Неточные совпадения
Петра Михайлыча знали не только в городе и уезде, но, я думаю, и в половине губернии: каждый день, часов в семь утра, он выходил из
дома за припасами
на рынок и имел, при этом случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в избах старинной постройки в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
У каменного купеческого
дома стоял кучер в накинутом
на плечи полушубке, и его Петр Михайлыч считал за нужное обласкать.
Капитан был холостяк, получал сто рублей серебром пенсиона и жил
на квартире, через
дом от Петра Михайлыча, в двух небольших комнатках.
Лишившись жены, Петр Михайлыч не в состоянии был расстаться с Настенькой и вырастил ее
дома. Ребенком она была страшная шалунья: целые дни бегала в саду, рылась в песке, загорала, как только может загореть брюнеточка, прикармливала с реки гусей и бегала даже с мещанскими мальчиками в лошадки. Ходившая каждый день
на двор к Петру Михайлычу нищая, встречая ее, всегда говорила...
Случай этот окончательно разъединил ее с маленьким уездным мирком; никуда не выезжая и встречаясь только с знакомыми в церкви или
на городском валу, где гуляла иногда в летние вечера с отцом, или, наконец, у себя в
доме, она никогда не позволяла себе поклониться первой и даже
на вопросы, которые ей делали, отмалчивалась или отвечала односложно и как-то неприязненно.
Экзархатов, все ниже и ниже потуплявший голову, вдруг зарыдал
на весь
дом и убежал в угол.
«Это звери, а не люди!» — проговорил он, садясь
на дрожки, и решился было не знакомиться ни с кем более из чиновников; но, рассудив, что для парадного визита к генеральше было еще довольно рано, и увидев
на ближайшем
доме почтовую вывеску, велел подвезти себя к выходившему
на улицу крылечку.
Кругом всего
дома был сделан из дикого камня тротуар, который в продолжение всей зимы расчищался от снега и засыпался песком в тех видах, что за неимением в городе приличного места для зимних прогулок генеральша с дочерью гуляла
на нем между двумя и четырьмя часами.
Настенька, по невольному любопытству, взглянула в окно; капитан тоже привстал и посмотрел. Терка, желая
на остатках потешить своего начальника, нахлестал лошадь, которая, не привыкнув бегать рысью, заскакала уродливым галопом; дрожки забренчали, засвистели, и все это так расходилось, что возница едва справил и попал в ворота. Калинович, все еще под влиянием неприятного впечатления, которое вынес из
дома генеральши, принявшей его, как видели, свысока, вошел нахмуренный.
— А семейство тоже большое, — продолжал Петр Михайлыч, ничего этого не заметивший. — Вон двое мальчишек ко мне в училище бегают, так и смотреть жалко: ощипано, оборвано, и
на дворянских-то детей не похожи. Супруга, по несчастию, родивши последнего ребенка, не побереглась, видно, и там молоко, что ли, в голову кинулось — теперь не в полном рассудке: говорят, не умывается, не чешется и только, как привидение, ходит по
дому и
на всех ворчит… ужасно жалкое положение! — заключил Петр Михайлыч печальным голосом.
В
домах купчихи и мещанки, которые побогаче, выпив по порядочному стаканчику домашней настойки и весьма плотно пообедав, спят за ситцевыми занавесками
на своих высочайших приданых перинах.
Вон в
доме первогильдейного купца, в наугольной комнате, примащивается старуха-мать поправить лампаду, горящую перед богатой божницей, сердито посматривая
на лежанку, где заснула молодая ее невестка, только что привезенная из Москвы.
— Их
дома, кажется, нет-с. Они верст за тридцать
на облаву пошли.
Вышед
на улицу, Флегонт Михайлыч приостановился, подумал немного и потом не пошел по обыкновению домой, а поворотил в совершенно другую сторону. Ночь была осенняя, темная, хоть глаз, как говорится, выколи; порывистый ветер опахивал холодными волнами и воймя завывал где-то в соседней трубе. В целом городе хотя бы в одном
доме промелькнул огонек: все уже мирно спали, и только в гостином дворе протявкивали изредка собаки.
Возвратившись к
дому брата, он сел
на ближайший тротуарный столбик, присек огня и закурил трубку.
Между тем наступил уже великий пост, в продолжение которого многое изменилось в образе жизни у Годневых: еще в так называемое прощальное воскресенье,
на масленице, все у них в
доме ходили и прощались друг перед другом.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке
дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с
домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание
на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его к себе в
дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его
на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
Более всего произвел
на него впечатление комфорт, который он видел всюду в
доме генеральши, и — боже мой! — как далеко все это превосходило бедную обстановку в житье-бытье Годневых, посреди которой он прожил больше года, не видя ничего лучшего!
Все маленькие уловки были употреблены
на это: черное шелковое платье украсилось бантиками из пунцовых лент; хорошенькая головка была убрана спереди буклями, и надеты были очень миленькие коралловые сережки; словом, она хотела в этом гордом и напыщенном
доме генеральши явиться достойною любви Калиновича, о которой там, вероятно, уже знали.
Калинович поклонился поклоном, изъявлявшим совершенную готовность исполнить всякое приказание, и ушел, вынеся
на этот раз из
дома генеральши еще более приятное впечатление: всю дорогу вместе с комфортом в его воображении рисовался прекрасный, благоухающий образ княжны.
— Кого послать-то? Я сама сбегаю, — отвечала Палагея Евграфовна и ушла, но не застала капитана
дома, и где он был —
на квартире не знали.
—
На Гороховой!..
Дом Багова, — спросить меня… Амальхен!.. — отвечала она скороговоркой и скрылась.
Мелкая торговля, бьющаяся изо всех сил вылезти в магазины, так и стала ему кидаться в глаза со всех сторон; через каждые почти десять шагов ему попадался жид, и из большей части
домов несло жареным луком и щукой; но еще более безобразное зрелище ожидало его
на Садовой: там из кабака вывалило по крайней мере человек двадцать мастеровых; никогда и нигде Калинович не видал народу более истощенного и безобразного: даже самое опьянение их было какое-то мрачное, свирепое; тут же, у кабака, один из них, свалившись
на тротуар, колотился с ожесточением головой о тумбу, а другой, желая, вероятно, остановить его от таких самопроизвольных побоев, оттаскивал его за волосы от тумбы, приговаривая...
Зная щепетильность Петербурга в этом отношении, он решился лучше просидеть
дома, пока не будет готово заказанное платье у Шармера, которое, наконец,
на четвертый день было принесено благороднейшей наружности подмастерьем.
— Потом-с, — продолжал Дубовский, у которого озлобленное выражение лица переменилось
на грустное, — потом напечатали… Еду я получать деньги, и вдруг меня рассчитывают по тридцати пяти рублей, тогда как я знаю, что всем платят по пятидесяти. Я, конечно, позволил себе спросить:
на каком праве делается это различие? Мне
на это спокойно отвечают, что не могут более назначить, и сейчас же уезжают из
дома. Благороден этот поступок или нет? — заключил он, взглянув вопросительно
на Калиновича.
Дворник в
доме Багова
на вопрос: «Здесь ли живет Амальхен?» — отвечал с полуулыбкой: «Здесь, сударь! Пожалуйте: в первом этаже, дверь направо, без надписи». Калинович позвонил. Дверь ему отворила лет тридцати пяти женщина, с строгими цыганскими чертами лица.
— Да, но я ухожу… Пожалуйста, посетите меня. Я живу
на Невском, в
доме Энгельгарда, — проговорил Белавин и уехал.
— Господин начальник губернии теперь пишет, — начал Забоков, выкладывая по пальцам, — что я человек пьяный и характера буйного; но, делая извет этот, его превосходительство, вероятно, изволили забыть, что каждый раз при проезде их по губернии я пользовался счастьем принимать их в своем
доме и удостоен даже был чести иметь их восприемником своего младшего сына; значит, если я доподлинно человек такой дурной нравственности, то каким же манером господин начальник губернии мог приближать меня к своей персоне
на такую дистанцию?
Там кипела деятельность: полоскали
на плотах прачки белье; в нескольких местах поили лошадей; водовозы наливались водой; лодочник вез в ялике чиновника; к огромному
дому таскали
на тачках дикий камень сухопарые солдаты; двое чухонцев отпихивали шестом от моста огромную лайбу с дровами.
Кроме того, у немца было несколько родственных и семейных
домов, куда он ходил
на вечера, и
на другой день всегда оставался очень этим доволен.
В ответ
на это письмо в тот же вечер в маленькой прихожей раздался знакомый голос: «
Дома барин?» Калинович даже вскочил от радости.
Одним утром, не зная, что с собой делать, он лежал в своем нумере, опершись грудью
на окно, и с каким-то тупым и бессмысленным любопытством глядел
на улицу,
на которой происходили обыкновенные сцены: дворник противоположного
дома, в ситцевой рубахе и в вязаной фуфайке, лениво мел мостовую; из квартиры с красными занавесками, в нижнем этаже, выскочила, с кофейником в руках, растрепанная девка и пробежала в ближайший трактир за водой; прошли потом похороны с факельщиками, с попами впереди и с каретами назади, в которых мелькали черные чепцы и белые плерезы.
Проходя мимо огромных
домов, в бельэтажах которых при вечернем освещении через зеркальные стекла виднелись цветы, люстры, канделябры, огромные картины в золотых рамах, он невольно приостанавливался и с озлобленной завистью думал: «Как здесь хорошо, и живут же какие-нибудь болваны-счастливцы!» То же действие производили
на него экипажи, трехтысячные шубы и, наконец, служащий, мундирный Петербург.
Чем дальше они шли, тем больше открывалось: то пестрела китайская беседка, к которой через канаву перекинут был, как игрушка, деревянный мостик; то что-то вроде грота, а вот, куда-то далеко, отводил темный коридор из акаций, и при входе в него сидел
на пьедестале грозящий пальчиком амур, как бы предостерегающий: «Не ходи туда, смертный, — погибнешь!» Но что представила площадка перед
домом — и вообразить трудно: как бы простирая к нему свои длинные листья, стояли тут какие-то тополевидные растения в огромных кадках; по кулаку человеческому цвели в средней куртине розаны, как бы венцом окруженные всевозможных цветов георгинами.
Все ваши мечты были направлены
на приобретение каким бы то ни было путем благоустроенных имений, каменных
домов и очаровательных дач.
Про героя моего я по крайней мере могу сказать, что он искренно и глубоко страдал: как бы совершив преступление, шел он от князя по Невскому проспекту, где тут же встречалось ему столько спокойных и веселых господ, из которых уж, конечно, многие имели
на своей совести в тысячу раз грязнейшие пятна.
Дома Калинович застал Белавина, который сидел с Настенькой. Она была в слезах и держала в руках письмо. Не обратив
на это внимания, он молча пожал у приятеля руку и сел.
Как и зачем он тут появился? Еще полчаса перед тем он выбежал, как полоумный, из
дому, бродил несколько времени по улицам, случайно очутился
на пожаре и бросился в огонь не погибающую, кажется, спасать, а искать там своей смерти: так, видно, много прелести и наслаждения принесло ему брачное ложе.
— Мерзавец! — проговорил ему вслед довольно громко Калинович и вскоре выехал со двора. Развалясь и положа нога
на ногу, уселся он в своей маленькой каретке и быстро понесся по Невскому. В Морской экипаж остановился перед главным входом одного из великолепных
домов.
Он снова входил теперь в барский
дом, с тою только разницею, что здесь аристократизм был настоящий: как-то особенно внушительно висела
на окнах бархатная драпировка; золото, мебель, зеркала — все это было тяжеловесно богато; тропические растения, почти затемняя окна, протягивали свою сочную зелень; еще сделанный в екатерининские времена паркет хоть бы в одном месте расщелился.
Сам же молодой человек, заметно неболтливый, как все петербуржцы, ни слова не намекал
на это и занимался исключительно наймом квартиры вице-губернатору, для которой выбрал в лучшей части города,
на набережной, огромный каменный
дом и стал его отделывать.
Теперь вот рекрутское присутствие открыло уже свои действия, и не угодно ли будет полюбопытствовать: целые вороха вот тут,
на столе, вы увидите просьб от казенных мужиков
на разного рода злоупотребления ихнего начальства, и в то же время ничего невозможно сделать, а самому себе повредить можно; теперь вот с неделю, как приехал флигель-адъютант, непосредственный всего этого наблюдатель, и, как я уже слышал, третий день совершенно поселился в
доме господина управляющего и изволит там с его супругой, что ли, заниматься музыкой.
Другой
дом открыл зять его, толстяк Четвериков; он уже лет пять, как женился
на прелестной княжне, из которой теперь вышла восхитительная дама.
Третий — и тоже очень хороший
дом — был у предводителя, добивавшегося Анны
на шею.
Но, так как из слов его видно, что у него обобран весь скот и, наконец, в деле есть просьбы крестьян
на стеснительные и разорительные действия наследников, то обстоятельство это подлежит особому исследованию — и виновных подвергнуть строжайшей ответственности, потому что усилие их представить недальнего человека за сумасшедшего, с тем чтоб засадить его в
дом умалишенных и самим между тем расхищать и разорять его достояние, по-моему, поступок, совершенно равносильный воровству, посягательству
на жизнь и даже грабежу.
— Не лучше вас: друг друга стоим! — отвечал Калинович, и вообще заметно было, что вместо ожидаемого сближения с губернатором он целый вечер намеревался любезничать с хозяйкою; но из
дома принесли ему записку, при чтении которой заметное чувство удовольствия показалось
на лице его.
Уединенно пришлось ей сидеть в своем замкоподобном губернаторском
доме, и общественное мнение явно уже склонилось в пользу их врага, и началось это с Полины, которая вдруг, ни с того ни с сего, найдена была превосходнейшей женщиной,
на том основании, что при таком состоянии, нестарая еще женщина, она решительно не рядится, не хочет жить в свете, а всю себя посвятила семейству; но что, собственно, делает она в этой семейной жизни — никто этого не знал, и даже поговаривали, что вряд ли она согласно живет с мужем, но хвалили потому только, что надобно же было за что-нибудь похвалить.
На другом конце
дома падал
на мостовую свет из наугольной и единственной комнаты, где Полина, никуда не выезжавшая в последнее время, проводила целые дни.
«По почерку вы узнаете, кто это пишет. Через несколько дней вы можете увидеть меня
на вашей сцене — и, бога ради, не обнаружьте ни словом, ни взглядом, что вы меня знаете; иначе я не выдержу себя; но если хотите меня видеть, то приезжайте послезавтра в какой-то ваш глухой переулок, где я остановлюсь в
доме Коркина. О, как я хочу сказать вам многое, многое!.. Ваша…»
Сами, может быть, ваше превосходительство, изволите знать: у других из их званья по два, по три за раз бывает, а у нас, что-что при театре состоим, живем словно в монастыре: мужского духу в
доме не слыхать, сколь ни много
на то соискателей, но ни к кому как-то из них наша барышня желанья не имеет.