Неточные совпадения
— Андрей Ефимыч,
вам не пора пиво
пить? — спрашивает она озабоченно.
— Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома, то должен же кто-нибудь сидеть в них. Не
вы — так я, не я — так кто-нибудь третий. Погодите, когда в далеком будущем закончат свое существование тюрьмы и сумасшедшие дома, то не
будет ни решеток на окнах, ни халатов. Конечно, такое время рано или поздно настанет.
—
Вы шутите, — сказал он, щуря глаза. — Таким господам, как
вы и ваш помощник Никита, нет никакого дела до будущего, но можете
быть уверены, милостивый государь, настанут лучшие времена! Пусть я выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и — на нашей улице
будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся. Приветствую их от всей души и радуюсь, радуюсь за них! Вперед! Помогай
вам бог, друзья!
— Я не нахожу особенной причины радоваться, — сказал Андрей Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным и в то же время очень понравилось. — Тюрем и сумасшедших домов не
будет, и правда, как
вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность вещей не изменится, законы природы останутся всё те же. Люди
будут болеть, стариться и умирать так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни освещала вашу жизнь, все же в конце концов
вас заколотят в гроб и бросят в яму.
—
Вы не верите, ну а я верю. У Достоевского или у Вольтера кто-то говорит, что если бы не
было Бога, то его выдумали бы люди. А я глубоко верю, что если нет бессмертия, то его рано или поздно изобретет великий человеческий ум.
—
Вы мыслящий и вдумчивый человек. При всякой обстановке
вы можете находить успокоение в самом себе. Свободное и глубокое мышление, которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира — вот два блага, выше которых никогда не знал человек. И
вы можете обладать ими, хотя бы
вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке, однако же
был счастливее всех царей земных.
— Ваш Диоген
был болван, — угрюмо проговорил Иван Дмитрич. — Что
вы мне говорите про Диогена да про какое-то уразумение? — рассердился он вдруг и вскочил. — Я люблю жизнь, люблю страстно! У меня мания преследования, постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня охватывает жажда жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно!
— Странно… — пробормотал Андрей Ефимыч в смущении. — Вчера мы беседовали так мирно, но вдруг
вы почему-то обиделись и сразу оборвали… Вероятно, я выразился как-нибудь неловко или,
быть может, высказал мысль, не согласную с вашими убеждениями…
— Да, так я
вам и поверю! — сказал Иван Дмитрич, приподнимаясь и глядя на доктора насмешливо и с тревогой; глаза у него
были красны. — Можете идти шпионить и пытать в другое место, а тут
вам нечего делать.
— Но допустим, что
вы правы, — сказал он. — Допустим, что я предательски ловлю
вас на слове, чтобы выдать полиции.
Вас арестуют и потом судят. Но разве в суде и в тюрьме
вам будет хуже, чем здесь? А если сошлют на поселение и даже на каторгу, то разве это хуже, чем сидеть в этом флигеле? Полагаю, не хуже… Чего же бояться?
— Это
вы напрасно. Если
вы почаще
будете вдумываться, то
вы поймете, как ничтожно все то внешнее, что волнует нас. Нужно стремиться к уразумению жизни, а в нем — истинное благо.
— Стоики, которых
вы пародируете,
были замечательные люди, но учение их застыло еще две тысячи лет назад и ни капли не подвинулось вперед и не
будет двигаться, так как оно не практично и не жизненно.
А дело в том, что мы с
вами мыслим; мы видим друг в друге людей, которые способны мыслить и рассуждать, и это делает нас солидарными, как бы различны ни
были наши взгляды.
— Мы еще покажем себя! — захохотал Михаил Аверьяныч и похлопал друга по колену. — Мы еще покажем! Будущим летом, бог даст, махнем на Кавказ и весь его верхом объедем — гоп! гоп! гоп! А с Кавказа вернемся, гляди, чего доброго, на свадьбе гулять
будем. — Михаил Аверьяныч лукаво подмигнул глазом. — Женим
вас, дружка милого… женим…
— У меня и в мыслях не
было обижаться на
вас.
— Дайте, голубчик, слово, что
вы будете слушаться во всем Евгения Федорыча.
Когда
вам скажут, что у
вас что-нибудь вроде плохих почек и увеличенного сердца и
вы станете лечиться, или скажут, что
вы сумасшедший или преступник, то
есть, одним словом, когда люди вдруг обратят на
вас внимание, то знайте, что
вы попали в заколдованный круг, из которого уже не выйдете.
— Ага, и
вас засадили сюда, голубчик! — проговорил он сиплым спросонок голосом, зажмурив один глаз. — Очень рад. То
вы пили из людей кровь, а теперь из
вас будут пить. Превосходно!
— Никуда, никуда нельзя. Слабы мы, дорогой…
Был я равнодушен, бодро и здраво рассуждал, а стоило только жизни грубо прикоснуться ко мне, как я пал духом… прострация… Слабы мы, дрянные мы… И
вы тоже, дорогой мой.
Вы умны, благородны, с молоком матери всосали благие порывы, но едва вступили в жизнь, как утомились и заболели… Слабы, слабы!
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это
вам кажется только, что близко; а
вы вообразите себе, что далеко. Как бы я
был счастлив, сударыня, если б мог прижать
вас в свои объятия.
Бобчинский. Сначала
вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков. Да вот тогда
вы дали двести, то
есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.
Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже
вы, то
есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не знаем, как и
быть: просто хоть в петлю полезай.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь
вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь
вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.