Неточные совпадения
Таким образом оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию.
Страсть строить на"песце"была доведена в нем почти
до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
— Да, я когда-то со
страстью катался; мне хотелось дойти
до совершенства.
Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится
до самого моря.
Я плачу… если вашей Тани
Вы не забыли
до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной
страстиИ этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Вот
до какой силы доходит у иных девушек
страсть к пропаганде!
— Иди, иди, — не бойся! — говорил он, дергая руку женщины, хотя она шла так же быстро, как сам он. — Вот, братья-сестры, вот — новенькая! — бросал он направо и налево шипящие, горячие слова. — Мученица плоти, ох какая! Вот — она расскажет
страсти,
до чего доводит нас плоть, игрушка диаволова…
«Макаров говорил, что донжуан — не распутник, а — искатель неведомых, неиспытанных ощущений и что такой же
страстью к поискам неиспытанного, вероятно, болеют многие женщины, например — Жорж Занд, — размышлял Самгин. — Макаров, впрочем, не называл эту
страсть болезнью, а Туробоев назвал ее «духовным вампиризмом». Макаров говорил, что женщина полусознательно стремится раскрыть мужчину
до последней черты, чтоб понять источник его власти над нею, понять, чем он победил ее в древности?»
— Ну — ничего! Надоест жить худо — заживем хорошо! Пускай бунтуют, пускай все
страсти обнажаются! Знаешь, как старики говаривали? «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». В этом, друг мой, большая мудрость скрыта. И — такая человечность, что другой такой, пожалуй, и не найдешь… Значит —
до вечера?
Ольга довоспиталась уже
до строгого понимания жизни; два существования, ее и Андрея, слились в одно русло; разгула диким
страстям быть не могло: все было у них гармония и тишина.
Страстей, широких движений, какой-нибудь дальней и трудной цели — не могло дать: не по натуре ей! А дало бы хаос, повело бы к недоумениям — и много-много, если б разрешилось претензией съездить в Москву, побывать на бале в Дворянском собрании, привезти платье с Кузнецкого моста и потом хвастаться этим
до глубокой старости перед мелкими губернскими чиновницами.
Он смеялся над своим увлечением, грозившим ему, по-видимому, серьезной
страстью, упрекал себя в настойчивом преследовании Веры и стыдился, что даже посторонний свидетель, Марк, заметил облака на его лице, нервную раздражительность в словах и движениях,
до того очевидную, что мог предсказать ему
страсть.
Перед ним была Софья: играя, он видел все ее, уже с пробудившимися
страстями, страдающую и любящую — и только дошло
до вопроса: «кого?» — звуки у него будто оборвались. Он встал и открыл форточку.
— Боже мой, ужели она
до поздней ночи остается на этих свиданиях? Да кто, что она такое эта моя статуя, прекрасная, гордая Вера? Она там; может быть, хохочет надо мной, вместе с ним… Кто он? Я хочу знать — кто он? — в ярости сказал он вслух. — Имя, имя! Я ей — орудие, ширма, покрышка
страсти… Какой
страсти!
Райский приласкал его и приласкался к нему, сначала ради его одиночества, сосредоточенности, простоты и доброты, потом вдруг открыл в нем
страсть, «священный огонь», глубину понимания
до степени ясновидения, строгость мысли, тонкость анализа — относительно древней жизни.
Она, кажется, не слыхала, что есть на свете
страсти, тревоги, дикая игра событий и чувств, доводящие
до проклятий, стирающие это сияние с лица.
На всякую другую жизнь у него не было никакого взгляда, никаких понятий, кроме тех, какие дают свои и иностранные газеты. Петербургские
страсти, петербургский взгляд, петербургский годовой обиход пороков и добродетелей, мыслей, дел, политики и даже, пожалуй, поэзии — вот где вращалась жизнь его, и он не порывался из этого круга, находя в нем полное
до роскоши удовлетворение своей натуре.
У Райского в душе шевельнулась надежда добраться
до таинственного имени: кто! Он живо ухватился за ее сравнение
страсти с тигром.
Он старался оправдать загадочность ее поведения с ним, припоминая свой быстрый натиск: как он вдруг предъявил свои права на ее красоту, свое удивление последней, поклонение, восторги, вспоминал, как она сначала небрежно, а потом энергически отмахивалась от его настояний, как явно смеялась над его
страстью, не верила и не верит ей
до сих пор, как удаляла его от себя, от этих мест, убеждала уехать, а он напросился остаться!
Нет, это не его женщина! За женщину страшно, за человечество страшно, — что женщина может быть честной только случайно, когда любит, перед тем только, кого любит, и только в ту минуту, когда любит, или тогда, наконец, когда природа отказала ей в красоте, следовательно — когда нет никаких
страстей, никаких соблазнов и борьбы, и нет никому дела
до ее правды и лжи!
В Вере оканчивалась его статуя гармонической красоты. А тут рядом возникла другая статуя — сильной, античной женщины — в бабушке. Та огнем
страсти, испытания, очистилась
до самопознания и самообладания, а эта…
Марфенька первая, Викентьев второй, и с ними дворовые собаки, выскочили встретить его, и все,
до Пашутки включительно, обрадовались ему почти
до слез, так что и ему, несмотря на хмель
страсти, едва не заплакалось от этой теплоты сердечного приема.
«Что, если и с романом выйдет у меня то же самое!.. — задумывался он. — Но теперь еще — не
до романа: это после, после, а теперь — Вера на уме,
страсть, жизнь, не искусственная, а настоящая!»
— Наоборот: ты не могла сделать лучше, если б хотела любви от меня. Ты гордо оттолкнула меня и этим раздражила самолюбие, потом окружила себя тайнами и раздражила любопытство. Красота твоя, ум, характер сделали остальное — и вот перед тобой влюбленный в тебя
до безумия! Я бы с наслаждением бросился в пучину
страсти и отдался бы потоку: я искал этого, мечтал о
страсти и заплатил бы за нее остальною жизнью, но ты не хотела, не хочешь… да?
«А отчего у меня
до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает,
страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
До света он сидел там, как на угольях, — не от
страсти,
страсть как в воду канула. И какая
страсть устояла бы перед таким «препятствием»? Нет, он сгорал неодолимым желанием взглянуть Вере в лицо, новой Вере, и хоть взглядом презрения заплатить этой «самке» за ее позор, за оскорбление, нанесенное ему, бабушке, всему дому, «целому обществу, наконец человеку, женщине!».
Неужели
до такой
страсти ее любит? или
до такой
страсти ее ненавидит?
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же
страсть моя — говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль, в которую верую, и почти всегда так выходит, что в конце изложения я сам перестаю веровать в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь.
До свидания, дорогой князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
Он с ранних лет живет в ней и четыре раза то один, то с товарищами ходил за крайние пределы ее, за Оранжевую реку,
до 20˚ (южной) широты, частью для геологических исследований, частью из
страсти к путешествиям и приключениям.
Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды плодов и овощей, глубокий мир между людьми — все свидетельствовало, что жизнь доведена трудом
до крайней степени материального благосостояния; что самые заботы,
страсти, интересы не выходят из круга немногих житейских потребностей; что область ума и духа цепенеет еще в сладком, младенческом сне, как в первобытных языческих пастушеских царствах; что жизнь эта дошла
до того рубежа, где начинается царство духа, и не пошла далее…
Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предается
страстям и грубым сладостям и доходит совсем
до скотства в пороках своих, а все от беспрерывной лжи и людям и себе самому.
Меня поражало уже то, что я не мог в нем открыть
страсти ни к еде, ни к вину, ни к охоте, ни к курским соловьям, ни к голубям, страдающим падучей болезнью, ни к русской литературе, ни к иноходцам, ни к венгеркам, ни к карточной и биллиардной игре, ни к танцевальным вечерам, ни к поездкам в губернские и столичные города, ни к бумажным фабрикам и свеклосахарным заводам, ни к раскрашенным беседкам, ни к чаю, ни к доведенным
до разврата пристяжным, ни даже к толстым кучерам, подпоясанным под самыми мышками, к тем великолепным кучерам, у которых, бог знает почему, от каждого движения шеи глаза косятся и лезут вон…
О выборе не может быть и речи; обуздать мысль труднее, чем всякую
страсть, она влечет невольно; кто может ее затормозить чувством, мечтой, страхом последствий, тот и затормозит ее, но не все могут. У кого мысль берет верх, у того вопрос не о прилагаемости, не о том — легче или тяжеле будет, тот ищет истины и неумолимо, нелицеприятно проводит начала, как сен-симонисты некогда, как Прудон
до сих пор.
Все они были люди довольно развитые и образованные — оставленные без дела, они бросились на наслаждения, холили себя, любили себя, отпускали себе добродушно все прегрешения, возвышали
до платонической
страсти свою гастрономию и сводили любовь к женщинам на какое-то обжорливое лакомство.
В силу кокетливой
страсти de l'approbativité [желания нравиться (фр.).] я старался нравиться направо и налево, без разбора кому, натягивал симпатии, дружился по десяти словам, сближался больше, чем нужно, сознавал свою ошибку через месяц или два, молчал из деликатности и таскал скучную цепь неистинных отношений
до тех пор, пока она не обрывалась нелепой ссорой, в которой меня же обвиняли в капризной нетерпимости, в неблагодарности, в непостоянстве.
Политический вопрос с 1830 года делается исключительно вопросом мещанским, и вековая борьба высказывается
страстями и влечениями господствующего состояния. Жизнь свелась на биржевую игру, все превратилось в меняльные лавочки и рынки — редакции журналов, избирательные собрания, камеры. Англичане
до того привыкли все приводить, к лавочной номенклатуре, что называют свою старую англиканскую церковь — Old Shop. [Старая лавка (англ.).]
Я замечаю, что у меня отсутствует целый ряд дурных
страстей и аффектов, вероятно, потому, что я не приобщаюсь
до глубины к борьбе и соревнованию, которые происходят в мировой жизни.
— Работы сокращают везде по заводам… Везде худо. Уж как только народ дотянет
до осени… Бедуют везде, а башкир мрет целыми деревнями.
Страсти рассказывают.
Трудно было поверить, что будто бы Иван Федорович, на старости своих почтенных лет, при своем превосходном уме и положительном знании жизни и пр., и пр., соблазнился сам Настасьей Филипповной, — но так будто бы,
до такой будто бы степени, что этот каприз почти походил на
страсть.
Что вам за дело
до моей
страсти к вам?
Зато другому слуху он невольно верил и боялся его
до кошмара: он слышал за верное, что Настасья Филипповна будто бы в высшей степени знает, что Ганя женится только на деньгах, что у Гани душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни с чем самолюбивая; что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту
страсть, начинавшуюся с обеих сторон, в свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены, то он возненавидел ее как свой кошмар.
— Это на фабрике, милушка… Да и брательникам сейчас не
до тебя: жен своих увечат. Совсем озверели… И меня Спирька-то в шею чуть не вытолкал! Вот управятся с бабами, тогда тебя бросятся искать по заводу и в первую голову ко мне налетят… Ну, да у меня с ними еще свой разговор будет. Не бойся, Грунюшка… Видывали и не такую
страсть!
В несчастных наших чиновниках и здесь есть
страсть, только что дослужатся
до коллежского асессора, тотчас заводят дворню; но большею частью эта дворня по смерти кол[лежского] асессора получает свободу, потому что дети не имеют права владеть, родившись прежде этого важного чина.
— Конвент в малом виде, — опять проговорила маркиза, кивнув с улыбкой на Бычкова и Арапова. — А смотрите, какая фигура у него, — продолжала она, глядя на Арапова, — какие глаза-то, глаза —
страсть. А тот-то, тот-то — просто Марат. — Маркиза засмеялась и злорадно сказала: — Будет им, будет, как эти
до них доберутся да начнут их трепать.
Мари видела, что он любит ее в эти минуты
до безумия,
до сумасшествия; она сама пылала к нему не меньшею
страстью и готова была броситься к нему на шею и задушить его в своих объятиях; но по свойству ли русской женщины или по личной врожденной стыдливости своей, ничего этого не сделала и устремила только горящий нежностью взор на Вихрова и проговорила...
В минуты, когда дурные
страсти доходят
до своего апогея, всегда являются так называемые божии бичи и очищают воздух.
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось. Дом снес, парк вырубил, леса свел, скот выпродал… После музыкантов какой инструмент остался — и тот в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз прошел! Помните, какие караси в прудах были — и тех всех
до одного выловил да здесь в трактире мужикам на порции скормил! Сколько деньжищ выручил —
страсть!
К счастью, генерала не оставила благородная
страсть к литературным упражнениям; но и тут случилось нечто неожиданное, доведшее и это развлечение
до самых крайних размеров.
Отъезд набоба довел расходившиеся
страсти до последней степени напряжения, и две женщины, стоявшие во главе партий, питали друг к другу то же ожесточение, как две матки в одном улье.
Она обвилась руками вокруг его шеи и прижалась горячим влажным ртом к его губам и со сжатыми зубами, со стоном
страсти прильнула к нему всем телом, от ног
до груди. Ромашову почудилось, что черные стволы дубов покачнулись в одну сторону, а земля поплыла в другую, и что время остановилось.