Неточные совпадения
Слезы душили горло… Все миновало и не вернется никогда. Везут ее, Дуню, в чужой город, в чужое место, к чужим людям. Ни леса там, ни поля, ни деревни родной. Ах, господи! За
что прогневался
ты, милостивец, на нее, сиротку?
Чем досадила она
тебе?
— Привез! Ну, и отлично! Бумаги с
тобой? Прекрасно! Давай сюда. Восемь лет, говоришь? Маленькая! По росту меньше дать можно! Ну, вот и ладно. Можешь идти. Спасибо,
что в сохранности довез. Ступай!..
— Вот и хорошо! Вот и хорошо, — обрадовалась горбунья. — А теперь пойдем в лазаретную, там
тебя вымоем, обстрижем, в казенное платье обрядим, и будешь
ты у нас такая краля,
что ни в сказке сказать, ни пером описать, — пошутила горбунья и, взяв Дуню за руку, повела куда-то.
— Ну, девочка, будь умна, послушна, прилежна. Исполняй все,
что от
тебя требуется, и никто не обидит
тебя.
Ты сирота и с этих пор становишься воспитанницей нашего ремесленного приюта.
Тебя будут учить грамоте, Закону Божию, счету и ремеслу. Когда
ты вырастешь,
тебе найдут место, словом, мы всячески будем заботиться о
тебе.
—
Что ты не хотела работать — это очень дурно, Оня, а
что ты палец наколола умышленно, это еще хуже. Надо сейчас же идти в лазарет, попросить Фаину Михайловну перевязать руку и приложить какое-нибудь лекарство к больному месту. Слышишь? Извинись же перед Павлой Артемьевной и идем со мною.
— Ну,
что ты тут наковыряла? — послышался недовольный голос над головой Дуни.
— Новенькая! А
ты гостинца деревенского с собой не привезла? — зазвенел другой голосок, по другую сторону Дуни. И опять она не успела ответить, потому
что третий запищал ей в самое ухо...
— А знаешь ли
ты,
что ждет
тебя здесь, новенькая? — И новый голос умышленно забасил в другое ухо Дуни: — Утром уборка, днем шитье, работа да мутовка, а вечером порка от восьми до девяти.
— Матушка моя, — завопил он, —
что ж это такое, на ваших барышень не угодишь. Вчера была, видите ли, картошка плохая, нынче масло… Не рябчиками же их кормить прикажете! Ах
ты, господи!
— Слушай, новенькая, — заговорила костлявая, —
ты нас нечаянно накрыла, так уж и не выдавай. Никому не проговори,
что здесь видала, а не то мы
тебя… знаешь как! — Девочка подняла кулачок и внушительно потрясла им перед лицом Дуни.
— А
ты побожись. Побожись,
что никому не скажешь. Мы за то дружиться с
тобою будем.
— Это Маруськины дети. Маруська — наша, и дети наши. Мы их нашли вчера в чулане, сюда перенесли, сена в сторожке утащили. Надо бы ваты, да ваты нет. Не приведи господь, ежели Пашка узнает. Мы и от тети Лели скрыли. Не дай бог, найдет их кто, деток наших, в помойку выкинут, да и нам несдобровать. Вот только мы пятеро и знаем: я — Васса Сидорова, Соня Кузьменко, Дорушка Иванова, Люба Орешкина да Канарейкина Паша. А теперь и
ты будешь знать. Побожись еще раз,
что не скажешь.
— Не бойся, новенькая, — ласково обратилась она к Дуне. — Никто
тебе пальца резать не будет. А
что оспу, может быть, привьют, так это пустое. Ничуть не больно. Всем прививали. И мне, и Любе, и Орешкиной.
— Ну,
ты известная неженка. Баронессина любимка.
Что и говорить!
—
Ты что?
Что у
тебя болит, курносенькая? — обратился к ней доктор. — Небось от урока удрала? Закона Божия у вас нынче, урок? — пошутил он.
— Шура Огурцова?
Что же
ты знаешь? Скажи.
— А ну-ка, курносенькая, подойди! Видишь небось сама,
что я не кусаюсь, подруг твоих,
что были здесь, не обидел и
тебя, даст господь, не съем…
—
Что же
ты, пой! — раздраженно крикнул учитель.
— Вот глупая!
Чего боится! Никто
тебя не тронет! — крикнул снова учитель. — Поди сюда!
— Ага!
Ты что же это? Шутить со мною вздумала! — приходя неожиданно в бешенство, закричал Фимочка и снова рванулся за девочкой.
— А холодно, так вставай! Чуркова!
Ты это
что же, дряннушка этакая! До молитвы лежать будешь? — и Липа, стремительно схватив с предпостельного столика кружку, бежит с нею в умывальную. Через минуту она возвращается, сияя той же торжествующей недоброй улыбкой.
— Ну, ладно, ладно! Будет! Ладно уж, поревела и будет! На сахарцу. Эка невидаль, подумаешь! Душ заставили принять ненароком. Не зима еще… Не помрешь. А вот, девоньки, послушайте меня,
что я вам скажу-то! Цыганка у нас объявилась. Гадальщица. Слышите? Так твою судьбу
тебе расскажет,
что любо-дорого.
Что с каким человеком через год будет, все увидишь. Приходите нынче вечером в наш средний дортуар. Гадалку вам покажем, — тараторила Липа, и глаза ее лукаво поблескивали на скуластом лице.
— Ну,
что стала? Торопиться надо! Примемся за уборку. Не то на рукодельные часы опоздаем. Беда! — с деловитым, озабоченным видом зашептала Дорушка. — Давай-кась ведро скореича. Я полы вымою, а
ты пыль сотри, да, ради господа бога, осторожнее, Дунюшка! Не приведи господь, разобьем
что. Со света сживет Пашка! Ну, начнем, Дуня!
—
Чего ты? — удивленно, не разжимая губ, сквозь зубы роняет Дорушка, чтобы не быть услышанной законоучителем.
— Благодарим
Тебе Создателю, яко сподобил еси нас, — зазвенел на всю классную звонкий голосок Дорушки, после
чего отец Модест благословил девочек и вышел из классной. Проходя мимо доски и стоявшей подле нее Лихаревой, батюшка строго взглянул на Оню и погрозил ей пальцем.
— Ну,
что кричишь! Не признала? — говорит страшный Кащей голосом Вассы Сидоровой. — Няньку разбудить,
что ли, хочешь? А я за
тобою! К гадалке, к среднеотделенкам пойдем! Страсть занятно. Оня, Паша, все идем,
ты будешь четвертая! Ну!
— Эвона! Кого хватилась! — бесшумно расхохоталась Васса. — Спит твоя Дорушка и, почитай, четвертый сон видит, да и
что она
тебе за указчица? Скажи на милость, няньку какую себе выискала! Дорушка сама по себе,
ты сама по себе. И нечего много разговаривать, идем!
— А
ты, Дуня, о
чем гадать будешь? — неожиданно огорошила Оня Лихарева девочку.
—
Что ж
ты, Васса! Входи! Ведь
ты не из робких! — взяв за руку смущенную и сиявшую от счастья девочку, говорила она не то радушным, не то насмешливым тоном.
— Ну, а
ты что же? — наклонилась к Дуне хорошенькая Феничка. — Делай же все то,
что другие…
— Ну, птички, ну, рыбки мои! Ну, пичужечки милые,
что поделывали без меня? Феничка, плутишка моя! Сколько книжек проглотила, пока я пять месяцев за границей была? А
ты, Любаша, как в рукоделиях преуспеваешь? Маруся Крымцева! Кра-са-ви-ца по-прежнему? Все цветешь, как роза, прелесть моя! А Паланя? Цыганочка черноокая! Все в рукоделии преуспеваешь? Оня Лихарева, башибузук
ты этакий! Толстеет все и свежеет, шалунишка этакая! А Дорушка, где наша умница-разумница? Не вижу Дорушки!
— Как
ты сплетешь себе венок?
В твоем саду нет больше роз!
— Вы позабыли,
что шипы
Остались мне, — сказал Христос.
И из шипов они сплели
Венок колючий для Него,
И капли крови вместо роз
Чело украсили Его.
—
Что это? Для кого это? Зачем
ты прячешь мясо в карман?
—
Что же
ты молчишь?
Ты — немая? Дорушка, скажи мне, она не немая, нет?
—
Что ж
ты, Дунюшка, отвечай. Нан — добрая барышня, она не обидит.
— Оля Чуркова! — загремела Пашка, и глаза ее засверкали, обдавая маленькую Олю целым фонтаном негодования и гнева, —
что с
тобою?
Ты, кажется, молишься на кошку? Встать! Сейчас встать, скверная девчонка! Как
ты смеешь сидеть на снегу? В лазарет захотела,
что ли?
— Надо! Надо!
Что ты? Очнись! — зашептала с каким-то мистическим ужасом Дорушка. — За злых молиться еще больше надо. Помнишь боженьку-Христа? Он за врагов молился на кресте… Батюшка в проповеди сказывал.
—
Что ж
ты, ягодка, кушай со Христом…
Чего прячешь! — певучим голосом уговаривала Аксинья дочку.
— Вот уморушка-то, тятя, кабы
ты видел только! Он от нее — она за ним… Он ровно заяц, она-то волчицей… Гоп-ля, гоп-ля — чуть не по колено-то снегу! Знатно выкупалась!
Что и говорить! — И Оня сдержанно смеется, прикрывая рот одной рукой и запихивая в него в то же время другой кусок медового пряника.
— Коршун, коршун,
что ты делаешь? — звонким голосом вопрошала Вассу Оня.
— Паланя! Милая! О
чем ты?
Что случилось?
—
Что случилось? Паланя,
чего ты ревешь? Заведеева? Слышишь?
Тебе я говорю… Елена Дмитриевна, позвольте! Дайте мне сесть! — И, недружелюбно взглянув на уступившую ей место тетю Лелю, Павла Артемьевна с видом власть имущей опустилась подле плачущей воспитанницы на лавку.
— Ну, пожалуйста, брось нюнить… Это еще
что такое? Обрадовалась случаю. Слезы дешевы! Раскрыла шлюзы. Куда как хорошо! Пример бесподобный для младших. Паланя!
Тебе говорят! Отвечай сейчас же,
что случилось?
— Пропала, говоришь
ты? Пропасть не может… Не могла пропасть, я
тебе повторяю. Кто-нибудь украл… Украл и спрятал. Из зависти к такой прекрасной вещице. А может быть, и просто оттого,
что понравилась! — сердито бросала Павла Артемьевна, хмуря свои и без того суровые брови.
Слушай же,
что я
тебе скажу, вот в
чем будет состоять твое искупление:
ты сегодня же, после вечерней молитвы, выйдешь на середину столовой и расскажешь при всех Палане о твоем поступке.
—
Тебя накажут, да, потому
что ты заслужила наказание. Но я буду просить Екатерину Ивановну не исключать
тебя.