Неточные совпадения
Действия этой женщины не интересовали его, ее похвалы Харламову не возбуждали ревности. Он был озабочен решением вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним война? Она поставила под ружье такое количество людей, что, конечно, продлится недолго, — не хватит средств воевать
года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит
выход в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это — так, а — что выиграет он? Твердо, насколько мог, он решил: поставить себя на видное место. Давно пора.
Матрена. Две сестры — обе девки, уж в
летах. Только
выходу им никакого нет; сидят наверху у себя взаперти, все одно под замком.
— Ты сказал давеча, что у меня лицо не совсем свежо, измято, — продолжал Обломов, — да, я дряблый, ветхий, изношенный кафтан, но не от климата, не от трудов, а от того, что двенадцать
лет во мне был заперт свет, который искал
выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на волю и угас. Итак, двенадцать
лет, милый мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше.
Теперь я привык к этим мыслям, они уже не пугают меня. Но в конце 1849
года я был ошеломлен ими, и, несмотря на то что каждое событие, каждая встреча, каждое столкновение, лицо — наперерыв обрывали последние зеленые листья, я еще упрямо и судорожно искал
выхода.
Я его видел с тех пор один раз, ровно через шесть
лет. Он угасал. Болезненное выражение, задумчивость и какая-то новая угловатость лица поразили меня; он был печален, чувствовал свое разрушение, знал расстройство дел — и не видел
выхода. Месяца через два он умер; кровь свернулась в его жилах.
По профессии он был цирульник.
Года два назад, по
выходе из ученья, его отпустили по оброку; но так как он, в течение всего времени, не заплатил ни копейки, то его вызвали в деревню. И вот однажды утром матушке доложили, что в девичьей дожидается Иван-цирульник.
Марксизм конца 90
годов был несомненно процессом европеизации русской интеллигенции, приобщением ее к западным течениям,
выходом на больший простор.
На Тверской, против Брюсовского переулка, в семидесятые и в начале восьмидесятых
годов, почти рядом с генерал-губернаторским дворцом, стоял большой дом Олсуфьева — четырехэтажный, с подвальными этажами, где помещались лавки и винный погреб. И лавки и погребок имели два
выхода: на улицу и во двор — и торговали на два раствора.
Выли и «вечные ляпинцы». Были три художника — Л., Б. и X., которые по десять — пятнадцать
лет жили в «Ляпинке» и оставались в ней долгое время уже по
выходе из училища. Обжились тут, обленились. Существовали разными способами: писали картинки для Сухаревки, малярничали, когда трезвые… Ляпины это знали, но не гнали: пускай живут, а то пропадут на Хитровке.
Еще в семи — и восьмидесятых
годах он был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать
лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до
выхода на Грачевку.
Харитона Артемьевича не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два
года. После
выхода замуж Харитины у нее не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания. Не для кого было рядиться.
В 30-е
годы у нас происходил
выход из невыносимого настоящего.
Шаховской, заведовавший в семидесятых
годах дуйскою каторгой, высказывает мнение, которое следовало бы теперешним администраторам принять и к сведению и к руководству: «Вознаграждение каторжных за работы дает хотя какую-нибудь собственность арестанту, а всякая собственность прикрепляет его к месту; вознаграждение позволяет арестантам по взаимном соглашении улучшать свою пищу, держать в большей чистоте одежду и помещение, а всякая привычка к удобствам производит тем большее страдание в лишении их, чем удобств этих более; совершенное же отсутствие последних и всегда угрюмая, неприветливая обстановка вырабатывает в арестантах такое равнодушие к жизни, а тем более к наказаниям, что часто, когда число наказываемых доходило до 80 % наличного состава, приходилось отчаиваться в победе розог над теми пустыми природными потребностями человека, ради выполнения которых он ложится под розги; вознаграждение каторжных, образуя между ними некоторую самостоятельность, устраняет растрату одежды, помогает домообзаводству и значительно уменьшает затраты казны в отношении прикрепления их к земле по
выходе на поселение».
— Да
лет с двадцать уголь жег, это точно… Теперь вот ни к чему приехал. Макар, этово-тово, в большаках остался и
выход заплатил, ну, теперь уж от ево вся причина… Может, не выгонит, а может, и выгонит. Не знаю сам, этово-тово.
Вы скажите матери, что я не больше пяти
лет буду ей в тягость и что, по
выходе из академии, не только не обращусь к ней за помощью, но, пожалуй, даже возвращу все ее траты на меня.
И скажу тебе откровенно, что даже после
выхода замуж я
года три еще боялась его; все казалось: ах, какой он большой!
Казалось, в воздухе поет огромная медная труба, поет и будит людей, вызывая в одной груди готовность к бою, в другой — неясную радость, предчувствие чего-то нового, жгучее любопытство, там — возбуждая смутный трепет надежд, здесь — открывая
выход едкому потоку
годами накопленной злобы. Все заглядывали вперед, где качалось и реяло в воздухе красное знамя.
Из класса в класс Лидочка переходила исправно, но Прасковья Гавриловна не дождалась
выхода ее сиротки из института и за
год до окончания курса мирно скончалась в своем родовом Васильевском.
Я согласился и жил отлично целые три
года, не как раб и наемник, а больше как друг и помощник, и если, бы не
выходы меня одолели, так я мог бы даже себе капитал собрать, потому что, по ремонтирскому заведению, какой заводчик ни приедет, сейчас сам с ремонтером знакомится, а верного человека подсылает к конэсеру, чтобы как возможно конэсера на свою сторону задобрить, потому что заводчики знают, что вся настоящая сила не в ремонтере, а в том, если который имеет при себе настоящего конэсера.
Издали виднее: через три
года по
выходе «Московского листка» Н.И. Пастухов печатал сорок тысяч экземпляров газеты.
Но случилось так, что по
выходе из заведения, уже
года три спустя, этот мрачный товарищ, бросивший свое служебное поприще для русской литературы и вследствие того уже щеголявший в разорванных сапогах и стучавший зубами от холода, в летнем пальто в глубокую осень, встретил вдруг случайно у Аничкова моста своего бывшего protégé [протеже, т. е. опекаемого, покровительствуемого (фр.).] «Лембку», как все, впрочем, называли того в училище.
В силу такого мнения Миропа Дмитриевна по
выходе замуж за Зудченко, а также бывши вдовою, каждый
год что-нибудь приобретала, и только сделавшись женою безалаберного Зверева, Миропа Дмитриевна как бы утратила эту способность и стала даже почти проживаться, так как, в чаянии больших выгод от почтамтской службы мужа, она много истратилась на переезд из Москвы в губернию, а в результате этой службы, как мы знаем, получила шиш.
Начал же он заселяться с сей поры единственно только арестантами военного ведомства, стало быть, людьми, не лишенными прав состояния, теми же солдатами, как и все солдаты, только наказанными, приходившими на короткие сроки (до шести
лет наибольше) и по
выходе из острога поступавшими опять в свои батальоны рядовыми, какими были они прежде.
«Я с нетерпением жду вашего
выхода, — сказал он мне с улыбкою, встретясь однажды со мной на прогулке, — вы выйдете, и уж я буду знать тогда, что мне ровно
год остается до
выхода».
Два из них уже были пожилые, но третий, Алей, […Алей… — В письме к брату по
выходе из каторги Достоевский упоминает о молодом черкесе, «присланном в каторгу за разбой», очевидно, о том же Алее, которого он учил русскому языку и грамоте.] был не более двадцати двух
лет, а на вид еще моложе.
Пробыть в остроге оставалось ему еще много
лет, но вряд ли он хоть когда-нибудь подумал о
выходе.
На двадцать
лет он смотрит, как будто на два
года, и совершенно уверен, что и в пятьдесят пять
лет по
выходе из острога он будет такой же молодец, как и теперь, в тридцать пять.
Первым делом в докладе Чернышева было дело об открывшемся воровстве интендантских чиновников; потом было дело о перемещении войск на прусской границе; потом назначение некоторым лицам, пропущенным в первом списке, наград к Новому
году; потом было донесение Воронцова о
выходе Хаджи-Мурата и, наконец, неприятное дело о студенте медицинской академии, покушавшемся на жизнь профессора.
События 48-го
года потрясли его до основания (надо было всю книгу переделать), и он умер зимой 53-го
года, не дождавшись
выхода сына из университета, но заранее поздравив его кандидатом и благословив его на служение науке.
Козелков прожил таким образом с самого
выхода из школы до тридцати
лет и все продолжал быть Козленком и Митенькой, несмотря на то что по чину уж глядел в превосходительные.
По
выходе из школы, продолжая оставаться отличным товарищем, он в каких-нибудь три-четыре
года напил и наел у Дюссо на десять тысяч рублей и задолжал несколько тысяч за ложу на Минерашках, из которой имел удовольствие аплодировать m-lle Blanche Gandon.
В это время мы поднялись во второй этаж и шли по тесному коридору, с
выходом на стеклянную галерею слева. Направо я увидел ряд дверей — четыре или пять, — разделенных неправильными промежутками. Я остановил женщину. Толстая крикливая особа
лет сорока, с повязанной платком головой и щеткой в руках, узнав, что мы справляемся, дома ли Гез, бешено показала на противоположную дверь в дальнем конце.
Книг в доме Негрова водилось немного, у самого Алексея Абрамовича ни одной; зато у Глафиры Львовны была библиотека; в диванной стоял шкаф, верхний этаж его был занят никогда не употреблявшимся парадным чайным сервизом, а нижний — книгами; в нем было с полсотни французских романов; часть их тешила и образовывала в незапамятные времена графиню Мавру Ильинишну, остальные купила Глафира Львовна в первый
год после
выхода замуж, — она тогда все покупала: кальян для мужа, портфель с видами Берлина, отличный ошейник с золотым замочком…
— Уважаемый, не верьте! — зашептал он, прикладывая руку к сердцу. — Не верьте им! Это обман! Болезнь моя только в том, что за двадцать
лет я нашел во всем городе одного только умного человека, да и тот сумасшедший. Болезни нет никакой, а просто я попал в заколдованный круг, из которого нет
выхода. Мне все равно, я на все готов.
За все три
года о Фоме не слышно было ничего. Говорили, что после
выхода из больницы Маякин отправил его куда-то на Урал к родственникам матери.
Несколько
лет тому назад здесь при мне так же поступили с княжной. Я вступился за нее, но, выручая ее, сам едва остался цел только благодаря тому, что княжну били у самого
выхода да со мной был кастет и силач-товарищ, с которым мы отделались от дравшихся на площади, где завсегдатаи «Каторги» боялись очень шуметь, не желая привлекать постороннюю публику, а пожалуй, и городового.
— Уж именно! — подтвердила Домна Осиповна. — Я не меньше Травиаты выстрадала: первые
годы по
выходе замуж я очень часто больна была, и в то время, как я в сильнейшей лихорадке лежу у себя в постели, у нас, слышу, музыка, танцы, маскарады затеваются, и в заключение супруг мой дошел до того, что возлюбленную свою привез к себе в дом…
Белый, курчавый, молоденький,
лет восемнадцати телеграфист вдруг опустил, словно от усталости, поднятые вверх руки и бросился к
выходу. Опустилось и еще несколько рук, и в затихшей было комнате зародилось движение. Колесников, возившийся около кассы, отчаянно крикнул...
Окоемов. Не возражай, Зоя! То, что я говорю, дело решенное; другого
выхода из моего положения нет. В Москве я случайно познакомился с одной дамой. Не ревнуй! Она старуха и безобразна до крайности. Мы часто встречались с ней у моих знакомых; она думала, что я холостой, и на старости
лет влюбилась в меня до безумия.
17
лет, при
выходе ее из монастыря, выдали ее за человека, которого она не успела полюбить и который впоследствии никогда о том не заботился.
Весною 1855
года, после
выхода этой книжки, случилось мне собственными глазами увидеть то, о чем я прежде даже и не слыхивал и что рыбакам по ремеслу должно быть непременно известно.
Как бы то ни было, журналы различных форматов, с различным направлением и содержанием, различными сроками
выхода развелись у нас во множестве уже в 70-х
годах прошлого столетия.
Вера Филипповна. «Получше пожить». Да жила ли я, спросите! Моей жизни завидовать нечему. Я пятнадцать
лет свету не видала; мне только и
выходу было, что в церковь. Нет, виновата, в первую зиму, как я замуж вышла, в театр было поехали.
В указе «о
выходе беглым из-за границы», данном 19 июля 1762
года, то есть через три недели по вступлении Екатерины на престол, она говорит: «Положили мы главным намерением нашим, чтоб всегдашнее старание иметь о целости нашея империи и о благоденствии верных подданных наших, чему мы и действительные опыты в краткое время государствования нашего показали, и впредь еще больше, да и с великим удовольствием, о том попечение прилагать не оставим» (П. С.
Неизвестно, на каких именно условиях дозволен был вообще
выход книг в России до 1770
года.
По
выходе в отставку Хозаров
года два жил в губернии и здесь успел заслужить то же реноме; но так как в небольших городах вообще любят делать из мухи слона и, по преимуществу, на недостатки человека смотрят сквозь увеличительное стекло, то и о поручике начали рассуждать таким образом: он человек ловкий, светский и даже, если вам угодно, ученый, но только мотыга, любит жить не по средствам, и что все свое состояньишко пропировал да пробарствовал, а теперь вот и ждет, не выпадет ли на его долю какой-нибудь дуры-невесты с тысячью душами, но таких будто нынче совсем и на свете нет.
Филицата. Все от любви, сердце ноет. И всегда так бывает, когда девушек запирают. Сидит, как в тюрьме, —
выходу нет, а ведь уж в
годах, уж давно замуж пора. Так чему дивиться-то?
С утра до вечера Стаканыч мастерил из разноцветных бумажек, тонкой проволоки и бисера какие-то удивительно хитрые коробочки. Раз или два в
год он отсылал их партиями своему сыну Васе, служившему где-то в уездном театре, «на
выходах». Если же он не клеил коробочек, то раскладывал на своей кровати пасьянсы, которых знал чрезвычайно много.
В том же
году вышла 4-я книжка или
выход «Москвы и москвичей», заключавшая в себе 10 статей и небольшое предисловие, или вступление, под названием: «К читателям».
В том же 1848
году Загоскин выдал третий
выход «Москвы и москвичей».