Неточные совпадения
Не так ли, благодетели?»
— Так! — отвечали странники,
А про себя подумали:
«Колом сбивал их, что ли, ты
Молиться в барский дом?..»
«Зато, скажу не хвастая,
Любил меня
мужик!
Сергей Иванович говорил, что он
любит и знает народ и часто беседовал с
мужиками, что̀ он умел делать хорошо, не притворяясь и не ломаясь, и из каждой такой беседы выводил общие данные в пользу народа и в доказательство, что знал этот народ.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к
мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (
мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос,
любит ли он народ.
Он помнил, как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному
мужику, с которым он
любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться», и как Николай поспешно отвечал, как о деле, в котором не может быть никакого сомнения: «И давно пора, Константин Дмитрич».
— Я очень
люблю эту работу, — сказал Сергей Иванович. — Я ужасно
люблю. Я сам косил иногда с
мужиками и завтра хочу целый день косить.
Он настаивал на том, что русский
мужик есть свинья и
любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть, а ее нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих
мужиков кормят хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
Скажу вам, что мужичков
люблю оттого, может быть, что я и сам из
мужиков.
— И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! — продолжал Плюшкин. — Да и в самом деле, как прибережешь его? землишка маленькая,
мужик ленив, работать не
любит, думает, как бы в кабак… того и гляди, пойдешь на старости лет по миру!
— Народ у нас смиренный, он сам бунтовать не
любит, — внушительно сказал Козлов. — Это разные господа, вроде инородца Щапова или казачьего потомка Данилы Мордовцева, облыжно приписывают русскому
мужику пристрастие к «политическим движениям» и враждебность к государыне Москве. Это — сущая неправда, — наш народ казаки вовлекали в бунты. Казак Москву не терпит. Мазепа двадцать лет служил Петру Великому, а все-таки изменил.
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг в кружок «à la
мужик»; он был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает и
любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что все они очень горды и чем-то обижены. Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами, писатель как-то странно скручивался, развертывался, бегал по комнате и говорил...
— Я не понимаю политики, не
люблю. Но надо же что-нибудь делать с
мужиками, если они такие…
Чтоб легче было
любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические муки выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших людей страны.
—
Мужик попа не
любит, не верит ему, поп — тот же мироед, и — вдруг?
— Давно не слыхал хорошей музыки. У Туробоева поиграем, попоем. Комическое учреждение это поместье Туробоева.
Мужики изгрызли его, точно крысы. Вы, Самгин, рыбу удить
любите? Вы прочитайте Аксакова «Об уженье рыбы» — заразитесь! Удивительная книга, так, знаете, написана — Брем позавидовал бы!
— Не
люблю я эту народную мудрость. Мне иногда кажется, что
мужику отлично знакомы все жалобные писания о нем наших литераторов и что он, надеясь на помощь со стороны, сам ничего не делает, чтоб жить лучше.
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем
мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не
любили! А
любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык, не солгали бы глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
Только пьяниц, как бабушка же, не
любила и однажды даже замахнулась зонтиком на
мужика, когда он, пьяный, хотел ударить при ней жену.
— Видишь, Смуров, не
люблю я, когда переспрашивают, если не понимают с первого слова. Иного и растолковать нельзя. По идее
мужика, школьника порют и должны пороть: что, дескать, за школьник, если его не порют? И вдруг я скажу ему, что у нас не порют, ведь он этим огорчится. А впрочем, ты этого не понимаешь. С народом надо умеючи говорить.
— А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крику будет. Я
люблю расшевелить дураков во всех слоях общества. Вот и еще стоит олух, вот этот
мужик. Заметь себе, говорят: «Ничего нет глупее глупого француза», но и русская физиономия выдает себя. Ну не написано ль у этого на лице, что он дурак, вот у этого
мужика, а?
— Чего тебе грустно? Я вижу, тебе грустно… Нет, уж я вижу, — прибавила она, зорко вглядываясь в его глаза. — Хоть ты там и целуешься с
мужиками и кричишь, а я что-то вижу. Нет, ты веселись, я весела, и ты веселись… Я кого-то здесь
люблю, угадай кого?.. Ай, посмотри: мальчик-то мой заснул, охмелел, сердечный.
— Это хороший
мужик, — заговорил Коля Смурову. — Я
люблю поговорить с народом и всегда рад отдать ему справедливость.
— Да кто ж его
любит! Три дюжины, помилуй, на
мужиков, это хоть кого взорвет.
— А отчего недоимка за тобой завелась? — грозно спросил г. Пеночкин. (Старик понурил голову.) — Чай, пьянствовать
любишь, по кабакам шататься? (Старик разинул было рот.) Знаю я вас, — с запальчивостью продолжал Аркадий Павлыч, — ваше дело пить да на печи лежать, а хороший
мужик за вас отвечай.
Стал он им речь держать: «Я-де русский, говорит, и вы русские; я русское все
люблю… русская, дескать, у меня душа, и кровь тоже русская…» Да вдруг как скомандует: «А ну, детки, спойте-ка русскую, народственную песню!» У
мужиков поджилки затряслись; вовсе одурели.
— А ты читай, ленивый
мужик! — ворчливо говорил он, точно проснувшись, протирая пальцами глаза. — Побасенки
любишь, а Псалтырь не
любишь…
Дорога в Тайболу проходила Низами, так что Яше пришлось ехать мимо избушки Мыльникова, стоявшей на тракту, как называли дорогу в город. Было еще раннее утро, но Мыльников стоял за воротами и смотрел, как ехал Яша. Это был среднего роста
мужик с растрепанными волосами, клочковатой рыжей бороденкой и какими-то «ядовитыми» глазами. Яша не
любил встречаться с зятем, который обыкновенно поднимал его на смех, но теперь неловко было проехать мимо.
Феня, например, не
любила ездить с Агафоном, потому что стеснялась перед своим братом-мужиком своей сомнительной роли полубарыни, затем она
любила ходить в конюшню и кормить из рук вот этих вяток и даже заплетала им гривы.
Эта тулянка Лукерья была сердитая баба и
любила покомандовать над пьяными
мужиками, а своего Тереха, по великорусскому обычаю, совсем под голик загнала.
— Да ведь это, батюшка, мало ли что: не то что про какую-нибудь девку, а и про священника, пожалуй, наболтают невесть чего, — возразил
мужик с обыкновенной наружностью: он, видно, был рыцарских чувств и не
любил женщин давать в обиду.
— Не
люблю я этих извозчиков!.. Прах его знает — какой чужой
мужик, поезжай с ним по всем улицам! — отшутилась Анна Гавриловна, но в самом деле она не ездила никогда на извозчиках, потому что это казалось ей очень разорительным, а она обыкновенно каждую копейку Еспера Иваныча, особенно когда ей приходилось тратить для самой себя, берегла, как бог знает что.
— Он ведь только на блины, да на кутью выть-то
любит, а без этого не станет! — объяснил про Григорья Федосеева другой
мужик.
— Ну, Яков, завтра ты мне рысачка получше давай! — сказал Вихров, когда Яков вечером пришел в горницу чай пить. Павел всегда его этим угощал и ужасно
любил с ним разговаривать: Яков был
мужик умный.
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к себе девчорушечку что ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина была еще и другая повадка:
любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у кого хорошее какое есть: капуста там у
мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
Мужик придет к нему за требой — непременно требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: «Ты, говорит, не меня, а сан мой почитать должен!» Кто теперь на улице встретится, хоть малый ребенок, и шапки перед ним не снимет, он сейчас его в церковь — и на колени: у нас народ этого не
любит!
Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел не
любит крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и
мужиков добру учить надо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала ответа сына, чтобы скорее узнать, — не обидел ли его хохол? Но они кричали друг на друга не обижаясь.
От этого-то я и не
люблю ничего такого, что может меня расстроить или помешать моему пищеварению. А между тем — что прикажете делать! — беспрестанно встречаются такие случаи. Вот хоть бы сегодня. Пришел ко мне утром
мужик, у него там рекрута, что ли, взяли, ну, а они в самовольном разделе…"
— Во-первых, это меня нисколько не удивляет, — перебила Марья Николаевна, — предрассудков и у меня нет. Я сама дочь
мужика. А? что, взяли? Меня удивляет и радует то, что вот человек не боится
любить. Ведь вы ее
любите?
Деревушка отстояла от нашей усадьбы всего в двенадцати — тринадцати верстах, но тут жил
мужик Кузьма, которого тогдашние помещики называли"министром"и с которым мои родители
любили беседовать и советоваться.
Только один раз ее пожалели и приласкали. Это был пропойца-мужик, возвращавшийся из кабака. Он всех
любил и всех жалел и что-то говорил себе под нос о добрых людях и своих надеждах на добрых людей; пожалел он и собаку, грязную и некрасивую, на которую случайно упал его пьяный и бесцельный взгляд.
— Лучше всего на свете
люблю я бои, — говорила она, широко открыв черные, горячие глаза. — Мне все едино, какой бой: петухи ли дерутся, собаки ли,
мужики — мне это все едино!
— Я — умный, я чистоту
люблю, хорошие запахи — ладан, одеколон, а при таком моем достоинстве должен вонючему
мужику в пояс кланяться, чтоб он хозяйке пятак барыша дал! Хорошо это мне? Что такое
мужик? Кислая шерсть, вошь земная, а между тем…
Он
мужику дал много льгот
И выпить сам
любил;
Да — если счастлив весь народ,
С чего бы царь не пил?
А
мужики больше вздыхают: очень-де трудно жить на земле этой; бог — не
любит, начальство — не уважает, попы — ничему не учат, самим учиться — охоты нет, и никак невозможно понять, на что мы родились и какое удовольствие в Тупом Углу жить?
— Ну, ну, это вздор! Богу да царю кланяйтесь, а не мне… Ну, ступайте, ведите себя хорошо, заслужите ласку… ну и там все… Знаешь, — сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что ушли
мужики, и как-то сияя от радости, —
любит мужичок доброе слово, да и подарочек не повредит. Подарю-ка я им что-нибудь, — а? как ты думаешь? Для твоего приезда… Подарить или нет?
Надобно заметить, что Фалалей отлично плясал; это была его главная способность, даже нечто вроде призвания; он плясал с энергией, с неистощимой веселостью, но особенно
любил он комаринского
мужика.
— Извините меня. Я не могу говорить об этом хладнокровно. Но вы сейчас спрашивали меня,
люблю ли я свою родину? Что же другое можно
любить на земле? Что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя не верить после Бога? И когда эта родина нуждается в тебе… Заметьте: последний
мужик, последний нищий в Болгарии и я — мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость!
— Это так! — повторял предводитель уже утвердительно и тотчас же шел на базар и давал
мужику рубль. Но так как он был даже простодушнее самого помпадура, то тут же прибавлял: — Ты смотри! я тебе рубль подарил, а ты мне на три сработай, да сверх того
люби!
— Господин мой юнкер, значит, еще не офицер. А звание — то имеет себе больше генерала — большого лица. Потому что не только наш полковник, а сам царь его знает, — гордо объяснил Ванюша. — Мы не такие, как другая армейская голь, а наш папенька сам сенатор; тысячу, больше душ
мужиков себе имел и нам по тысяче присылают. Потому нас всегда и
любят. А то пожалуй и капитан, да денег нет. Что проку-то?..
— А оттого, — отвечает, — что
мужик не вы, он не пойдет к лекарю, пока ему только кажется, что он нездоров. Это делают жиды да дворяне, эти охотники пачкаться, а
мужик человек степенный и солидный, он рассказами это про свои болезни докучать не
любит, и от лекаря прячется, и со смоком дожидается, пока смерть придет, а тогда уж
любит, чтоб ему не мешали умирать и даже готов за это деньги платить.
— Здесь все друг другу чужие, пока не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого…
Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь,
любит летом волю, а зимой нору…