Неточные совпадения
Узнав о близких отношениях Алексея Александровича
к графине Лидии Ивановне, Анна на третий день решилась написать ей стоившее ей большого труда
письмо,
в котором она умышленно говорила, что разрешение видеть сына должно зависеть от великодушия
мужа. Она знала, что, если
письмо покажут
мужу, он, продолжая свою роль великодушия, не откажет ей.
Опять, как и
в первую минуту, при известии об ее разрыве с
мужем, Вронский, читая
письмо, невольно отдался тому естественному впечатлению, которое вызывало
в нем отношение
к оскорбленному
мужу.
Просидев дома целый день, она придумывала средства для свиданья с сыном и остановилась на решении написать
мужу. Она уже сочиняла это
письмо, когда ей принесли
письмо Лидии Ивановны. Молчание графини смирило и покорило ее, но
письмо, всё то, что она прочла между его строками, так раздражило ее, так ей возмутительна показалась эта злоба
в сравнении с ее страстною законною нежностью
к сыну, что она возмутилась против других и перестала обвинять себя.
Полозова говорила
в письме к подруге, что много обязана была
мужу Веры Павловны. Чтобы объяснить это, надобно сказать, что за человек был ее отец.
Она бросалась
в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала
в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась
в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила
к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила
письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала
письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним
в комнату
мужа, бросила его да стол, и бросилась
в свою комнату, упала
в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала
в кабинет схватить
письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
В 1851 году я был проездом
в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился
к Фогтову отцу с
письмом сына. Он был
в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его портрет.
Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию
к больному.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие деньги брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого сибирского хлеба. Ведь знали… У меня есть ваше
письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например,
к прокурору, и все как на ладони. Вместе и
в остроге будем сидеть, а Харитина будет по два калачика приносить, — один
мужу, другой любовнику.
На другой день Харитина получила от
мужа самое жалкое
письмо. Он униженно просил прощения и умолял навестить его. Харитина разорвала
письмо и не поехала
в острог. Ее теперь больше всего интересовала затея женить доктора на Агнии. Серафима отнеслась
к этой комбинации совершенно равнодушно и только заметила...
И по выходе замуж она сдерживает свое обещание: когда
муж попросил у ней денег, она уехала
к папеньке, а
мужу, прислала
письмо,
в котором, между прочим, излагалась такая философия: «Что я буду значить, когда у меня не будет денег? — тогда я ничего не буду значить!
В письме от 31 декабря 1841 г.
к племяннице Н. Г. Глинке (по
мужу — Одынец) он заявлял: «Люблю жену всей душою, но мои поступки… она совершенно превратно толкует…
Пока Эйсмонды были за границей, Ришар довольно часто получал об них известия от своего берлинского друга, который
в последнем
письме своем, на вопрос Ришара: что, нашла ли m-me Эйсмонд какое-нибудь себе облегчение и развлечение
в путешествии, отвечал, что нет, и что, напротив, она страдает, и что главная причина ее страданий — это почти явное отвращение ее
к мужу, так что она малейшей ласки его боится.
В сущности
письмо Клеопатры Петровны произвело странное впечатление на Вихрова; ему, пожалуй, немножко захотелось и видеться с ней, но больше всего ему было жаль ее. Он почти не сомневался, что она до сих пор искренно и страстно любила его. «Но она так же, вероятно, любила и
мужа, и Постена, это уж было только свойством ее темперамента», — примешивалась сейчас же
к этому всеотравляющая мысль. Мари же между тем, после последнего свидания, ужасно стала его интересовать.
Клеопатра Петровна уехала из Москвы, очень рассерженная на Павла. Она дала себе слово употребить над собой все старания забыть его совершенно; но скука, больной
муж, смерть отца Павла, который, она знала, никогда бы не позволил сыну жениться на ней, и, наконец, ожидание, что она сама скоро будет вдовою, — все это снова разожгло
в ней любовь
к нему и желание снова возвратить его
к себе. Для этой цели она написала ему длинное и откровенное
письмо...
Для этой цели она напросилась у
мужа, чтобы он взял ее с собою, когда поедет на ревизию, — заехала будто случайно
в деревню, где рос ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь
в губернский город, написала какое-то странное
письмо к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его приехать
к ней.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу.
Муж этой госпожи уезжает
в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился
в городе, подкупил людей и пробрался
к ним
в дом; а другие говорят, что он писал
к ней несколько
писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
Вся эта путаница ощущений до того измучила бедную женщину, что она, не сказав более ни слова
мужу, ушла
к себе
в комнату и там легла
в постель. Егор Егорыч,
в свою очередь, тоже был рад уходу жены, потому что получил возможность запечатать
письмо и отправить на почту.
Голос старушки, выражение всей фигуры изменялись с непостижимою быстротою; все существо ее мгновенно отдавалось под влияние слов и воспоминаний, которые возникали вереницами
в слабой голове ее: они переходили от украденных полушубков
к Дуне, от Дуни
к замку у двери каморы, от замка
к покойному
мужу, от
мужа к внучке, от внучки
к Захару, от Захара
к дедушке Кондратию, которого всеслезно просила она вступиться за сирот и сократить словами беспутного, потерянного парня, — от Кондратия переходили они
к Ване и только что полученному
письму, и вместе с этими скачками голос ее слабел или повышался, слезы лились обильными потоками или вдруг пересыхали, лицо изображало отчаяние или уныние, руки бессильно опускались или делали угрожающие жесты.
Признаться
мужу в своих чувствах
к Миклакову и
в том, что между ними происходило, княгиня все-таки боялась; но, с другой стороны, запереться во всем — у ней не хватало духу; да она и не хотела на этот раз, припоминая, как князь некогда отвечал на ее
письмо по поводу барона, а потому княгиня избрала нечто среднее.
В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню» было: «Она еще и прежде сего ему нравилась и казалась такой милой и такой чистенькой; прочитанное же им
письмо ее
к мужу окончательно утвердило его
в этой мысли, и княгиня стала представляться Миклакову как бы совершенною противоположностью ему самому: она была так добра, а он зол; она так опрятна, а он вечно грязен; она блондинка, а он брюнет, — словом, она ангел, а он черт».].
Раздался звонок. Домна Осиповна думала, что приехал
муж, но оказалось, что это было городское
письмо, которое лакей и нес, по обыкновению,
в кабинет
к доктору.
Домна Осиповна не стала более читать и бросила
письмо на пол; она сама некогда вроде этого посылала
письма к Перехватову.
В голове ее между тем зародился новый план: ехать
к Бегушеву. Он ей стал казаться единственным спасителем, и она готова была, назло
мужу, войти во всевозможные компромиссы со своим старым обожателем.
По отправлении этого
письма Домной Осиповной овладел новый страх: ну, как
муж приедет
в то время, как у нее сидит Бегушев, и по своей болтливости прямо воскликнет: «Благодарю тебя, душенька, что ты позволила приехать
к тебе!» А она желала, чтобы это навсегда осталось тайною для Бегушева и чтобы он полагал, что
муж возвратился
к ней нахрапом, без всякого согласия с ее стороны.
Независимо от присылки
мужа, Татьяна Васильевна написала Бегушеву
письмо,
в котором умоляла его приехать
к ней и, чтобы заманить «гурмана» — кузена, прибавляла
в постскриптуме, что именно для него будет приготовлен ужин самого изысканного свойства.
Дня через четыре граф прислал человека с
письмом,
в котором
в тот же день приглашал их
к себе и уведомлял, что он весь день будет один. Часу
в двенадцатом Анна Павловна,
к соблазну всех соседей, выехала с Эльчаниновым, как бы с
мужем,
в одной коляске.
На другой же день после описанной
в предыдущей главе сцены Катерина Архиповна, наконец, решилась послать
мужа к Хозарову с тем, чтобы он первоначально осмотрел хорошенько, как молодой человек живет, и, поразузнав стороною о его чине и состоянии, передал бы ему от нее
письмо.
Катерина Архиповна была
в сильном беспокойстве и страшном ожесточении против
мужа, который, вместо того чтобы по ее приказанию отдать Хозарову
письмо и разведать аккуратнее, как тот живет, есть ли у него состояние, какой у него чин, — не только ничего этого не сделал, но даже и сам куда-то пропал. Ощущаемое ею беспокойство тем было сильнее, что и Мари, знавшая, куда и зачем послан папенька, ожидала его возвращения с большим нетерпением и даже всю ночь, бедненькая, не спала и заснула только
к утру.
Если она не заставала его
в мастерской, то оставляла ему
письмо,
в котором клялась, что если он сегодня не придет
к ней, то она непременно отравится. Он трусил, приходил
к ней и оставался обедать. Не стесняясь присутствием
мужа, он говорил ей дерзости, она отвечала ему тем же. Оба чувствовали, что они связывают друг друга, что они деспоты и враги, и злились, и от злости не замечали, что оба они неприличны и что даже стриженый Коростелев понимает все. После обеда Рябовский спешил проститься и уйти.
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже решил уехать на лето
в деревню
к одному из товарищей и работать там, чтобы с честью приготовиться
к лекциям, а теперь нужно ехать за тысячу с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать женщину, потерявшую
мужа, с которым, судя по её же
письмам, ей жилось не сладко.
— Но неужели?.. — с недоверием воскликнул Ипполит Сергеевич, вспоминая её
письма,
в которых она много говорила о бесхарактерности
мужа, о его страсти
к вину, лени, о всех пороках, кроме разврата.
— Пишите, сударыня; и я желаю от души вашему
мужу оправдаться, — возразил Иван Семеныч. — Но вместе с тем, чтобы ты меня, Егор Парменыч, впоследствии не обвинил, что я на тебя что-нибудь налгал или выдумал, так вот, братцы-мужички, что я писал
к вашему барину, — и затем, вынув из кармана черновое
письмо, прочитал его во всеуслышание.
В письме этом было написано все, что он мне говорил.
На третий день после свадьбы она, под диктовку
мужа, написала
в коммуну известное уже
письмо и тем покончила все отношения
к бывшим своим сожителям.
Все это так и исполнилось: один обрил голову, другая написала
письмо к Ларе. Та получила это
письмо без
мужа и стала
в тупик: ехать ей, или не ехать
в тот дом, где бывает Горданов?
Приходит Освальд и, увидав Глостера, желая получить обещанную Реганой за убийство Глостера награду, нападает на него, но Эдгар своей дубиной убивает Освальда, который, умирая, передает Эдгару, своему убийце, для получения им награды
письмо Гонерилы
к Эдмунду.
В письме Гонерила обещается убить
мужа и выйти замуж за Эдмунда. Эдгар вытаскивает за ноги мертвое тело Освальда и потом возвращается и уводит отца.
Быть может это происходило оттого, что она сама не располагала большими деньгами, глядя из рук
мужа, но только ему приходилось прибегать
к вымышленным рассказам о бедственном положении его семьи, о старых студенческих, его беспокоящих, долгах, о чем будто бы ему сообщают и напоминают
в получаемых им из Москвы
письмах, и только тогда княгиня, желая его утешить, раскошеливалась, но при этом, — он это заметил, — на ее лицо всегда набегала какая-то тень.
Каким же образом очутилась
в этом мирке Маргарита Николаевна Строева, сошедшаяся, судя по последнему
письму ее
к Савину, со своим несчастным влюбленным
в нее
мужем, и намеревавшаяся заботой о нем и исполнением долга честной жены искупить свою вину перед Богом и людьми?
Но
в одной его собственноручной записке на итальянском языке сказано: Io son nato 1730 il 13 Novembre.
В письме его вдовы
к племяннику Хвостову и на надгробном памятнике значится, что
муж ее родился
в 1730 году. Этот же год получается и из формуляра, составленного
в 1763 году, когда Александр Васильевич был полковым командиром. Эти и довольно многочисленные другие данные приводят
к заключению, что 1730 год следует считать годом его рождения скорее, чем всякий другой.
Вскоре пришло и второе
письмо,
в котором Дарья Васильевна уже прямо хвасталась пред сыном своею близостью
к княгине Святозаровой: «Взяла она меня, старуху,
к себе
в дружество, — писала она и
в доказательство приводила то обстоятельство, что княгиня поведала ей, что “она четвертый месяц как беременна”. — Как она, голубушка, радуется, сына-то у ней муж-изверг отнял, Господь же милосердный посылает ей другое детище, как утешение», — кончала это
письмо Дарья Васильевна.
Мы уже знаем, что Дарья Васильевна, по поручению сына, была знакома с княгиней Зинаидой Сергеевной, и по ее рассказам, а также из
писем Григория Александровича, знала, что княгиня, разошлась с
мужем, который ее
к кому-то приревновал, и уехала
в свое поместье, чтобы более не возвращаться
в Петербург.
Она, для спасения
мужа из водоворота пагубной страсти, не прибегала
к рутинным сценам, но
в один прекрасный день, укатив с его согласия, на несколько дней
в Москву, прислала ему оттуда категорическое
письмо о том, что она более не намерена вернуться, но что он, если пожелает, может выйти
в отставку и переехать
в Москву, где она встретит его верной женой.