Неточные совпадения
— Нет, —
отвечал Паша угрюмо, — у меня учитель
был, но он уехал; меня завтра везут в гимназию.
— У меня нет; но у папаши
есть, —
отвечал Павел с одушевлением и сейчас же пошел к ключнице и сказал ей: — Афимья, давай мне скорей папашино ружье из чулана.
— Мы!.. —
отвечал Павел. — И
будем еще долго стрелять!.. — прибавил он решительно.
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не
были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же мне, как егерь-то придет!» — «Слушаю, батюшка, слушаю», —
отвечала она ему совершенно покойно.
— Воля божия на то, вероятно,
есть, —
отвечал Ардальон Васильевич, тоже придавая лицу своему печальное выражение.
— Сейчас! —
отвечала та торопливо, и действительно в одно мгновение все прибрала; затем сама возвратилась в гостиную и села: ее тоже, кажется, интересовало послушать, что
будет говорить Александра Григорьевна.
— У него попробую, —
отвечал исправник, почесывая в голове: — когда здесь
был, беспременно просил, чтобы у него остановиться; а там, не знаю, — может, и не примет!
— Жалею! —
отвечал, немного краснея, полковник: он в самом деле до гадости
был бережлив на лошадей.
— Это пары водяные, —
отвечал тот: — из земли выходит испарение и вверху, где холодно, оно превращается в мелкие капли и пузырьки, которые и
есть облака.
Они оба обыкновенно никогда не произносили имени дочери, и даже, когда нужно
было для нее посылать денег, то один обыкновенно говорил: «Это в Спирово надо послать к Секлетею!», а другая
отвечала: «Да, в Спирово!».
— Что же, это
будет хорошо! —
отвечала она после небольшой паузы.
Молодой Плавин ничего не
отвечал, и Павлу показалось, что на его губах как будто бы даже промелькнула насмешливая улыбка. О, как ему досадно
было это деревенское простодушие отца и глупый ответ Ваньки!
— Квартира тебе
есть, учитель
есть! — говорил он сыну, но, видя, что тот ему ничего не
отвечает, стал рассматривать, что на дворе происходит: там Ванька и кучер вкатывали его коляску в сарай и никак не могли этого сделать; к ним пришел наконец на помощь Симонов, поколотил одну или две половицы в сарае, уставил несколько наискось дышло, уперся в него грудью, велел другим переть в вагу, — и сразу вдвинули.
— Я сам театр очень люблю, —
отвечал Плавин; волнение и в нем
было заметно сильное.
— Ничего, —
отвечал Плавин, вставая и выпрямляясь во весь свой довольно уже высокий рост. Решительность, сообразительность и воодушевление заметны
были во всей его фигуре.
— Надо
быть, что
будет!.. Заглазно, конечно, что утвердительно сказать нельзя… —
отвечал, придав мыслящее выражение своей физиономии, Симонов.
— Да это что же?.. Все равно! —
отвечал jeune-premier, совершенно не поняв того, что сказал ему Николай Силыч: он
был малый красивый, но глуповатый.
— Очень мне нужно верить ему или не верить, —
отвечал Плавин, — досадно только, что он напился как скотина! Мне перед Симоновым даже совестно! — прибавил он и повернулся к стене; но не за то ему
было досадно на Николая Силыча!
— Нет, надо полагать, чтобы не так тяжел запах
был; запаху масляного его супруга, госпожа директорша, очень не любит, —
отвечал Николай Силыч и так лукаво подмигнул, что истинный смысл его слов нетрудно
было угадать.
— Слышал это я, —
отвечал Павел, потупляясь; он очень хорошо знал, кто такая
была Марья Николаевна.
— Клеопатра Петровна, надо
быть, —
отвечала Анна Гавриловна.
— Да, может
быть, —
отвечал Еспер Иваныч, разводя в каком-то раздумьи руками. — А вы как ваше время проводите? — прибавил он с возвратившеюся ему на минуту любезностью.
— Я бы сейчас и приехала, —
отвечала Фатеева (голос ее
был тих и печален), — но мужа не
было дома; надобно
было подождать и его и экипаж; он приехал, я и поехала.
— Играю, —
отвечал Павел и начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только
было у него в душе.
— Умирать себе потихоньку; по крайней мере, там никто не
будет меня мучить и терзать, —
отвечала m-me Фатеева, закидывая голову назад.
— Вероятно! —
отвечала с мелькнувшей на губах ее улыбкой Фатеева. — На днях как-то вздумал пикник для меня делать… Весь beau monde здешний
был приглашен — дрянь ужасная все!
— Я уезжаю в деревню, —
отвечала она; выражение лица ее в эту минуту
было какое-то могильное.
— Слушаю-с, —
отвечал он комическим тоном и как-то совершенно механически целуя ее руку, тогда как душа его
была полна рыданиями, а руку ее он желал бы съесть и проглотить!
— Да, так, для формы только
буду, —
отвечал тот.
— Вероятно, это она и
была, —
отвечал Павел, скромно потупляя глаза.
— Нет-с! —
отвечал Ванька решительно, хотя, перед тем как переехать Павлу к Крестовникову, к нему собрались все семиклассники и перепились до неистовства; и даже сам Ванька, проводив господ, в сенях шлепнулся и проспал там всю ночь. — Наш барин, — продолжал он, — все более в книжку читал… Что ни
есть и я, Михайло Поликарпыч, так грамоте теперь умею; в какую только должность прикажете, пойду!
— Я денег у вас и не прошу, —
отвечал Павел прежним покойным тоном, — мне теперь дядя Еспер Иваныч дал пятьсот рублей, а там я сам себе
буду добывать деньги уроками.
— Это может
быть! —
отвечал правовед.
— On dit! [Говорят! (франц.).] —
отвечал Абреев. — Но тому совершенно
был не расчет… Богатый человек! «Если бы, — говорит он, — я мог поступить по дипломатической части, а то пошлют в какой-нибудь уездный городишко стряпчим».
— Нет-с! —
ответил ему резко Павел. — В нем
есть поэзии настолько, насколько
есть она во всех образных искусствах.
— Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это! —
отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда
было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль сходить в дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе с тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.
— Потому что вы
были всему свидетелем, —
отвечала Фатеева с укором.
— Может
быть, —
отвечал Павел, улыбаясь: он очень рад
был этому вопросу.
— Конечно-с!.. Какое же право я имею на них сердиться? Случай весьма обыкновенный. Мне много еще раз, вероятно, в жизни придется влюбиться несчастным образом! — усиливался Павел
ответить насмешливым голосом: ему совестно
было перед Фатеевой тех рыданий, которые готовы
были вырваться из его груди.
— Всегда к вашим услугам, —
отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая
была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
— Я?.. Нет!.. —
отвечал Макар Григорьев серьезнейшим образом. — Я завсегда терпеть не мог этого… Заплатил деньги и баста — марш! Чтоб и духу ее не
было.
— Надо
быть, что вышла, —
отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает и думал, что я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка, какой дорогой гость пожаловал; да стану ему угощенье делать; а я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «Не ходи, говорю, брат больше ко мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то
была.
—
Была, —
отвечал Макар Григорьев и потом, заметив, что утомление и тоска на лице Павла как бы увеличились, он прибавил: — Что же я за дурак этакой, вам покушать, чай, надо.
— Видел, —
отвечал Павел. Ему показалось, что скрыть это
было бы какой-то трусостью с его стороны.
— Я уберу, —
отвечал Ванька и пошел
было убирать.
— Мало ли что я прежде хотел и предполагал! —
отвечал Павел намекающим и злобным голосом. — Я уж не ученым, а монахом хочу
быть, — прибавил он с легкою усмешкою.
— Сделайте милость, очень
буду рад! —
отвечал Павел и, тряхнув кудрями, раскланялся и ушел.
— Некогда все! —
отвечал Салов, в одно и то же время ухмыляясь и нахмуриваясь. Он никогда почти не ходил в университет и все
был на первом курсе, без всякой, кажется, надежды перейти на второй.
Салов сначала
было адресовался к нему весьма дружественно, но вновь прибывший как-то чересчур сухо
отвечал ему, так что Салов, несмотря на свой обычно смелый и дерзкий тон, немного даже сконфузился и с разговорами своими отнесся к сидевшей в уединении Анне Ивановне.
— Ее обвинили, —
отвечал как-то необыкновенно солидно Марьеновский, — и речь генерал-прокурора
была, по этому делу, блистательна. Он разбил ее на две части: в первой он доказывает, что m-me Лафарж могла сделать это преступление, — для того он привел почти всю ее биографию, из которой видно, что она
была женщина нрава пылкого, порывистого, решительного; во второй части он говорит, что она хотела сделать это преступление, — и это доказывает он ее нелюбовью к мужу, ссорами с ним, угрозами…