Неточные совпадения
На вешалке было
военное пальто. Алексей Александрович заметил это и
спросил...
— Можно узнать, почему вы одеты
военным? — строго
спросил Самгин. Мальчик звучно ответил...
— Да — чепуха же это, чепуха-а! — выпевал он, уговаривая, успокаивая кого-то. — У нас есть дивизия, которую прозвали «беговым обществом», она — как раз — все бегает от немцев-то. Да — нет, какая же клевета?
Спросите военных, — подтвердят!
Я стал спорить; в почтовом доме отворилось с треском окно, и седая голова с усами грубо
спросила, о чем спор. Кондуктор сказал, что я требую семь мест, а у него их только пять; я прибавил, что у меня билет и расписка в получении денег за семь мест. Голова, не обращаясь ко мне, дерзким раздавленным русско-немецко-военным голосом сказала кондуктору...
Приметив Карла Ивановича, отец мой тотчас начинал небольшие
военные действия против него. Карл Иванович осведомлялся о здоровье, старик благодарил поклоном и потом, подумавши,
спрашивал, например...
Я ее полюбил за то особенно, что она первая стала обращаться со мной по-человечески, то есть не удивлялась беспрестанно тому, что я вырос, не
спрашивала, чему учусь и хорошо ли учусь, хочу ли в
военную службу и в какой полк, а говорила со мной так, как люди вообще говорят между собой, не оставляя, впрочем, докторальный авторитет, который девушки любят сохранять над мальчиками несколько лет моложе их.
Утром как-то они столкнулись, и Козлов, расправив свои чисто
военные усы,
спросил...
Слишком за год до выпуска государь
спросил Энгельгардта: есть ли между нами желающие в
военную службу?
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и умирают»), видя на бале у московского
военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю московскую публику),
спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
Кто-то из
военных подъезжал к нашему окошку и
спрашивал о здоровье нашей матери.
Было часов шесть вечера. По главной улице уездного городка шибко ехала на четверке почтовых лошадей небольшая, но красивая дорожная карета. Рядом с кучером, на широких козлах, помещался благообразный лакей в
военной форме. Он, как только еще въехали в город, обернулся и
спросил ямщика...
— Вы его в
военного преобразили?.. —
спросил Вихров.
Я
спрашиваю себя:"Зачем нужен уланский офицер?" — и смело отвечаю:"Он нужен в качестве эксперта по
военной части!"Я не смею утверждать, но мне кажется… и если вашему превосходительству угодно будет выслушать меня…
«Каким образом может существовать сословие, —
спрашивал сам себя Ромашов, — которое в мирное время, не принося ни одной крошечки пользы, поедает чужой хлеб и чужое мясо, одевается в чужие одежды, живет в чужих домах, а в
военное время — идет бессмысленно убивать и калечить таких же людей, как они сами?»
Постоянный костюм капитана был форменный
военный вицмундир. Курил он, и курил очень много, крепкий турецкий табак, который вместе с пенковой коротенькой трубочкой носил всегда с собой в бисерном кисете. Кисет этот вышила ему Настенька и, по желанию его, изобразила на одной стороне казака, убивающего турка, а на другой — крепость Варну. Каждодневно, за полчаса да прихода Петра Михайлыча, капитан являлся, раскланивался с Настенькой, целовал у ней ручку и
спрашивал о ее здоровье, а потом садился и молчал.
— Что? —
спрашивает военный.
— Отчего я вас вижу в монашеской одежде? Вы, мне говорили, прежде были
военный? —
спросила Муза Николаевна своего гостя.
Часто, когда видишь не только рекрутские наборы, учения
военных, маневры, но городовых с заряженными револьверами, часовых, стоящих с ружьями и налаженными штыками, когда слышишь (как я слышу в Хамовниках, где я живу) целыми днями свист и шлепанье пуль, влипающих в мишень, и видишь среди города, где всякая попытка самоуправства, насилия запрещается, где не разрешается продажа пороха, лекарств, быстрая езда, бездипломное лечение и т. п., видишь в этом же городе тысячи дисциплинированных людей, обучаемых убийству и подчиненных одному человеку, —
спрашиваешь себя: да как же те люди, которые дорожат своею безопасностью, могут спокойно допускать и переносить это?
Спросят, может быть: как же обязан поступить подданный, который верит, что война несовместима с его религиею, но от которого правительство требует участия в
военной службе?
Если противиться злу насилием и клясться не должно, то всякий естественно
спрашивает: как же
военная служба?
Для приличия, однако, молодого человека запирают в тюрьму и пишут в высшее
военное управление,
спрашивая, что делать?
Один заседатель, лет десять тому назад служивший в
военной службе, собирался сломить кий об спину хозяина и до того оскорблялся, что логически присовокуплял к ряду энергических выражений: «Я сам дворянин; ну, черт его возьми, отдал бы генералу какому-нибудь, — что тут делать станешь, — а то молокососу, видите, из Парижа приехал; да позвольте
спросить, чем я хуже его, я сам дворянин, старший в роде, медаль тысяча восемьсот двенадцатого…» — «Да полно ты, полно, горячая голова!» — говорил ему корнет Дрягалов, имевший свои виды насчет Бельтова.
Часа через три он возвратился с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный,
спросил мятной воды и примочил голову одеколоном; одеколон и мятная вода привели немного в порядок его мысли, и он один, лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него в голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно провел несколько минут с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать генерала в карету, — до гостиной губернского предводителя, в которой почтенный представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как в
военной службе, что она дает человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот, строит у себя в деревне каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить в кавалерии и заниматься устройством имения, играют в карты, держат француженок и ездят в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
Гурмыжская. Поминаю, мой друг, поминаю. Однако я до сих пор не
спрошу у тебя. Судя по твоему платью, ты уж больше не служишь в
военной службе.
— Очень рады… Мы уж кончили, последнюю страничку… А кто она? —
спрашивает старик из
военных писарей.
Выпили в буфете бутылку пива, слушали игру
военного оркестра, Яков толкал Евсея в бок локтем и
спрашивал его...
Пользуясь правом жениха, Рославлев сидел за столом подле своей невесты; он мог говорить с нею свободно, не опасаясь нескромного любопытства соседей, потому что с одной стороны подле них сидел Сурской, а с другой Оленька. В то время как все, или почти все, заняты были едою, этим важным и едва ли ни главнейшим делом большей части деревенских помещиков, Рославлев
спросил Полину: согласна ли она с мнением своей матери, что он не должен ни в каком случае вступать снова в
военную службу?
Когда кончилось сие торжественное шествие, напоминающее блестящие похороны знаменитого военачальника, которому у самой могилы отдают в последний раз все
военные почести, наш строгой ротной командир подошел к Рославлеву и
спросил его: как ему кажется, хорошо ли прошли церемониальным маршем французы?
— Но каким же образом вам позволяют носить ваш
военный мундир? —
спросил Бегушев явно удивленным голосом.
Ольга(обнимает сестру). Милая моя, прекрасная сестра, я все понимаю; когда барон Николай Львович оставил
военную службу и пришел к нам в пиджаке, то показался мне таким некрасивым, что я даже заплакала… Он
спрашивает: «Что вы плачете?» Как я ему скажу! Но если бы бог привел ему жениться на тебе, то я была бы счастлива. Тут ведь другое, совсем другое.
И он пошел дальше, продолжая приятно улыбаться, но, увидев идущего навстречу
военного фельдшера, вдруг нахмурился, остановил его и
спросил...
— Ну? —
спросил он. Двери распахнулись, и первое, что появилось в дверях, — это спина
военного с малиновым шевроном и звездой на левом рукаве. Он отступал из двери, в которую напирала яростная толпа, спиной и стрелял из револьвера. Потом он бросился бежать мимо Персикова, крикнув ему...
В другой раз он как бы мимоходом
спросил меня, какого мнения я насчет фаланстеров, и когда я выразился, что опыт
военных поселений достаточно доказал непригодность этой формы общежития, то он даже не дал мне развить до конца мою мысль и воскликнул...
— Унде эште пошта? [Где почта?] — преувеличенно вежливо прикладывая руку к козырьку кепи,
спрашивает щеголя-румына офицер, вооруженный «
военным переводчиком» — книжкой, которою тогда были снабжены войска. Румын объясняет ему; офицер перелистывает книжку, ища непонятных слов, и ничего не понимает, но вежливо благодарит.
«А вдруг мама не приедет за мной? — беспокойно, в сотый раз,
спрашивал сам себя Буланин. — Может быть, она не знает, что нас распускают по субботам? Или вдруг ей помешает что-нибудь? Пусть уж тогда бы прислала горничную Глашу. Оно, правда, неловко как-то воспитаннику
военной гимназии ехать по улице с горничной, ну, да что уж делать, если без провожатого нельзя…»
— Ты у стенки любишь? —
спросила она. — Хорошо, лежи, лежи. У, какие у тебя ноги холодные! Ты знаешь, я обожаю
военных. Как тебя зовут?
Мордвинов велел золото убрать, а сам поехал в государственный совет и, как пришел, то точно воды в рот набрал — ничего не говорит… Так он молчал во все время, пока другие говорили и доказывали государю всеми доказательствами, что евреям нельзя служить в
военной службе. Государь заметил, что Мордвинов молчит, и
спрашивает его...
А с вами молодое существо, часто еще со всей институтской невинностью, которое не знает, что говорить с
военным, и точно у естественного учителя
спрашивает у вас: «Как вы думаете: это букан или букашка?..» Ну, что тут думать: букашка это или букан, когда с вами наедине и на вашу руку опирается этакий живой, чистейший ангел!
«Князю Андрею вдруг стало отчего-то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом все так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хочет знать про его существование и была довольна и счастлива какой-то своей отдельной, — верно глупой, — но веселой и счастливой жизнью. «Чему она рада? О чем она думает? Не об уставе
военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива, — невольно с любопытством
спрашивал себя князь Андрей».
Один из
военных властным голосом
спросил...
Военный отвел его в угол и на ухо
спросил...
У крыльца
военного комиссариата стояла кучка красноармейцев. Один насмешливо
спросил Белозерова!
— С нашим древним селом желаете ознакомиться? — тем же басом
спросил становой и довольно молодцевато, почти по-военному, перевел высокими своими плечами.
Спрашиваю, кто сидит посреди — говорят мне: профессор финансового права; а вот тот рядом — Иван Ефимович Андреевский, профессор полицейского права и государственных законов; а вон тот бодрый старичок с
военным видом — Ивановский, у которого тоже приходилось сдавать целых две науки разом: международное право и конституционное, которое тогда уже называлось"государственное право европейских держав".
И привез мне их. Я прочел с увлечением, мне очень понравилось. В разговоре я так и сыпал гоголевскими выражениями: «с ловкостью почти
военного человека», «во фраке наваринского дыма с пламенем» и т. п. Как-то за обедом папа
спросил...
Грубость и невоспитанность военно-медицинского начальства превосходила всякую меру. Печально, но это так:
военные генералы в обращении с своими подчиненными были по большей части грубы и некультурны; но по сравнению с генералами-врачами они могли служить образцами джентльменства. Я рассказывал, как в Мукдене окликал д-р Горбацевич врачей: «Послушайте, вы!» На обходе нашего госпиталя, инспектор нашей армии
спрашивает дежурного товарища...
До сих пор он держался «
военной линии» и рассказывал о себе по секрету, что он через какое-то особенное дело стал вроде французской «Железной маски» или византийского «Вылезария», а после истории с «Талькой» он начал набожно вздыхать, креститься и полушепотом
спрашивать: «Позвольте узнать, что нынче в газетах стоит про отца Иоанна и где посещает теперь протосвятитель армии — Флотов?»
Он остановился в дверях. Фигуру хозяйки заслоняла другая широкая фигура
военного, даже сзади очень знакомая ему."Кто же бы это такой?" — тотчас же
спросил он себя.
—
Военный? —
спрашивает государь.
— Не известны ли вам какие-нибудь ещё интересные
военные эпизоды последнего времени? —
спросил я.