Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни
только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом,
все, что было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один
только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она
всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда говорила
только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
Все эти старания ее, нельзя сказать, чтобы не венчались почти полным успехом: по крайней мере, большая часть ее знакомых считали ее безусловно женщиной умной; другие именовали ее женщиною долга и святых обязанностей;
только один петербургский доктор, тоже друг ее, назвал ее лимфой.
Вы знаете,
вся жизнь моя была усыпана тернием, и самым колючим из них для меня была лживость и лесть окружавших меня людей (в сущности, Александра Григорьевна
только и дышала одной лестью!..); но на склоне дней моих, — продолжала она писать, — я встретила человека, который не
только сам не в состоянии раскрыть уст своих для лжи, но гневом и ужасом исполняется, когда слышит ее и в словах других.
Феномен этот — мой сосед по деревне, отставной полковник Вихров, добрый и в то же врем» бешеный, исполненный высокой житейской мудрости и вместе с тем необразованный, как простой солдат!» Александра Григорьевна, по самолюбию своему, не
только сама себя всегда расхваливала, но даже
всех других людей, которые приходили с ней в какое-либо соприкосновение.
— Добрая, говорунья
только, краснобайка!..
Все советует мне теперь, чтобы я отдал тебя в военную службу.
— Велел, — отвечал Павел с досадою. Он обыкновенно
всеми вещами отца распоряжался совершенно полновластно. Полковник
только прикидывался строгим отцом; но в сущности никогда ни в чем не мог отказать своему птенчику.
—
Только что, — продолжала та, не обращая даже внимания на слова барина и как бы более
всего предаваясь собственному горю, — у мосту-то к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут.
Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе — земля-то взрыта!
Но вряд ли
все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно,
только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же мне, как егерь-то придет!» — «Слушаю, батюшка, слушаю», — отвечала она ему совершенно покойно.
Все эти воспоминания в настоящую минуту довольно живо представлялись Павлу, и смутное детское чувство говорило в нем, что
вся эта жизнь, — с полями, лесами, с охотою, лошадьми, — должна была навеки кончиться для него, и впереди предстояло
только одно: учиться.
По фигурам своим, супруг и супруга скорее походили на огромные тумбы, чем на живых людей; жизнь их обоих вначале шла сурово и трудно, и
только решительное отсутствие внутри
всего того, что иногда другим мешает жить и преуспевать в жизни, помогло им достигнуть настоящего, почти блаженного состояния.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько лет вела процесс, и не для выгоды какой-нибудь, а с целью
только показать, что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич в этом случае был больше
всех ее жертвой: она читала ему
все сочиняемые ею бумаги, которые в смысле деловом представляли совершенную чушь; требовала совета у него на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Во
всей губернии один
только Еспер Иваныч ценил и уважал этот высокий, но спившийся талант.
Еспер Иваныч предполагал в том же тоне выстроить и
всю остальную усадьбу, имел уже от архитектора и рисунки для того, но и
только пока!
— Ну,
все это не то!.. Я тебе Вальтера Скотта дам. Прочитаешь —
только пальчики оближешь!..
Когда он» возвратились к тому месту, от которого отплыли, то рыбаки вытащили уже несколько тоней: рыбы попало пропасть; она трепетала и блистала своей чешуей и в ведрах, и в сети, и на лугу береговом; но Еспер Иваныч и не взглянул даже на
всю эту благодать, а поспешил
только дать рыбакам поскорее на водку и, позвав Павла, который начал было на
все это глазеть, сел с ним в линейку и уехал домой.
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат, со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной
только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что
вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
Только на обеспеченной
всем и ничего не делающей русской дворянской почве мог вырасти такой прекрасный и в то же время столь малодействующий плод.
Та была по натуре своей женщина суровая и деспотичная, так что
все даже дочери ее поспешили бог знает за кого повыйти замуж, чтобы
только спастись от маменьки.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один
только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять
всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы
только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом
все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
Имплев не знал, куда себя и девать:
только твердое убеждение, что княгиня говорит
все это и предлагает по истинному доброжелательству к нему, удержало его от ссоры с нею навеки.
Свидетели этого прощанья: Ванька — заливался сам горькими слезами и беспрестанно утирал себе нос, Симонов тоже был как-то серьезнее обыкновенного, и один
только Плавин оставался ко
всему этому безучастен совершенно.
Открытие
всех этих тайн не
только не уменьшило для нашего юноши очарования, но, кажется, еще усилило его; и пока он осматривал
все это с трепетом в сердце — что вот-вот его выведут, — вдруг раздался сзади его знакомый голос...
Симонов сейчас засветил свечку, и
все они сначала прошли по темному каменному коридору, потом стали подниматься по каменной лестнице, приотворили затем какую-то таинственную маленькую дверцу и очутились в огромной зале. Мрак их обдал со
всех сторон. Свечка едва освещала небольшое около них пространство, так что, когда
все взглянули вверх, там вместо потолка виднелся
только какой-то темный простор.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на
все домашние спектакли и
всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать
только одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
Другой раз Николай Силыч и Павел вышли за охотой в табельный день в самые обедни; колокола гудели во
всех церквах. Николай Силыч
только поеживался и делал свою искривленную, насмешливую улыбку.
Все эти толкованья сильно запали в молодую душу моего героя, и одно
только врожденное чувство приличия останавливало его, что он не делал с начальством сцен и ограничивался в отношении его глухою и затаенною ненавистью.
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во
все горло дерет песни;
только как подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
Все улыбнулись. И Еспер Иваныч сначала тоже, слегка
только усмехнувшись, повторил: «Усмирильщик… себя!», а потом начал смеяться больше и больше и наконец зарыдал.
Он готов был бы в эти минуты
всю остальную жизнь отдать, чтобы
только иметь право обнять и расцеловать ее.
— Я
все готов сделать, чтобы вы
только не рассердились! — сказал он и в самом деле проиграл пьесу без ошибки.
Все, в страхе — зреть святыню, падают ниц; несколько времени продолжается слегка
только трепетное молчание; но хор певчих снова запел, и
все, как отпущенные грешники, поднимаются.
В ночь с субботы на воскресенье в доме Крестовниковых спать, разумеется, никто не ложился, и, как
только загудел соборный колокол,
все сейчас же пошли в церковь.
В доме Крестовниковых, как и водится, последовало за полнейшим постом и полнейшее пресыщение: пасха, кулич, яйца, ветчина, зеленые щи появились за столом, так что Павел, наевшись
всего этого, проспал, как мертвый, часов до семи вечера, проснулся с головной болью и,
только уже напившись чаю, освежился немного и принялся заниматься Тацитом [Тацит (около 55 — около 120) — древнеримский историк.].
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч, с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера
только приехал сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что
всего было семь часов утра, полковник разговаривал с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
— Нет-с! — отвечал Ванька решительно, хотя, перед тем как переехать Павлу к Крестовникову, к нему собрались
все семиклассники и перепились до неистовства; и даже сам Ванька, проводив господ, в сенях шлепнулся и проспал там
всю ночь. — Наш барин, — продолжал он, —
все более в книжку читал… Что ни есть и я, Михайло Поликарпыч, так грамоте теперь умею; в какую
только должность прикажете, пойду!
«Неужели это, шельмец, он
все сам придумал в голове своей? — соображал он с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве — и
только в этом случае не стал бы откладывать и сберегать денег для него же.
— А про то, что
все один с дяденькой удумал; на, вот, перед самым отъездом,
только что не с вороной на хвосте прислал оказать отцу, что едешь в Москву!
Он готов был
все сделать и
все перенести, лишь бы
только не задерживал его отец и отпустил бы поскорее в Москву.
«
Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом
всю дорогу ни слова не сказал с сыном и
только, уж как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское стало!..
Павел догадался, что это был старший сын Захаревского — правовед; другой сын его — в безобразных кадетских штанах, в выворотных сапогах, остриженный под гребенку — сидел рядом с самим Ардальоном Васильевичем, который
все еще был исправником и сидел в той же самой позе, как мы видели его в первый раз,
только от лет он очень потучнел, обрюзг, сделался еще более сутуловат и совершенно поседел.
Павел молчал и ограничивался
только тем, что слушал насмешливо
все эти переговоры.
— По-моему, имеете и нет; не имеете права, потому что муж ваш не желает вам оставить этот вексель, а имеете его, потому что он заел
весь ваш век; следовательно, должен поплатиться с вами не
только деньгами, но даже жизнию, если бы вы потребовали того!..
Как ни мало брезглив был Павел, но он старался даже не глядеть в этот угол, чтобы
только не видать
всех этих предметов: до того они были грязны.
— Нет, не бывал!.. В Новоселках, когда он жил у себя в деревне, захаживал к нему; сколько раз ему отседова книг, по его приказанью, высылал!.. Барин важный!..
Только вот, поди ты:
весь век с ключницей своей, словно с женой какой, прожил.
Огурцов, в тех же опорках и
только надев мятую-измятую поддевку, побежал и очень скоро, хоть не совсем исправно, принес
все, что ему было приказано: хлеб он залил расплескавшейся ухой, огурец дорогой уронил, потом поднял его и с, песком опять положил на тарелку. Макар Григорьев заметил это и стал его бранить.
— Не знаю, — отвечал Макар Григорьев, как бы нехотя. — Конечно, что нам судить господ не приходится,
только то, что у меня с самых первых пор, как мы под власть его попали,
все что-то неладно с ним пошло, да и до сей поры, пожалуй, так идет.
Мысль, что она не вышла еще замуж и что
все эти слухи были одни
только пустяки, вдруг промелькнула в голове Павла, так что он в комнату дяди вошел с сильным замиранием в сердце — вот-вот он ее увидит, — но, увы, увидел одного
только Еспера Иваныча, сидящего хоть и с опустившейся рукой, но чрезвычайно гладко выбритого, щеголевато одетого в шелковый халат и кругом обложенного книгами.
Павел, видевший
всю сцену из окна, не мог в душе не рассмеяться этому, но вот послышались еще шаги,
только гораздо более твердые.