Неточные совпадения
«…на его место, — шепотом читал он дальше, — прочат в министры
князя И. В., а товарищем И. Б — а… Женщины подняли гвалт… П. П. проиграл семьдесят тысяч… X — ие
уехали за границу… Тебе скучно, вижу, что морщишься — спрашиваешь — что Софья Николаевна (начал живее читать Райский): сейчас, сейчас, я берег вести о ней pour la bonne bouch [на закуску (фр.).]…»
Два слова, чтоб не забыть:
князь жил тогда в той же квартире, но занимал ее уже почти всю; хозяйка квартиры, Столбеева, пробыла лишь с месяц и опять куда-то
уехала.
Но,
уезжая в Париж,
князь совсем не знал, в каком положении оставил свою жертву, не знал до самого конца, до своего возвращения.
— Ах, в самом деле! — подхватил
князь, но на этот раз с чрезвычайно солидною и серьезною миной в лице, — это, должно быть, Лизавета Макаровна, короткая знакомая Анны Федоровны Столбеевой, у которой я теперь живу. Она, верно, посещала сегодня Дарью Онисимовну, тоже близкую знакомую Анны Федоровны, на которую та,
уезжая, оставила дом…
— А вчера, вы только
уехали от
князя Корчагина, — сказал извозчик, полуоборачивая свою крепкую загорелую шею в белом вороте рубахи, — и я приехал, а швейцар говорит: «только вышли».
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый
князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку,
уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Охота была счастливая, убили двух медведей и обедали, собираясь
уезжать, когда хозяин избы, в которой останавливались, пришел сказать, что пришла дьяконова дочка, хочет видеться с
князем Нехлюдовым.
Я не застал В. дома. Он с вечера
уехал в город для свиданья с
князем, его камердинер сказал, что он непременно будет часа через полтора домой. Я остался ждать.
На этот раз не только не отворили у Рогожина, но не отворилась даже и дверь в квартиру старушки.
Князь сошел к дворнику и насилу отыскал его на дворе; дворник был чем-то занят и едва отвечал, едва даже глядел, но все-таки объявил положительно, что Парфен Семенович «вышел с самого раннего утра,
уехал в Павловск и домой сегодня не будет».
К тому же Белоконская и в самом деле скоро
уезжала; а так как ее протекция действительно много значила в свете и так как надеялись, что она к
князю будет благосклонна, то родители и рассчитывали, что «свет» примет жениха Аглаи прямо из рук всемощной «старухи», а стало быть, если и будет в этом что-нибудь странное, то под таким покровительством покажется гораздо менее странным.
Более всех интересовались
князем, конечно, в доме Епанчиных, с которыми он,
уезжая, даже не успел и проститься.
В то время иностранцам было много хода в России, и Ульрих Райнер не остался долго без места и без дела. Тотчас же после приезда в Москву он поступил гувернером в один пансион, а оттуда через два года
уехал в Калужскую губернию наставником к детям богатого
князя Тотемского.
— Залой я вам могу услужить, — сказал Марьеновский, — у меня одна тетка
уехала и оставила на мой присмотр свой дом, в котором есть и прислуга и зала. Это именно дом на Никитской
князей Курских.
Князь воспользовался этим достоинством вполне: после первого года брака он оставил жену свою, родившую ему в это время сына, на руках ее отца-откупщика в Москве, а сам
уехал служить в — ю губернию, где выхлопотал, через покровительство одного знатного петербургского родственника, довольно видное место.
Барыня ему и сказала, что Иван Голован, говорит, в городе и даже у меня и приставши.
Князь очень этому обрадовался и велел как можно скорее меня к нему прислать, а сам сейчас от нее и
уехал.
Рассказала Груша мне, что как ты, говорит,
уехал да пропал, то есть это когда я к Макарью отправился,
князя еще долго домой не было: а до меня, говорит, слухи дошли, что он женится…
— А если это отца успокоит? Он скрывает, но его ужасно мучат наши отношения. Когда ты
уезжал к
князю, он по целым часам сидел, задумавшись и ни слова не говоря… когда это с ним бывало?.. Наконец, пощади и меня, Жак!.. Теперь весь город называет меня развратной девчонкой, а тогда я буду по крайней мере невестой твоей. Худа ли, хороша ли, но замуж за тебя выхожу.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил
князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи
уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
Через неделю Калинович послал просьбу об увольнении его в четырехмесячный отпуск и написал
князю о своем решительном намерении
уехать в Петербург, прося его снабдить, если может, рекомендательными письмами.
M-me Углакова
уехала уже к сыну, чтобы быть при нем сиделкой; но, тем не менее, когда Егор Егорыч и Сверстов рассказали Углакову дело Тулузова, он объявил им, что сейчас же поедет к генерал-губернатору, причем уверял, что
князь все сделает, чего требует справедливость.
По окончании обеда
князь все-таки не
уезжал. Лябьев, не зная, наконец, что делать с навязчивым и беспрерывно болтающим гостем, предложил ему сесть играть в карты.
Князь принял это предложение с большим удовольствием. Стол для них приготовили в кабинете, куда они и отправились, а дамы и Углаков уселись в зале, около рояля, на клавишах которого Муза Николаевна начала перебирать.
Не откладывая дела в дальний ящик,
князь заключил с Ошмянским безобразнейший и исполненный недомолвок кснтракт и затем
уехал из Благовещенского.
На другой день Пугачев получил из-под Оренбурга известие о приближении
князя Голицына и поспешно
уехал в Берду, взяв с собою пятьсот человек конницы и до полуторы тысячи подвод. Сия весть дошла и до осажденных. Они предались радости, рассчитывая, что помощь приспеет к ним чрез две недели. Но минута их освобождения была еще далека.
Но княжна и этим не пронялась: она села на диван и велела передать
князю, что до тех пор не встанет и не
уедет, пока не увидит новорожденного.
Князь Имеретинский тоже
уехал на Великий пост в Москву.
— Из России? Из России она
уехала с этим… как его?.. ну, да все равно — с французским актером, а потом была наездницей в цирке, в Лондоне; а после
князя Петра, уж за границей, уж самой сорок лет было, с молоденькой и с прехорошенькой женой развела… Такая греховодница!
Анна Михайловна просила
князя только наведываться по временам о ребенке, пока его можно будет перевезти в Россию, и тотчас после похорон старой княгини
уехала в давно оставленное отечество.
— Разошлись?.. — проговорила княгиня, но на этот раз слово это не так страшно отозвалось в сердце ее, как прежде: во-первых, она как-то попривыкла к этому предположению, а потом ей и самой иногда невыносимо неловко было встречаться с
князем от сознания, что она любит другого. Княгиня, как мы знаем из слов Елпидифора Мартыныча, подумывала уже
уехать за границу, но, как бы то ни было, слезы обильно потекли из ее глаз.
— Марфуша пришла,
князя дома нет, он в шесть часов еще утра
уехал из дому, — проговорила она неторопливо.
Миклаков, в свою очередь, тоже, хоть и усмехался, но заметно растерялся от такого прямого и откровенного предложения. Услыхав поутру от Елены, что княгине и ему хорошо было бы
уехать за границу, он считал это ее фантазией, а теперь вдруг сам
князь говорит ему о том.
— Пожалуйста, не шутите! Смеяться в этом случае нечего, потому что
князь решительно не желает быть свидетелем вашей любви, и потому, я полагаю, вам и княгине лучше всего теперь
уехать за границу.
— Мы-с пили, — отвечал ему резко
князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе пить не стали бы-с, нет-с… не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут.
Князя Григорова он, к великому своему удовольствию, больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший,
уехал домой.
Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о родных, которые первое время болезни
князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей
князь начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого состояния болезни
князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время
уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи.
«Опять этот холод и лед!» — подумал про себя
князь. Обедать этот раз он предположил дома и даже весь остальной день мог посвятить своему приехавшему другу, так как Елена
уехала до самого вечера в Москву, чтобы заказать себе там летний и более скрывающий ее положение костюм.
И с этими словами Елпидифор Мартыныч встряхнул перед глазами своих слушателей в самом деле дорогую бобровую шапку Оглоблина и вместе с тем очень хорошо заметил, что рассказом своим нисколько не заинтересовал ни
князя, ни Елену; а потому, полагая, что, по общей слабости влюбленных, они снова желают поскорее остаться вдвоем, он не преминул тотчас же прекратить свое каляканье и
уехать.
— Если ее дома нет, то отыщи ее там, куда она
уехала, хоть бы на дне морском то было, — понимаешь?.. — продолжал
князь тем же отрывистым и почти угрожающим голосом.
— Да, но тут она не напрасная! — перебил ее резко
князь. — И я бы просил вас для прекращения этой молвы
уехать, что ли, куда-нибудь!
— То есть имели!.. Вот прочтите эту бумагу, которую прислали о вас Анне Юрьевне, — проговорил
князь и подал полученное Анной Юрьевной письмо, которое он,
уезжая от нее, захватил с собой.
—
Уехала?.. С Анной Юрьевной? — повторил
князь. — В таком случае вы поедете со мною в фаэтоне! — прибавил он княгине.
— Что ж, Елена Николаевна совсем от вас
уехала? — спросил
князь Елизавету Петровну.
Не прошло еще и десяти минут после того, как кучер
уехал, а
князь уже начал прислушиваться к малейшему шуму в коридоре, и потом, как бы потеряв всякую надежду, подошел к револьверу, вынул его, осмотрел и зарядил.
При этом Марфа уже покраснела и сейчас же скрылась, а через несколько минут действительно Елизавета Петровна, как это видно было из окон,
уехала с ней на лихаче-извозчике. Дочь таким образом она оставила совершенно с глазу на глаз с
князем.
Князь, делать нечего,
уехал и завернул сначала домой, чтобы рассказать о своем посещении княгине.
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома,
князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы
уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае,
князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем
уехал, она отправилась в кабинет к
князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора с
князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
Уезжая,
князь не зашел даже к ней проститься.
Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем
уехала в своем кабриолете из Останкина.
Князь же и барон пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая.
Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века.
Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
Вслед за тем
князь с своей молодой женой
уехал в деревню и хлопотал единственно о том, чтобы взять с собой превосходнейшую рояль.
— Затем, что он теперь один… родитель его в Петербург, кажется,
уехал. Куда ж ему, бедному, деваться? — проговорил
князь насмешливым тоном.
Главным образом ее убивало воспоминание о насильственной смерти
князя, в которой княгиня считала себя отчасти виновною тем, что
уехала из дому, когда видела, что
князь был такой странный и расстроенный.