Неточные совпадения
— Не смею входить
в ваши расчеты, —
начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать только одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться на одних словах, а доказываться и на деле: если вы действительно не
в состоянии будете поддерживать вашего сына
в гвардии, то я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это
в первом пункте моего завещания.
Куцка немного позавязнул
в огороде, проскакивая
в него; заяц, между тем, далеко от него ушел; но ему наперерез, точно из-под земли, выросла другая дворовая собака — Белка — и
начала его настигать…
Павел с тех пор почти каждый день
начал,
в сопровождении Титки и Куцки, ходить на охоту.
И вдруг ему
начинало представляться, что оно у него как бы внизу, — самые деревья как будто бы растут вниз, и вершины их словно купаются
в воздухе, — и он лежит на земле потому только, что к ней чем-то прикреплен; но уничтожься эта связь — и он упадет туда, вниз,
в небо.
Вдруг из всей этой толпы выскочила, — с всклоченными волосами, с дикими глазами и с метлою
в руке, — скотница и
начала рукояткой метлы бить медведя по голове и по животу.
Здесь молодой человек (может быть,
в первый раз) принес некоторую жертву человеческой природе: он
начал страшно, мучительно ревновать жену к наезжавшему иногда к ним исправнику и выражал это тем, что бил ее не на живот, а на смерть.
— Мне часто приходило
в голову, —
начала она тем же расслабленным голосом, — зачем это мы остаемся жить, когда теряем столь близких и дорогих нам людей?..
Чем выше все они стали подниматься по лестнице, тем Паша сильнее
начал чувствовать запах французского табаку, который обыкновенно нюхал его дядя.
В высокой и пространной комнате, перед письменным столом, на покойных вольтеровских креслах сидел Еспер Иваныч. Он был
в колпаке, с поднятыми на лоб очками,
в легоньком холстинковом халате и
в мягких сафьянных сапогах. Лицо его дышало умом и добродушием и напоминало собою несколько лицо Вальтер-Скотта.
— Залобаниваю вот, везу
в гимназию! —
начал старик Вихров, показывая на сына.
— Не знаю, —
начал он, как бы более размышляющим тоном, — а по-моему гораздо бы лучше сделал, если бы отдал его к немцу
в пансион… У того, говорят, и за уроками детей следят и музыке сверх того учат.
— Теперь по границе владения ставят столбы и, вместо которого-нибудь из них, берут и уставляют астролябию, и
начинают смотреть вот
в щелку этого подвижного диаметра, поворачивая его до тех пор, пока волосок его не совпадает с ближайшим столбом; точно так же поворачивают другой диаметр к другому ближайшему столбу и какое пространство между ими — смотри вот: 160 градусов, и записывают это, — это значит величина этого угла, — понял?
— Архиерею на попа жаловалась, — продолжал полковник, — того под
началом выдержали и перевели
в другой приход.
— Пишет-с, — повторил Еспер Иваныч и
начал читать написанное прекрасным почерком письмо: «Дорогой благодетель! Пишу к вам это письмо
в весьма трогательные минуты нашей жизни: князь Веснев кончил жизнь…»
— Это, мой милый друг, —
начал он неторопливо, — есть неведомые голоса нашей души, которые говорят
в нас…
Когда он» возвратились к тому месту, от которого отплыли, то рыбаки вытащили уже несколько тоней: рыбы попало пропасть; она трепетала и блистала своей чешуей и
в ведрах, и
в сети, и на лугу береговом; но Еспер Иваныч и не взглянул даже на всю эту благодать, а поспешил только дать рыбакам поскорее на водку и, позвав Павла, который
начал было на все это глазеть, сел с ним
в линейку и уехал домой.
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки,
начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука
в халат, со щегольской гитарой
в руках, укладывался
в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и
начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение
в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
— Герои романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала на руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но так как во всем этом весьма мало осязаемого, а женщины, вряд ли еще не более мужчин, склонны
в чем бы то ни было реализировать свое чувство (ну, хоть подушку шерстями
начнет вышивать для милого), — так и княгиня наконец
начала чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
Зная, что Еспер Иваныч учение и образование предпочитает всему на свете, княгиня
начала, по преимуществу, свою воспитанницу учить, и что эти операции совершались над ней неупустительно и
в обильном числе, мы можем видеть из последнего письма девушки.
В самом
начале действия волны реки сильно заколыхались, и из-под них выплыла Леста,
в фольговой короне,
в пышной юбке и
в трико.
Ванька совершенно смело взял ее, развернул и
начал смотреть
в нее, но молчал.
Ванька молчал. Дело
в том, что он имел довольно хороший слух, так что некоторые песни с голосу играл на балалайке. Точно так же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали, какой это склад, он
начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до того, на который ему пальцами указывали. Более же этого он ничего не мог ни припомнить, ни сообразить.
— Чего тут не уметь-то! — возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и ушел
в свою конуру. «Русскую историю», впрочем, он захватил с собою, развернул ее перед свечкой и
начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие только приходили ему
в голову слова, и воображал совершенно уверенно, что он это читает!
— Это, значит, решено! —
начал опять Плавин. — Теперь нам надобно сделать расчет пространству, — продолжал он, поднимая глаза вверх и, видимо, делая
в голове расчет. — Будет ли у вас
в зале аршин семь вышины? — заключил он.
Молодой предприниматель наш успел уже
в гимназии составить подписку, собрать часть денег и купить на них все нужные вещи, которые, надо полагать, Ваньку даже заинтересовали, потому что он, с величайшею расторопностью,
начал с извозчика Плавина таскать стопы оберточной бумаги, кульки с клеем, кистями, сажей, вохрой и мелом.
Публика
начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был
в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером
в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
В гимназии Вихров тоже преуспевал немало: поступив
в пятый класс, он должен был
начать учиться математике у Николая Силыча.
— Когда вот дяденьке-то бывает получше немножко, — вмещалась
в разговор Анна Гавриловна, обращаясь к Павлу, — так такие
начнут они разговоры между собою вести: все какие-то одеялы, да твердотеты-факультеты, что я ничего и не понимаю.
Павла точно кинжалом ударило
в сердце. К чему этот безличный вопрос и безличный ответ? Он, кроме уж любви,
начал чувствовать и мучения ревности.
Мари, Вихров и m-me Фатеева
в самом деле
начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу
в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели
в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил...
— Играю, — отвечал Павел и
начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только было у него
в душе.
— А вот, кстати, —
начал Павел, — мне давно вас хотелось опросить: скажите, что значил,
в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари о том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то такое говорила
в саду, что если случится это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.
— Право, —
начала она, опять передернув судорожно плечами, — я
в таком теперь душевном состоянии, что на все готова решиться!
— Ты знаешь, —
начала, наконец, она, — мы переезжаем
в Москву! — Голос ее при этом был неровен, и на щеках выступил румянец.
Совестливые до щепетильности, супруг и супруга — из того, что они с Павла деньги берут, — бог знает как
начали за ним ухаживать и беспрестанно спрашивали его: нравится ли ему стол их, тепло ли у него
в комнате?
Особенно на Павла подействовало
в преждеосвященной обедне то, когда на средину церкви вышли двое, хорошеньких, как ангелы, дискантов и
начали петь: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою!»
В это время то одна половина молящихся, то другая становится на колени; а дисканты все продолжают петь.
Павел даже не ожидал,
в какой восторг приведет этот успех Семена Яковлевича и супругу его. За обедом, почти с первого блюда, они
начали пить за его здоровье и чокаться с ним.
— Это что такое еще он выдумал? — произнес полковник, и
в старческом воображении его
начала рисоваться картина, совершенно извращавшая все составленные им планы: сын теперь хочет уехать
в Москву, бог знает сколько там денег будет проживать — сопьется, пожалуй, заболеет.
— Твой муж ведь живет
в Москве на Кисловке? —
начал полковник.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, —
начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам
в переулок прибегут!»
— Завтрашний день-с, —
начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит, раз сын ваш бывает
в деревне и ни разу у меня не был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
Павел, как только сел
в экипаж, — чтобы избежать всяких разговоров с отцом, — притворился спящим, и
в воображении его сейчас же
начал рисоваться образ Мари, а он как будто бы стал жаловаться ей.
Павла покоробило даже при этих словах. Сам он был
в настоящие минуты слишком счастлив, — будущность рисовалась ему
в слишком светлых и приятных цветах, — чтобы сочувствовать озлобленным мыслям и сетованиям Дрозденко; так что он, больше из приличия, просидел у него с полчаса, а потом встал и
начал прощаться.
— Постен, —
начала, наконец, Фатеева как-то мрачно и потупляя свое лицо
в землю, — расскажите Полю историю моего развода с мужем… Мне тяжело об этом говорить…
— Тут все дело
в ревности, —
начал Постен с прежней улыбкой и, по-видимому, стараясь придать всему разговору несколько легкий оттенок. — Когда Клеопатра Петровна переехала
в деревню, я тоже
в это время был
в своем имении и, разумеется, как сосед, бывал у нее; она так была больна, так скучала…
— Да, он всегда желал этого, — произнес, почти с удивлением, Постен. — Но потом-с!.. —
начал он рассказывать каким-то чересчур уж пунктуальным тоном. — Когда сам господин Фатеев приехал
в деревню и когда все мы — я, он, Клеопатра Петровна — по его же делу отправились
в уездный город, он там,
в присутствии нескольких господ чиновников, бывши, по обыкновению,
в своем послеобеденном подшефе, бросается на Клеопатру Петровну с ножом.
— Послушайте, —
начал он раздраженным голосом, — у меня уже теперь потеряно все
в жизни!.. Не отнимайте, по крайней мере, науки у меня.
— Грамоте-то, чай, изволите знать, —
начал он гораздо более добрым и только несколько насмешливым голосом, — подите по улицам и глядите, где записка есть, а то ино ступайте
в трактир, спросите там газету и читайте ее: сколько хошь —
в ней всяких объявлений есть. Мне ведь не жаль помещения, но никак невозможно этого: ну, я пьяный домой приду, разве хорошо господину это видеть?
— Бывать я у вас должен, —
начал Павел неторопливо, — этого требует приличие, но я просил бы вас сказать мне,
в какой именно день вы решительно не бываете дома, чтобы
в этот именно день мне и бывать у вас?
— Милостивые государи, —
начал он своим звучным голосом, — я, к удивлению своему, должен отдать на нынешний раз предпочтение сочинению не студента словесного факультета, а математика… Я говорю про сочинение господина Вихрова: «Поссевин
в России».
— Мне про вас очень много говорили, —
начал Салов, устремляя на Павла довольно проницательный взгляд, — а именно — ваш товарищ Живин, с которым я был вместе
в Демидовском.