Неточные совпадения
— Только что, — продолжала та, не обращая даже внимания на
слова барина и как бы более всего предаваясь собственному горю, — у мосту-то
к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут. Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе — земля-то взрыта!
Странное дело, — эти почти бессмысленные
слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать
к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
«Она даже и не замечает меня!» — думал он и невольно прислушивался хоть и
к тихим, но долетавшим до него
словам обеих дам.
Дневником, который Мари написала для его повести, Павел остался совершенно доволен: во-первых, дневник написан был прекрасным, правильным языком, и потом дышал любовью
к казаку Ятвасу. Придя домой, Павел сейчас же вписал в свою повесть дневник этот, а черновой, и особенно те места в нем, где были написаны
слова: «о, я люблю тебя, люблю!», он несколько раз целовал и потом далеко-далеко спрятал сию драгоценную для него рукопись.
— Здравствуйте, батюшка Михайло Поликарпыч!.. Батюшка наш, Павел Михайлыч, здравствуйте!.. Вот кого бог привел видеть! — говорила она, отчеканивая каждое
слово и подходя
к руке барина и барчика.
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом всю дорогу ни
слова не сказал с сыном и только, уж как стали подъезжать
к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское стало!..
Здесь он весьма внимательно прочитал вывешенную
к сему образу молитву, и, как ему показалось, большая часть
слов из нее очень близко подходили
к его собственным чувствованиям.
Словом, он знал их больше по отношению
к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи, был, конечно, лучше половины бар, а между тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то, что тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
Вдруг в спальной раздались какие-то удары и вслед за тем
слова горничной: «Клеопатра Петровна, матушка, полноте, полноте!» Но удары продолжались. Павел понять не мог, что это такое. Затем горничная с испуганным лицом вышла
к нему.
Клеопатра Петровна уехала из Москвы, очень рассерженная на Павла. Она дала себе
слово употребить над собой все старания забыть его совершенно; но скука, больной муж, смерть отца Павла, который, она знала, никогда бы не позволил сыну жениться на ней, и, наконец, ожидание, что она сама скоро будет вдовою, — все это снова разожгло в ней любовь
к нему и желание снова возвратить его
к себе. Для этой цели она написала ему длинное и откровенное письмо...
И никто этих женщин, сколько я ни прислушивался
к толкам об них, не пожалел даже; а потому я хочу сказать за них
слово, как рыцарь ихний, выхожу за них на печатную арену и, сколько мне кажется, заступлюсь за них — если не очень даровито, то, по крайней мере, горячо и совершенно искренно!..
— Раменка околела-с. Вчерашний день, Иван пришел и говорит: «Дай, говорит, мне лошадь самолучшую; барин велел мне ехать проворней в Перцово!» Я ему дал-с; он, видно, без рассудку гнал-с ее, верст сорок в какие-нибудь часа три сделал; приехал тоже —
слова не сказал, прямо поставил ее
к корму; она наелась, а сегодня и околела.
— Происходило то… — отвечала ему Фатеева, — когда Катя написала ко мне в Москву, разные приближенные госпожи, боясь моего возвращения, так успели его восстановить против меня, что, когда я приехала и вошла
к нему, он не глядит на меня, не отвечает на мои
слова, — каково мне было это вынести и сделать вид, что как будто бы я не замечаю ничего этого.
Чтобы объяснить эти
слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие
к государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
Стоя у себя в кабинете, он представил каждую сцену в лицах; где была неясность в описаниях, — пояснил, что лишнее было для главной мысли — выкинул, чего недоставало — добавил,
словом, отнесся
к своему произведению сколько возможно критически-строго и исправил его, как только умел лучше!
— Съездите
к нему и пригласите его бывать в нашем собрании; хоть один порядочный молодой человек будет у нас, с кем бы можно было
слово сказать.
Если бы Клеопатра Петровна обухом ударила Вихрова по голове, то меньше бы его удивила, чем этими
словами. Первая мысль его при этом была, что ответствен ли он перед этой женщиной, и если ответствен, то насколько. Он ее не соблазнял, она сама почти привлекла его
к себе; он не отнимал у нее доброго имени, потому что оно раньше у нее было отнято. Убедившись таким образом в правоте своей, он решился высказать ей все прямо: выпитое шампанское много помогло ему в этом случае.
Клеопатра Петровна прислушалась
к этим его последним
словам.
Скопин-Шуйский» впервые была поставлена в 1835 году в Александринском (ныне имени А.С.Пушкина) театре Кергель неточно цитирует
слова Ляпунова, обращенные
к шведскому воеводе Делагарди:] тоже растет не по дням, а по часам!..
— Я знаю, что дружба ваша слишком велика
к madame Фатеевой и вы способны в ней все оправдывать, — проговорил Вихров, в душе почти желавший поверить
словам Прыхиной.
Александр Иваныч, с начала еще этого разговора вставший и все ходивший по комнате и несколько уже раз подходивший
к закуске и выпивавший по своей четверть-рюмочке, на последних
словах Павла вдруг остановился перед ним и, сложив руки на груди, начал с дрожащими от гнева губами...
— С вечера еще вчерашнего, — прибавил
к этому священник на эти
слова.
Кергель подходил то
к одному из них, то
к другому, постоит, скажет несколько
слов и отойдет.
— Не лучше ли эти
слова отнести
к кому-нибудь другому, чем
к мужикам!.. Дурман на меня перестал уж действовать, вам меня больше не отуманить!.. — возразил ему тот.
Губернатор подошел
к вставшему на ноги Вихрову и ни
слова не начинал говорить, как бы ожидая, что тот скажет.
Вихров, проводив гостей, начал себя чувствовать очень нехорошо. Он лег в постель; но досада и злоба, доходящие почти до отчаяния, волновали его. Не напиши Мари ему спасительных
слов своих, что приедет
к нему, — он, пожалуй, бог знает на что бы решился.
— И это справедливо, — подтвердил Вихров, — злое начало, как его ни заковывай, непременно в жизни человеческой начнет проявляться — и все больше и больше, пока снова не произнесутся
слова любви и освобождения: тогда оно опять пропадает… Но кто ж тебе все это рассказывал? — прибавил он, обращая с радушием свое лицо
к Груне.
— Случилось это, — отвечал Живин, встав уже со своего стула и зашагав по балкону… — возвратилась она от братьев, я пришел, разумеется,
к ним, чтобы наведаться об тебе; она, знаешь, так это ласково и любезно приняла меня, что я, разумеется, стал у них часто бывать, а там…
слово за
слово, ну, и натопленную печь раскалить опять нетрудно, — в сердчишке-то у меня опять прежний пламень вспыхнул, — она тоже, вижу, ничего: приемлет благосклонно разные мои ей заявления; я подумал: «Что, мол, такое?!» — пришел раз домой и накатал ей длиннейшее письмо: так и так, желаю получить вашу руку и сердце; ну, и получил теперь все оное!
«А вас каким
словом оприветствовать, — обратился он затем
к Марьеновскому, — я уже и не знаю: вашей высокополезной, высокоскромной и честной деятельности мы можем только удивляться и завидовать в лучшем значении этого
слова!..