чем-нибудь противном.
— Да, припоминаю эту минуту, — начал он опять с грустным видом, — когда вас повезли венчать,
не дай бог перенести никому того, что я перенес в тот
день!
Миклаков в молодости отлично кончил курс в университете, любил очень читать и потому много знал; но в жизни как-то ему
не повезло: в службе он дотянул только до бухгалтера, да и тут его терпели потому, что обязанности свои он знал в совершенстве, и начальники его обыкновенно говорили про него: «Миклаков, как бухгалтер, превосходный, но как человек — пренеприятный!»
Дело в том, что при служебных объяснениях с своими начальствующими лицами он нет-нет да и ввернет почти каждому из них какую-нибудь колкость.
Вследствие таковых качеств, успех его в литературе был несомненный: публика начала его знать и любить; но зато журналисты скоро его разлюбили:
дело в том, что, вступая почти в каждую редакцию, Миклаков, из довольно справедливого, может быть, сознания собственного достоинства и для пользы самого же
дела, думал там овладеть сейчас же умами и господствовать, но это ему
не совсем удавалось; и он, обозлившись, обыкновенно начинал довольно колко отзываться и об редакторах и об их сотрудниках.
И вообще про все полчище русских литераторов Миклаков говорил, что в нем обретается никак
не больше десятков двух или трех истинно даровитых и образованных людей, а остальные набрались из таких господ, которые ни на какое другое путное
дело неспособны.
Комплект платья у него был так же неполон, как и во
дни оны: халат его был, например, такого свойства, что Миклаков старался лучше
не надевать его, когда это было возможно, а так как летом эта возможность, по случаю теплой погоды, была почти постоянная, то Миклаков обыкновенно все лето и ходил в одном белье.
Старик просто
не считал себя вправе беспокоить его сиятельство своим поклоном, так как сей последний на вечере у себя
не удостоил слова сказать с ним, а между тем Елпидифор Мартыныч даже в настоящую минуту ехал, собственно, по
делу князя.
После недавнего своего объяснения с Елизаветой Петровной, возымев некоторую надежду в самом
деле получить с нее тысячу рублей, если только князь ей даст на внука или внучку тридцать тысяч рублей серебром, Елпидифор Мартыныч решился
не покидать этой возможности и теперь именно снова ехал к Анне Юрьевне, чтобы науськать ту в этом отношении.
На Елпидифора Мартыныча Анна Юрьевна на этот раз
не рассердилась: она начинала уже верить, что он в самом
деле передает ей все это из расположения к князю и к Елене.
Анна Юрьевна, собственно, затеяла ехать в Немецкий клуб с единственною целью встретиться там с своим юным музыкальным талантом, которого вряд ли
не предполагала простить даже и которого она в самом
деле встретила, но в таком сотовариществе, что никакое снисхождение ее
не могло перенести того.