Неточные совпадения
Вот при Павле Петровиче такой казус
был: встретился государю кто-то из самых простых и на вопрос: «Как
вас зовут?» — отвечал: «Евграф такой-то!» А государь недослышал и переспросил: «Граф такой-то?» — «Евграф такой-то», — повторил спрашиваемый.
— Ты бы, Гришка, сказал матери:
вы, маменька, не все для нас копите, у
вас и другие дети
есть…
И когда отец заметил ей: «Как же
вы, сударыня, Богу молитесь, а не понимаете, что тут не одно, а три слова: же, за, ны… „за нас“ то
есть», — то она очень развязно отвечала...
— Мне этот секрет Венька-портной открыл. «Сделайте, говорит: вот увидите, что маменька совсем другие к
вам будут!» А что, ежели она вдруг… «Степа, — скажет, — поди ко мне, сын мой любезный! вот тебе Бубново с деревнями…» Да деньжищ малую толику отсыплет: катайся, каналья, как сыр в масле!
— Что ж мне докладывать — это старостино дело! Я и то ему говорила: доложи, говорю, барыне. А он: что зря барыне докладывать! Стало
быть, обеспокоить
вас поопасился.
— Без чаю да без чаю! только
вы и знаете! а я вот возьму да и
выпью!
— Я казенный человек — не смеете
вы меня бить… Я сам, коли захочу, до начальства дойду… Не смеете
вы! и без
вас есть кому меня бить!
— Ишь жрут! — ворчит Анна Павловна, — кто бы это такая? Аришка долговязая — так и
есть! А вон и другая! так и уписывает за обе щеки, так и уписывает… беспременно это Наташка… Вот я
вас ужо… ошпарю!
— Ну,
пей чай! — обращается Анна Павловна к балбесу, —
пейте чай все… живо! Надо
вас за прилежание побаловать; сходите с ними, голубушка Марья Андреевна, погуляйте по селу! Пускай деревенским воздухом подышат!
— Что бы мы без нее
были! — продолжает восторгаться балбес, — так, какие-то Затрапезные! «Сколько у
вас душ, господин Затрапезный?» — «Триста шестьдесят-с…» Ах, ты!
— Вот теперь
вы правильно рассуждаете, — одобряет детей Марья Андреевна, — я и маменьке про ваши добрые чувства расскажу. Ваша маменька — мученица. Папенька у
вас старый, ничего не делает, а она с утра до вечера об
вас думает, чтоб
вам лучше
было, чтоб будущее ваше
было обеспечено. И, может
быть, скоро Бог увенчает ее старания новым успехом. Я слышала, что продается Никитское, и маменька уже начала по этому поводу переговоры.
— Как сказать, сударыня… как
будем кормить… Ежели зря
будем скотине корм бросать — мало
будет, а ежели с расчетом, так достанет. Коровам-то можно и яровой соломки подавывать, благо нынче урожай на овес хорош. Упреждал я
вас в ту пору с пустошами погодить, не все в кортому сдавать…
— Может, другой кто белены объелся, — спокойно ответила матушка Ольге Порфирьевне, — только я знаю, что я здесь хозяйка, а не нахлебница. У
вас есть «Уголок», в котором
вы и можете хозяйничать. Я у
вас не гащивала и куска вашего не едала, а
вы, по моей милости, здесь круглый год сыты. Поэтому ежели желаете и впредь жить у брата, то живите смирно. А ваших слов, Марья Порфирьевна, я не забуду…
Вообще сестрицы сделались чем-то вроде живых мумий; забытые, брошенные в тесную конуру, лишенные притока свежего воздуха, они даже перестали сознавать свою беспомощность и в безмолвном отупении жили, как в гробу, в своем обязательном убежище. Но и за это жалкое убежище они цеплялись всею силою своих костенеющих рук. В нем, по крайней мере,
было тепло… Что, ежели рассердится сестрица Анна Павловна и скажет: мне и без
вас есть кого поить-кормить! куда они тогда денутся?
Матушка сама известила сестриц об этом решении. «Нам это необходимо для устройства имений наших, — писала она, — а
вы и не увидите, как зиму без милых сердцу проведете. Ухитите ваш домичек соломкой да жердочками сверху обрешетите — и
будет у
вас тепленько и уютненько. А соскучитесь одни — в Заболотье чайку попить милости просим. Всего пять верст — мигом лошадушки домчат…»
— Это как
вам, сударыня,
будет угодно.
— Что
вы! что
вы, сударь! — успокаивал он меня, — ведь это барин… Маменька гневаться
будут…
— Где уж тогда! во все глаза на меня смотреть
будут!
Вы бы мне, маменька, теперь отдали.
— Пожалуйте! пожалуйте! — звонко приглашала она, — они в баньку ушли, сейчас воротятся, а потом чай
будут кушать. Как об
вас доложить?
— Разговеюсь, и
будет с меня! в другой раз я, пожалуй, и побольше
вас съем, — молвила она.
— Это еще что! — изумилась тетенька, — ведь таким манером
вы меня в праздник без ягод оставите! Приедут гости, и потчевать нечем
будет.
— Господа уж откушали чай, в саду гуляют, — сказала она, — сейчас
будут кофе
пить, а
вам самовар готов. И чайку и кофейку напьетесь.
—
Вы спросите, кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день
едят. А захочешь еще
поесть —
ешь, сделай милость! Опять и свобода дана. Я еще когда встал; и лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером, сходил, все закоулки обегал. Большой здесь город, народу на базаре, барок на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому у тетеньки насчет этого строго.
—
Ешьте, дружки, Христос с
вами. Кушанье у нас легкое, здоровое; коли и лишнее скушаете — худа не
будет! Маслицем деревянным животик помажем — и как рукой снимет!
— Римский сенатор. Он спас римскую республику от Катилины. Ах, если б
вы знали, какая это прелесть, его речь против Катилины! «Quousque tandem, Catilina, abutere patientia nostra!» [До каких же пор, Катилина, ты
будешь злоупотреблять нашим терпением! (лат.)] — продекламировал я восторженно.
— И
будут лежать, пока не протухнут. Это уж такой обычай у
вас.
— Да, кобылье молоко квашеное так называется… Я и
вас бы научил, как его делать, да
вы, поди, брезговать
будете. Скажете: кобылятина! А надо бы
вам — видишь, ты испитой какой! И
вам есть плохо дают… Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а то… еду!
— Кости да кожа! И погулять
вас не пускают, все в комнатах держат. Хочешь, я тебе лыжи сделаю. Вот снег нападет, все по очереди кататься
будете.
— Ничего, пускай ведьма проснется! а станет разговаривать, мы ей рот зажмем! Во что же мы играть
будем? в лошадки? Ну,
быть так! Только я, братцы, по-дворянски не умею, а по-крестьянски научу
вас играть. Вот
вам веревки.
Да
вы, поди, и не знаете, какой такой мужик
есть… так, думаете, скотина! ан нет, братцы, он не скотина! помните это: человек он!
— Поднимите фордек; может
быть, хоть чуточку уснем, — прибавила она, — ты, Агашка, здесь оставайся, персики береги. Да
вы, смотрите, поворачивайтесь! Чуть забрезжит свет, сейчас закладывать!
— Играйте с котом…
будет с
вас. У меня свои игральщики
есть!
— Что ж, на
вас, что ли, целый день смотреть…
есть резон!
— Ты
будешь работу работать, — благосклонно сказал он Аннушке, — а сын твой, как выйдет из ученья, тоже хлеб станет добывать; вот
вы и
будете вдвоем смирнехонько жить да поживать. В труде да в согласии — чего лучше!
Затем матушка и тетенька Арина Павловна бескорыстно лебезили перед ним, говорили ему «
вы», называли «братцем» (он же говорил просто: «сестра Анна, сестра Арина») и посылали ему из деревни всякие запасы, хотя у него и своих девать
было некуда.
— Жалко вот, что к приезду вашему ни фрукты, ни ягоды не
поспели. Полакомиться
вам, папенька, нечем.
— Мы от страху ни живы ни мертвы стоим, а он-то куражится, он-то куражится! «Я, говорит, это Анютке припомню!» Уж ругал он, ругал
вас, сударыня, то
есть самыми расскверными словами ругал!
— Тебе «кажется», а она, стало
быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то
выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог проклял его. И пошел от него хамов род. Которые люди от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус. Ну, а
вы как учитесь? — обращается он к нам.
— Ну, ступайте,
ешьте. А
вы что ж? — обращается он к присутствующим, — полакомиться?
— Ах, оставьте! с
вами просто опасно! Скажите лучше, давно
вы были у нашего доброго главнокомандующего?
— Конечно, не всякий — это только facon de parler… [слова (фр.).] Но
вы… разве тут может
быть какое-нибудь сомнение!
— Ах, что
вы! будто уж и в лакейской! А впрочем, не он, так другой достанет. А какое на Верочке платье вчера прелестное
было! где
вы заказываете?
— И
буду смотреть!
Вам что за дело! — огрызается сестрица.
—
Есть, да не под кадрель
вам. Даже полковник один
есть, только вдовый, шестеро детей, да и зашибает.
—
Вы с чем чай-то
пьете? с лимончиком? со сливочками?
— Вот
вы сказали, что своих лошадей не держите; однако ж, если
вы женитесь, неужто ж и супругу на извозчиках ездить заставите? — начинает матушка, которая не может переварить мысли, как это человек свататься приехал, а своих лошадей не держит! Деньги-то, полно, у него
есть ли?
— Потому что жена, доложу
вам, должна
быть во всех статьях… чтобы все
было в исправности… — продолжает Стриженый.
— Нет, не
будет, не
будет, не
будет.
Вы думаете, что ежели я ваша дочь, так и можно меня в хлеву держать?!
— Ах, что
вы! Могу ли я надеяться
быть представленным вашему супругу? — переменяет разговор Клещевинов.