Неточные совпадения
—
Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава Богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол
сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди — либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!..
—
Вот он вас проведет в присутствие! — сказал Иван Антонович, кивнув головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.) в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их в комнату присутствия,
где стояли одни только широкие кресла и в них перед столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида с указами Петра I, стоявшая на столе во всех присутственных местах.] и двумя толстыми книгами,
сидел один, как солнце, председатель.
«Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А
вот камин;
Здесь барин
сиживал один.
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и
сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она в тот угол,
где потемнее, и как будто ждала, что
вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
В последний вечер пред отъездом в Москву Самгин
сидел в Монастырской роще, над рекою, прислушиваясь, как музыкально колокола церквей благовестят ко всенощной, —
сидел, рисуя будущее свое: кончит университет, женится на простой, здоровой девушке, которая не мешала бы жить, а жить надобно в провинции, в тихом городе, не в этом,
где слишком много воспоминаний, но в таком же
вот,
где подлинная и грустная правда человеческой жизни не прикрыта шумом нарядных речей и выдумок и
где честолюбие людское понятней, проще.
Красавина. «Я, говорит, замуж не прочь; только
где его найдешь, дома-то
сидя?» — «А я-то, говорю, на что?» — «Ну, говорит, хлопочи!» Так
вот какие дела и какие оказии бывают.
— Да
где бываю! Мало
где бываю, все дома
сижу:
вот план-то тревожит меня, а тут еще квартира… Спасибо, Тарантьев хотел постараться, приискать…
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда!
Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем
сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся,
где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол!
Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
К тому же это шелк, она его треплет по камню три версты, из одной только моды, а муж пятьсот рублей в сенате в год получает:
вот где взятки-то
сидят!
Вот нас едет четыре экипажа, мы и
сидим теперь: я здесь, на Каменской станции, чиновник с женой и инженер — на Жербинской, другой чиновник — где-то впереди, а едущий сзади купец
сидит, говорят, не на станции, а на дороге.
Теперь оказывалось, что эта госпожа была политическая преступница,
сидела в тюрьме,
где, вероятно, узнала его историю, и
вот предлагала ему свои услуги.
Изменился и весь тон его: это
сидел уже опять равный всем этим людям человек, всем этим прежним знакомым его,
вот точно так, как если бы все они сошлись вчера, когда еще ничего не случилось, где-нибудь в светском обществе.
Не обращайте внимания, дрянной, мелкий черт, — прибавил он, вдруг перестав смеяться и как бы конфиденциально, — он, наверно, здесь где-нибудь,
вот под этим столом с вещественными доказательствами,
где ж ему
сидеть, как не там?
«Но что это, что это? Почему раздвигается комната… Ах да… ведь это брак, свадьба… да, конечно.
Вот и гости,
вот и молодые
сидят, и веселая толпа и…
где же премудрый архитриклин? Но кто это? Кто? Опять раздвинулась комната… Кто встает там из-за большого стола? Как… И он здесь? Да ведь он во гробе… Но он и здесь… встал, увидал меня, идет сюда… Господи!..
«Знаю я, говорю, Никитушка,
где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то,
вот как прежде
сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка,
где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним в комнату мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою комнату, упала в кресла,
сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и
вот звонок — это он, она побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь —
где ж оно? его нет,
где ж оно? она торопливо перебирала бумаги:
где ж оно?
Вот, как смешно будет: входят в комнату — ничего не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое?
где Верочка? маменька кричит на папеньку: что ты стоишь, выбей окно! — выбили окно, и видят: я
сижу у туалета и опустила голову на туалет, а лицо закрыла руками.
И
вот мы опять едем тем же проселком; открывается знакомый бор и гора, покрытая орешником, а тут и брод через реку, этот брод, приводивший меня двадцать лет тому назад в восторг, — вода брызжет, мелкие камни хрустят, кучера кричат, лошади упираются… ну
вот и село, и дом священника,
где он
сиживал на лавочке в буром подряснике, простодушный, добрый, рыжеватый, вечно в поту, всегда что-нибудь прикусывавший и постоянно одержимый икотой;
вот и канцелярия,
где земский Василий Епифанов, никогда не бывавший трезвым, писал свои отчеты, скорчившись над бумагой и держа перо у самого конца, круто подогнувши третий палец под него.
Вот, например, мы
сидим в той самой комнате,
где сто лет назад
сидел Степан Иванович Шешковский, начальник тайной экспедиции, и производил здесь пытки арестованных.
— Б-ба! Да ведь
вот он! — воскликнула она, вдруг останавливаясь. — То ни с какими курьерами не отыщешь, то как нарочно там
сидит,
где и не вообразишь… Я ведь думала, что ты там… у дяди!
Вот и
сижу, а невтерпеж станет, так тайком да крадучись мимо дома ее по улице и хожу или за углом
где прячусь.
У нас такая общая комната есть, — обратилась она к князю, уводя его, — попросту, моя маленькая гостиная,
где мы, когда одни
сидим, собираемся, и каждая своим делом занимается: Александра,
вот эта, моя старшая дочь, на фортепиано играет, или читает, или шьет...
Пушкин заставил меня рассказать ему про всех наших первокурсных Лицея, потребовал объяснения, каким образом из артиллеристов я преобразовался в Судьи. Это было ему по сердцу, он гордился мною и за меня!
Вот его строфы из «Годовщины 19 октября» 1825 года,
где он вспоминает,
сидя один, наше свидание и мое судейство...
Здесь свечечка оказывалась еще бессильнее при темных обоях комнаты. Только один неуклюжий, запыленный чехол, окутывавший огромную люстру с хрустальными подвесками, невозможно выделялся из густого мрака, и из одной щелки этого чехла на Помаду смотрел крошечный огненный глазок. Точно Кикимора подслушала Помадины думы и затеяла пошутить с ним: «
Вот, мол,
где я сижу-то: У меня здесь отлично, в этом пыльном шалашике».
— Следует, по закону, безотлагательно… Тысячу рублей, говорят, исправнику-то дали за это дело, — присовокупил секретарь. —
Вот у меня
где эта земская полиция
сидит! — произнес он затем, слегка ударяя себя в грудь. — Она всю кровь мою мне испортила, всю душу мою истерзала…
Шпион подозвал сторожа и что-то шептал ему, указывая на нее глазами. Сторож оглядывал его и пятился назад. Подошел другой сторож, прислушался, нахмурил брови. Он был старик, крупный, седой, небритый.
Вот он кивнул шпиону головой и пошел к лавке,
где сидела мать, а шпион быстро исчез куда-то.
Вот она у меня
где сидит.
— Он все врет, — продолжал Петр Иваныч. — Я после рассмотрел, о чем он хлопочет. Ему только бы похвастаться, — чтоб о нем говорили, что он в связи с такой-то, что видят в ложе у такой-то, или что он на даче
сидел вдвоем на балконе поздно вечером, катался, что ли, там с ней где-нибудь в уединенном месте, в коляске или верхом. А между тем выходит, что эти так называемые благородные интриги — чтоб черт их взял! — гораздо дороже обходятся, чем неблагородные.
Вот из чего бьется, дурачина!
Через всю залу, по диагонали, Александров сразу находит глазами Зиночку. Она
сидит на том же месте,
где и раньше, и быстрыми движениями веера обмахивает лицо. Она тревожно и пристально обегает взором всю залу, очевидно, кого-то разыскивая в ней. Но
вот ее глаза встречаются с глазами Александрова, и он видит, как радость заливает ее лицо. Нет. Она не улыбается, но юнкеру показалось, что весь воздух вокруг нее посветлел и заблестел смехом, точно сияние окружило ее красивую голову. Ее глаза звали его.
А в особенности оранжереи —
вот они у меня
где сидят!
Статистика вышла коротенькая, скудная цифровыми данными и, может быть, даже неверная, так что, по совести говоря, каждый из нас мог бы написать ее,
сидя где-нибудь в Разъезжей и не бывши в Благовещенском. Да так, вероятно, и пишется большинство статистик, а публицисты делают из них неверные выводы и пишут неверные передовые статьи.
Вот почему цензурное ведомство и предостерегает: об одном не пиши, об другом помолчи, а об третьем совсем позабудь. Потому что писать надобно так, чтобы верно было.
Оказалось, что он угомонится лишь тогда, когда покорит под нозе торгаша-англичанина, который у него"
вот где сидит".
«
Вот, — подумала юна, — где-то в одиночестве, на пустынном мысе, среди ночи и бури,
сидит человек и следит внимательно за этими вспышками огня, и, может быть,
вот сейчас, когда я думаю о нем, может быть, и он мечтает о сердце, которое в это мгновение за много верст на невидимом пароходе думает о нем с благодарностью».
— Ну, сударка, теперь только распоясывайся! Любо было кататься, — попробуй-ка саночки повозить! Попробуй! попробуй! Я
вот трех сынов да дочку вырастила, да пятерых детей маленькими схоронила — я знаю!
Вот они
где у нас, мужчинки-то,
сидят! — прибавила она, ударяя себя кулаком по затылку.
Вот почему всякий арестант на Руси,
где бы он ни
сидел, становится как-то беспокоен весною, с первыми приветными лучами весеннего солнца.
— А хожу, — говорит, — туда-сюда и гляжу,
где хорошие люди, увижу — потрусь около них. Выглядел вас на беседе тогда,
сидите вы, как во сне, сразу видно, что человек некорыстный и ничего вам от людей не надо.
Вот, теперь около вас поживу.
Сидели они высоко, на какой-то полке, точно два петуха, их окружал угрюмый, скучающий народ, а ещё выше их собралась молодёжь и кричала, топала, возилась. Дерево сидений скрипело, трещало, и Кожемякин со страхом ждал, что
вот всё это развалится и рухнет вниз,
где правильными рядами расположились спокойные, солидные люди и, сверкая голыми до плеч руками, женщины обмахивали свои красные лица.
— Стипендию учредить! — заревел он с яростью. — Таковский чтоб учредил! Небось сам рад сорвать со всякого встречного… Штанишек нет, а туда же, в стипендию какую-то лезет! Ах ты лоскутник, лоскутник!
Вот тебе и покорил нежное сердце! А
где ж она, родительница-то? али спряталась? Не я буду, если не
сидит где-нибудь там, за ширмами, али под кровать со страха залезла…
Не люблю я, батюшка, ученую часть;
вот она у меня
где сидит!
— Я не знаю… Говорят люди, что где-то около Бисова Кута она живет… Знаете — болото, что за Ириновским шляхом. Так
вот в этом болоте она и
сидит, трясьця ее матери.
— О нет, нет… Я буду в лесу в это время, никуда из хаты не выйду… Но я буду
сидеть и все думать, что
вот я иду по улице, вхожу в ваш дом, отворяю двери, вхожу в вашу комнату… Вы
сидите где-нибудь… ну хоть у стола… я подкрадываюсь к вам сзади тихонько… вы меня не слышите… я хватаю вас за плечо руками и начинаю давить… все крепче, крепче, крепче… а сама гляжу на вас…
вот так — смотрите…
— По че-ло-ве-че-ству? — иронически отчеканил он каждый слог. — Позвольте-с, да у меня эти человеки
вот где сидят-с!
Ему вдруг с особенною ясностью пришло в голову, что
вот я, Дмитрий Оленин, такое особенное от всех существо, лежу теперь один, Бог знает
где, в том месте,
где жил олень, старый олень, красивый, никогда может быть не видавший человека, и в таком месте, в котором никогда никто из людей не
сидел и того не думал.
— Нет, мужчины совсем наоборот… Взять
вот хоть вас.
Вот сейчас
сидим мы с вами, разговариваем, а где-нибудь растет девушка, которую вы полюбите, и женитесь, заведете деток… Я это к слову говорю, а не из ревности. Я даже рада буду вашему счастью… Дай бог всего хорошего и вам и вашей девушке. А под окошечком у вас все-таки пройду…
— Да, болен. Но ведь десятки, сотни сумасшедших гуляют на свободе, потому что ваше невежество не способно отличить их от здоровых. Почему же я и
вот эти несчастные должны
сидеть тут за всех, как козлы отпущения? Вы, фельдшер, смотритель и вся ваша больничная сволочь в нравственном отношении неизмеримо ниже каждого из нас, почему же мы
сидим, а вы нет?
Где логика?
Чужие-то люди, неизведанные,
вот где у меня
сидят — на самой шее…
Силан.
Вот она
где у меня
сидит, пропажа эта. По этому случаю, теперь, братцы мои — господа приказчики, У меня чтоб аккуратно: в девятом часу чтоб дома, и ворота на запор. А уж это, чтоб по ночам через забор лазить, — уж это заведение надо вам бросить; а то сейчас за ворот, да к хозяину.
— Я бы сама пришла, да больна была.
Вот на этом кресле,
где вы
сидите, всегда Островский
сидел, — сказала она, опускаясь в кресло. — Танечка, ведь мы с ним старые друзья… Еще в Воронеже в семьдесят девятом году играли. Все такой же. Как сейчас помню нашу первую встречу на репетиции — Владимир Алексеевич с пожара приехал, весь в саже, так дымом, дымом от него!
Авдотья Назаровна. И найду! B гроб, грешница, не лягу, а ее да Саничку замуж выдам!.. B гроб не лягу… (Вздох.) Только
вот где их найдешь нынче, женихов-то? Вон они, наши женихи-то,
сидят нахохлившись, словно петухи мокрые!..
Лебедев. А ничего… Слушают да пьют себе. Раз, впрочем, я его на дуэль вызвал… дядю-то родного. Из-за Бэкона вышло. Помню,
сидел я, дай бог память,
вот так, как Матвей, а дядя с покойным Герасимом Нилычем стояли
вот тут, примерно,
где Николаша… Ну-с, Герасим Нилыч и задает, братец ты мой, вопрос…