Неточные совпадения
— Ну да так, братец, нельзя же — соседи!.. И Александра Григорьевна все вон
говорит, что очень любит меня, и поди-ка
какой почет воздает мне супротив всех!
Полковник теперь видел, точно въявь, перед собою его искаженное, с впалыми глазами, лицо, и его искривленную улыбку, которою он
как бы
говорил: «А!..
— «Поди,
какое счастье!» —
говорил Павел.
— Ах,
какой ангел, душечка! —
говорила Маремьяна Архиповна, глядя с чувством на Сережу.
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только
говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь
как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
— Не знаю, — начал он,
как бы более размышляющим тоном, — а по-моему гораздо бы лучше сделал, если бы отдал его к немцу в пансион… У того,
говорят, и за уроками детей следят и музыке сверх того учат.
Говоря это, старик маскировался: не того он боялся, а просто ему жаль было платить немцу много денег, и вместе с тем он ожидал, что если Еспер Иваныч догадается об том, так, пожалуй, сам вызовется платить за Павла; а Вихров и от него,
как от Александры Григорьевны, ничего не хотел принять: странное смешение скупости и гордости представлял собою этот человек!
Он
говорит: «Данта читать — что в море купаться!» Не правда ли, благодетель,
как это верно и поэтично?..»
—
Какой это склад? —
говорил Павел, показывая на слог ва в складах.
Как учредители, так и другие актеры, репетициями много не занимались, потому что, откровенно
говоря, главным делом было не исполнение пьесы, а декорации, их перемены, освещение сзади их свечами, поднятие и опускание занавеса.
—
Какими таинственными ходами провели меня! —
говорил он с улыбкою и
как бы заранее уже предчувствуя ожидающее его блаженство.
— Это так,
какие уж от вас шалости, —
говорил Симонов и потом, немного подумав, прибавил: — Берите, ничего!
У Николая Силыча в каждом почти классе было по одному такому,
как он называл, толмачу его; они обыкновенно могли
говорить с ним, что им было угодно, — признаваться ему прямо, чего они не знали, разговаривать, есть в классе, уходить без спросу; тогда
как козлищи, стоявшие по углам и на коленях, пошевелиться не смели, чтобы не стяжать нового и еще более строгого наказания: он очень уж уважал ум и ненавидел глупость и леность, коими, по его выражению, преизбыточествует народ российский.
— А что, ты слыхал, —
говорил тот,
как бы совершенно случайно и
как бы более осматривая окрестность, — почем ныне хлеб покупают?
— Про отца Никиту рассказывают, — начал Вихров (он знал, что ничем не может Николаю Силычу доставить такого удовольствия,
как разными рассказами об отце Никите), — рассказывают, что он однажды взял трех своих любимых учеников — этого дурака Посолова, Персиянцева и Кригера — и
говорит им потихоньку: «Пойдемте,
говорит, на Семионовскую гору — я преображусь!»
По бледным губам и по замершей (
как бы окостеневшей на дверной скобке) руке Вихрова можно было заключить, что вряд ли он в этом случае
говорил фразу.
— Подите-ка,
какая модница стала. Княгиня, видно, на ученье ничего не пожалела, совсем барышней сделала, —
говорила Анна Гавриловна. — Она сейчас выйдет к вам, — прибавила она и ушла; ее сжигало нетерпение показать Павлу поскорее дочь.
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только
как подошел к нашему дому, и
говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик
какой — самого себя!
— Pardon, cousin [Извините, кузен (франц.).], — сказала ему Мари, но таким холодно-вежливым тоном,
каким обыкновенно все в мире хозяйки
говорят всем в мире гостям.
— Вы
говорите еще
как мальчик! — сказала она и потом, когда они подъехали к их дому и она стала выходить из экипажа, то крепко-крепко пожала руку Павла и сказала...
В фамилии этой Павел хотел намекнуть на молодцеватую наружность казака, которою он
как бы
говорил: я вас, и, чтобы замаскировать это, вставил букву «т».
Павел от огорчения в продолжение двух дней не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем,
говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам станет жить в Москве, так уж не будет расставаться с ней; но,
как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.
— Эка памятища-то у вас, способности-то
какие! —
говорил Семен Яковлевич с удивлением.
— Дай бог вам преуспевать так же и во всей жизни вашей,
как преуспели вы в науках! —
говорил Семен Яковлевич.
— Да с Симоновым-с, — отвечал Ванька, не найдя ни на кого удобнее своротить,
как на врага своего, — с ним барин-с все разговаривал: «В Ярославль,
говорит, я не хочу, а в Москву!»
Полковник остался
как бы опешенный: его более всего поразило то, что
как это сын так умно и складно
говорил; первая его мысль была, что все это научил его Еспер Иваныч, но потом он сообразил, что Еспер Иваныч был болен теперь и почти без рассудка.
— Я?.. Кто же другой,
как не ты!.. — повторил полковник. — Разве про то тебе
говорят, что ты в университет идешь, а не в Демидовское!
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот,
говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну
как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать
как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне все
говорит: «Сколько,
говорит, раз сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
— Когда при мне какой-нибудь молодой человек, — продолжала она,
как бы разъясняя свою мысль, —
говорит много и
говорит глупо, так это для меня — нож вострый; вот теперь он смеется — это мне приятно, потому что свойственно его возрасту.
— Православное учение, —
говорил настоятель каким-то даже расслабленным голосом, — ежели кто окунется в него духом, то,
как в живнодальном источнике, получит в нем и крепость, и силу, и здравие!..
Мари в самом деле, — когда Павел со свойственною всем юношам болтливостью, иногда по целым вечерам передавал ей свои разные научные и эстетические сведения, — вслушивалась очень внимательно, и если делала
какое замечание, то оно ясно показывало, что она до тонкости уразумевала то, что он ей
говорил.
— Да, он мне очень предан; он меня обыкновенно провожал от Имплевых домой; я ему всегда давала по гривенничку на чай, и он за это получил ко мне какую-то фанатическую любовь, так что я здесь гораздо безопаснее, чем в какой-нибудь гостинице, —
говорила m-me Фатеева, но сама,
как видно, думала в это время совсем об другом.
— Что ж вам за дело до людей!.. — воскликнул он сколь возможно более убедительным тоном. — Ну и пусть себе судят,
как хотят! — А что, Мари, скажите, знает эту грустную вашу повесть? — прибавил он: ему давно уже хотелось
поговорить о своем сокровище Мари.
— Друг мой!.. — воскликнула Фатеева. — Я никак не могла тогда сказать вам того! Мари умоляла меня и взяла с меня клятву, чтобы я не проговорилась вам о том как-нибудь. Она не хотела,
как сама мне
говорила, огорчать вас. «Пусть,
говорит, он учится теперь
как можно лучше!»
— Да, знаю, знаю, за тебя мне бог все это мстит! —
говорил он, кивая своему видению,
как бы старому приятелю, головой…
— А побочная дочь Еспера Иваныча вышла замуж или нет? — продолжал спрашивать Павел, делая вид, что
как будто бы он все это
говорит от нечего делать.
— Надо быть, что вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает и думал, что я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка,
какой дорогой гость пожаловал; да стану ему угощенье делать; а я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «Не ходи,
говорю, брат больше ко мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то была.
—
Как не хорошо, помилуй, друг мой!.. Через неделю будут Бородинские маневры, надобно же ему все заранее осмотреть. Прусский король и австрийский император,
говорят, сюда едут на маневры.
— Да нашу Марью Николаевну и вас — вот что!.. — договорилась наконец Анна Гавриловна до истинной причины, так ее вооружившей против Фатеевой. — Муж ее как-то стал попрекать: «Ты бы,
говорит, хоть с приятельницы своей, Марьи Николаевны, брала пример —
как себя держать», а она ему вдруг
говорит: «Что ж,
говорит, Мари выходит за одного замуж, а сама с гимназистом Вихровым перемигивается!»
Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг
говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая выйти замуж за другого и в то же время,
как справедливо
говорит Фатеева, кокетничавшая с ним.
—
Как это, например, хорошо его стихотворение, — подхватил Павел, желавший перед Неведомовым немножко похвастаться своим знакомством с Виктором Гюго. — «К красавице», где он
говорит, что когда б он богом был, то он отдал бы за ее поцелуй власть над ангелами и над дьяволами… У нас де ля Рю, кажется, перевел это и попался за то.
— В вашем сочинении, не
говоря уже о знании факта, видна необыкновенная ловкость в приемах рассказа; вы
как будто бы очень опытны и давно упражнялись в этом.
Целую неделю Вихров горел
как на угольях. Профессора он видел в университете, но тот ни слова не
говорил с ним об его произведении.
— И он-с мне между прочим
говорил, что вы великий актер, — продолжал Салов. В голосе его
как бы слышалась легкая насмешка.
— Выкинуть-с! — повторил Салов резким тоном, — потому что Конт прямо
говорит: «Мы знаем одни только явления, но и в них не знаем —
каким способом они возникли, а можем только изучать их постоянные отношения к другим явлениям, и эти отношения и называются законами, но сущность же каждого предмета и первичная его причина всегда были и будут для нашего разума — terra incognita». [неизвестная земля, область (лат.).]
— Кант [Кант Иммануил (1724—1804) — родоначальник немецкого идеализма второй половины XVIII—XIX века.] почти то же самое
говорит, — возразил,
как бы в некотором недоумении, Неведомов.
— А, это уж, видно, такая повальная на всех! — произнес насмешливо Салов. — Только у одних народов, а именно у южных,
как, например, у испанцев и итальянцев, она больше развивается, а у северных меньше. Но не в этом дело: не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и станем
говорить о Конте. Вы ведь его не читали? Так, да? — прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.
— Да
как же вы не знаете, Неведомов!.. Это наконец нечестно: когда вас мыслью,
как вилами, прижмут к стене, вы
говорите, что не знаете, — горячился Салов.
Павел,
как мы видели, несколько срезавшийся в этом споре, все остальное время сидел нахмурившись и насупившись; сердце его гораздо более склонялось к тому, что
говорил Неведомов; ум же, — должен он был к досаде своей сознаться, — был больше на стороне Салова.